– Только аппетиты разные.

– Так во время еды же приходит! – совсем уже радостно воскликнул Моржухин. – А ты нас одерни, ты нас кулаком да по харе. Но зачем же совсем убивать?.. Или своих поставить хочешь? Понимаю, но не советую. Зачем тебе светиться, Виталич? Ты ведь уедешь, а хвостик потянется. Есть же схема наработанная, есть люди проверенные, с немцами чин-чинарем... Не пойму я тебя, родной, ну никак не пойму... Молчу, молчу!

Подали блины на прогретой тарелке, белый кофейник и чашку со сливками. Кротов проводил глазами официантку.

– Много лишнего говоришь ты, Моржухин.

– Так молчу же, молчу!

– Кого на выборах поддерживать будешь?

– Кого скажете.

– Ой, не финти. Я же вижу: вокруг Соляника танцуешь.

– Ты не прав, Виталич. Соляник в мэры не полезет. Его вполне устраивает должность председателя городской Думы.

– Так почему он об этом открыто не скажет?

– Это как?

– Выступит по телевидению: так, мол, и так, поддерживаю кандидатуру Слесаренко, призываю отдать голоса и так далее.

– Это мне намек? – спросил Моржухин, вертя головой по-собачьи. – Тут, понимаешь, Виталич, сложности есть. Ба-альшие сложности.

– Сын, – сказал Кротов.

– Так точно! – Моржухин козырнул левой ладонью. – Соляник с Воронцовым семьями дружили. В смысле дружат до сих пор. Он против сына в открытую не пойдет. И ты его на это не ломай, Виталич, побереги человека – еще пригодится. Такие дела, родной мой, край-конец... Ты уедешь – нам здесь жить. Да ты кушай, родной, не стесняйся...

Не в первый раз Кротова неприятно удивляла и настораживала эта нет-нет да и пронзавшая завесу угодливой суетливости беспричинная моржухинская сила и настырность. Выходило, что Кротов так до конца и не разобрался, что же такое Моржухин и кто же за ним стоит.

Он доел блины и налил вторую чашку кофе, добавив побольше сливок – все чаще о себе давала знать изжога.

– Значит, первое, Моржухин, – сказал он, и сосед за столом справа сделал головою по-собачьи. – Заводик свой ты немедленно продашь.

– Да как же так? – выпятил глаза Моржухин. – Кто его купит? Он же по бартерной линии...

– Вот именно. Зачем же брал это дорогостоящее дерьмо, если знал, что оно не окупится?

– Так немцы же навялили!

Кротов прикрыл глаза и покачал головой, как от боли.

В девяносто пятом году власти города при содействии тогдашнего руководства «Севернефтегаза» подписали договор с немецким «Рейнише-банком». По этому договору банк открывал для города кредитную линию на сумму в сто двадцать миллионов дойчмарок, а город в свою очередь брал обязательства поставить немецкой стороне один миллион тонн нефти, полученной от «Севернефтегаза» в виде компенсации за использование недр и территории. Особенностью соглашения являлось то, что кредит был «связанным»: живых денег город по нему не получал, только товары, продукты и оборудование – по списку, взаимно согласованному. Щепетильные в вопросах деловой репутации немцы здесь вдруг отбросили всякий стыд и принялись навязывать партнеру любые «неликвиды» собственного производства, – правда, со скидками и авансом, не дожидаясь прокачки нефти.

Таким образом и появился в городе скромный заводик по производству и розливу газированных напитков стоимостью в три с половиной миллиона марок.

Местная вода оказалась для него непригодной. Пришлось докупить у тех же немцев громоздкий и дорогой блок очистки. К тому же выяснилось, что договор обязывает новых владельцев завода приобретать концентраты и готовую тару у тех же немцев и только у них, а также делать регулярные отчисления за использование торговых марок производимой «шипучки». В конечном счете продукция завода оказалась в полтора, если не в два раза дороже завозной газировки и приносила одни убытки: завод являлся муниципальным предприятием, но вместо пополнения городской казны доил ее нещадно. Директором завода по контракту был Моржухин и получал за свое директорство немалую зарплату из бюджета; здесь же работали или числились в штате жены и дети других городских начальников, в том числе зять слесаренковского зама Федорова и старшая дочь полковника Савича.

– А ты продай его Гаджиеву, – сказал Кротов.

