– Серега, врубай шестой канал! – крикнул он, вламываясь в гостиную. Кротов полулежал в кресле, прикрыв глаза ладонью, и лишь махнул рукой на столик у дивана, где чернел пенальчик «панасониковской» дистанционки.

Уже шли первые титры, на экране появилась Анна, улыбалась и шевелила губами.

– Где звук? – вскричал Лузгин. – Где долбаный звук на этом долбаном пульте?

– Не ори, – сказал Кротов. – И так башка трещит.

– Ты давай просыпайся и смотри. В конце передачи увидишь хорошенький фокус.

Кротов вздохнул со стоном и убрал руку со лба. Как только Анна объявила о задуманном, Кротов скептически хмыкнул, но уселся прямее и уже не отрывался от экрана.

Телефон на столе у ведущей зазвонил почти сразу, как только титром сообщили номер, и звонил уже без перерыва; горожане выражали сочувствие несчастным Ивановым, ругали Ельцина и демократов, возмущались ценами на рынке и задержками зарплаты; звук шел в эфир, и Лузгин ждал не без озорства, когда же кто-нибудь не выдержит и сматерится – вот будет завтра Анне на орехи!

– А почему квартир никто не предлагает? – издевательски поинтересовался Кротов, когда время эфира покатилось к концу. – Или есть заготовка?

– Не спеши, – сказал Лузгин. – Все может быть...

Из-за кадра Анне подали записку, она прочла ее и поглядела в камеру счастливыми глазами. «Хотя бы раз, подумал Лузгин, – если бы один-единственный раз она т а к посмотрела на меня».

– У нас сюрприз, – произнесла Анна дрогнувшим голосом. – К нам на передачу прибыл гость. Сейчас вы его увидите. Подайте стул, пожалуйста.

– Рояль в кустах? – ухмыльнулся Кротов. – Твоя идея?

– Ты смотри, смотри...

Рядом с Анной появился стул, и спустя мгновение в кадр вдвинулась и там уселась фигура в джинсах и вязаной кофте на пуговицах, в рубашке с отложным воротником.

– Что происходит? – сказал Кротов.

– Представляю вам, уважаемые телезрители, – прощебетала Анна, улыбаясь, – председателя нашей городской Думы...

– Не надо меня представлять, – мягко перебил ее Соляник, – позвольте лучше извиниться за появление в студии в таком, как бы сказать, домашнем виде. Мы всей семьей смотрели вашу передачу, Анна Вячеславовна, и я должен сказать откровенно...

Минуты три Соляник распинался на темы социальной справедливости, измусолил Анну комплиментами – так захватило, даже не поужинал, – поведал о заседании жилищной комиссии, состоявшемся ныне под вечер: о принятом решении хотели проинформировать завтра, в торжественной обстановке, но передача так разбередила душу...

– Дорогие наши земляки, Дарья Михайловна и Владимир Степанович! – Гладкая морда Соляника так и светилась от гордости. – Решением жилищной комиссии городской Думы вам выделена четырехкомнатная квартира в новом доме. Чтобы вы и другие граждане не подумали, что это розыгрыш, сообщаю вам точный адрес...

С танковой грацией Кротов развернулся в кресле и пристально глянул на помертвевшего Лузгина.

– Ты на кого работаешь, дружище?

Когда ему сказали: «резиденция» – Виктор Александрович улыбнулся про себя со скидкой на северное пижонство. Он знал, что городская администрация содержит в Москве некую жилплощадь где-то в центре, чтобы не тратиться на гостиницы во время наездов в столицу, а также из соображений делового престижа. Денег бюджетных на оплату московского представительства – таково было официальное название – уходило немного, в рамках разумного, и даже въедливые депутаты не замахивались на эту ставшую привычной статью расходов.

Они прилетели во Внуково около девяти утра; Вайнберга встречали два огромных черных «джипа», а Виктора Александровича – директор московского представительства Евсеев: на шведской машине «сааб», прямо у трапа, почему-то с цветами. Слесаренко поморщился и отклонил букет. Маленький пухлый Евсеев совсем не обиделся и аккуратно положил цветы к заднему стеклу, сам уселся впереди, а Виктор Александрович – один сзади, и они помчались по шоссе.