На кой хрен Гаджиеву газировка? – удивился Моржухин. – Он же чистый торгаш, он базарник! Он же это дерьмо не купит.

Купит, – сказал Кротов, и Моржухин разом помрачнел и насупился.

– Вот теперь мне все понятно. Отдаете рынок «азерам»? Это мри живом-то Воронцове! Ой как стыдно, Сергей Витальевич, стыдно край-конец... Люди вас не поймут... Ну, конечно! За такой подарок можно и потратиться. Да он с рынка за одну неделю «черным налом» иметь будет миллиард, об чем вопрос...

– А сегодня кто его имеет? – улыбаясь, спросил Кротов.

– Нормальные люди имеют, Сергей Виталич, не какие-нибудь там абреки-чуреки. Законные люди, с понятием.

– Ты на что намекаешь, Моржухин? – Кротов мог бы и не спрашивать: открытая моржухинская «феня» говорила сама за себя. – Воронцов же с ними воевал.

– С кем воевал, а с кем... и пару поддавал, – хитренько скривился коммерсант. – Городской начальник – он ведь всем людям отец, это же как семья одна большая: этого наказал, другого приласкал. Все дети родные, все кушать хотят...

– Готовь документы, Моржухин, – сказал Кротов. На той неделе Гаджиев придет торговаться. Городу деньги нужны – нечем зарплату платить. А насчет рынка ты не прав, Моржухин, рынок тут ни при чем. Просто Гаджиев всю вашу херистику выкинет лишнюю, поставит три бака от «Балтики» и пиво погонит фирмовое, а пиво у нас нарасхват.

– Так ведь нельзя же, – закричал Моржухин, – нельзя по договору!

Кротов допил кофе и сунул в губы сигарету.

– Глупый ты человек, Моржухин. «Нельзя, нельзя!..». Можно! Если завод меняет владельца и форму собственности. Я ведь твой договор читал, голубчик, и очень внимательно.

Моржухин уронил папку на пол, долго шарил под столом и вылез оттуда багровый, с глазами навыкате.

– Послушай, Виталич, – снова зашептал он доверительно. – Так пиво-то и я могу, зачем Гаджиев?

– Затем, что он деньги дает.

– Так и я дам!

– Что такое? – грозно нахмурился Кротов. – Говорил же, что едва концы с концами!

– Ради такого дела наскребем!

– Тогда скреби и побыстрее. И как только наскребешь – гаси долги бюджету.

Моржухин заслонился папкой, потом выглянул и спросил с улыбкой:

Шутишь, да, Виталич? Эго же разные деньги, ты меня как бизнесмен бизнесмена понимать должен.

Ты не бизнесмен, Моржухин, – спокойным голосом сказал Кротов. – Ты деньги не делаешь, ты их уводишь. Не спорю: делишься кое с кем, а как иначе? Но если тебя хотя бы на месяц оторвать от городской кормушки, ты же сдохнешь под забором, «край-конец».

– А где ты видел бизнес без кормушки? – в тон Кротову процедил Моржухин. – Кто к нефти, кто к газу, кто к бюджету, кто к Госбанку – все присосались куда-нибудь. Разве не так, Сереженька? Ты ведь тоже присосался, и я даже знаю к чему.

– Рискуешь, Моржухин, – сказал Кротов. – Речи ведешь непочтительные.

– А ты подпиши письмецо-то для немцев, и мы к вам со всем почтением.

– Ладно, – Кротов вздохнул и поднялся. – Загляни завтра, покумекаем. И документы по заводу приготовь.

– О чем базар! – счастливо воскликнул Моржухин. – На хрена мне завод, если мы снова друзья, дорогой мой Сережа Витальевич? Мы еще с тобою... край-конец!

– Отмотай назад, Коля, – попросил Лузгин, стряхивая сигаретный пепел в банку из-под кофе. – Вот так, хорош. Теперь запускай.

Городская студия телевидения располагалась в левом крыле местного Дворца культуры – большого угластого здания, построенного в начале девяностых годов на первые лихие нефтедоллары. Тогда же был закуплен нефтяниками в Японии и комплект эфирно-студийного оборудования, да такого, что старые телестудии, включая и областную тюменскую, умылись слезами от зависти. В марте девяносто четвертого студия «Альянс» впервые вышла в эфир с коротким блоком новостей, концертами по заявкам и пиратскими копиями новейших американских кинофильмов.