Москва началась почти сразу, Слесаренко узнавал районы Юго-Запада; вот слева проплыли небоскребы бывшей Академии общественных наук, проспект Вернадского, набережная, Ленинские горы (теперь Воробьевы), немного по Зубовскому бульвару, направо на улицу Метростроевцев (теперь Остоженка), справа громада храма Христа Спасителя (ранее бассейн «Москва», а еще ранее подлинный храм), метро «Кропоткинская», знакомые места, петляли в самом центре, с частыми остановками, проскочили Госдуму (бывший Госплан, приходилось бывать), влево и немножко вниз, узкие милые улочки, прогуливался здесь слушателем ВеПеШа, еще раз налево у «Скорого фото», и вот она, лица Кузнецкий мост, шестиэтажный дом времен начала века, с излишествами по фасаду, набитый коммуналками внутри – снимали комнату в таком с двумя товарищами, чтобы не жить в общаге ВПШ с ее казарменным режимом.

– Прибыли, – сказал Евсеев. – Милости прошу, так сказать, к представительскому шалашу.

«Шалаш» занимал полный третий этаж в бывшем коммунальном подъезде. На лестничной площадке за столом сидел охранник, вскочил и взял руки по швам при явлении начальства. Евсеев позвонил, раздался лязг и грохот внутренних дверей, потом отъехала створка наружной, в проемном сумраке мелькнуло белое лицо, расплылось в улыбке и спряталось; Слесаренко зачем-то откашлялся, двинулся вперед, глядя под ноги в полутьме тройного тамбура.

– Вот так мы, значит, здесь и существуем. – Евсеев скользнул по паркету прихожей и чуть приподнялся на носках. – Позвольте поухаживать?

– Спасибо, я сам, – сказал Виктор Александрович. Он поставил портфель, скинул плащ и уже прищемил носком левой туфли задник правой, чтобы разуться, как Евсеев бросился к нему и замахал руками.

– Что вы, не следует, мы же в служебном помещении!

В легком смущении Слесаренко передал Евсееву плат, поднял портфель и вошел в гостиную, или как она здесь называлась.

– Сколько метров? – спросил он, наозиравшись вдоволь.

– Здесь восемьдесят, – быстро ответил директор представительства.

– А всего?

– Полная площадь помещения? Четыреста сорок два квадратных метра, включая лоджии.

– Ничего себе, – присвистнул Слесаренко. – И сколько здесь живет народу?

– Здесь никто не живет, Виктор Александрович, – голосом экскурсовода произнес Евсеев. – Это служебная резиденция нашего представительства.

– А вы где живете?

– В соседнем подъезде.

– Солидно, – сказал Виктор Александрович, глядя на высокий потолок. – Хорошо, показывайте дальше.

– Прошу сюда, – сказал Евсеев. – Перед вами холл для деловых и праздничных приемов...

Они прогулялись по холлу, огибая цветастые кресла и диваны, разглядывая картины на ровных бежевых стенах; в дальнем углу помещения возвышалась настоящая барная стойка с высокими табуретами, разномастными бутылками на зеркальных полках, а за ней – полный кухонный набор в сопредельной светлой комнате, где он увидел молодого мужчину с тем самым белым придверным лицом – помощник директора настраивал кофейник. Его провели в рабочий кабинет, обставленный антикварной мебелью, показали комнаты помощников, похвастались красивым туалетом... Виктор Александрович отдал должное тому, кто все это устраивал: солидно, с достоинством благородной простоты. Один раз под ним скрипнул паркет, и Евсеев упал в объяснения: топили сверху, переделали, да плохо, он уже распорядился заменить.

– Молодцы, – сказал Виктор Александрович. – Впечатляет.

Директор Евсеев скромно потупился, разве что ножкой не шарканул, и проворковал:

– Приглашаю вас осмотреть вашу личную половину.

– Мою? – удивился Слесаренко.

– Апартаменты главы администрации, – исправил оплошность Евсеев. – Пожалуйте сюда.

Они снова вернулись в прихожую, зашли за овальный простенок, сложенный из матовых стеклянных кирпичей, поднялись натри ступеньки, пошли узким коридором, стены которого были обтянуты светло-серым ворсистым сукном; Евсеев толкнул темную дверь с мозаичным окошком и отступил к стене.