Виктор Александрович и слушал, и не слушал Чернявского, потому что никак не шла из головы история про Лялина и Воронцова. Он вспомнил субботний вечер с картами, мужчину в сером костюме с подносом в руках... Значит, это Лялин и был. Стыд какой: полгода в городе, а он почти никого в лицо не знает, а еще в мэры собрался, болван. Но как же так? После того, что произошло, по-прежнему служит у н и х лакеем? Напраслину городит друг мой Гарик, такой человек на убийство не способен. Но заказать, заплатить другому – это вписывается, пожалуй, хотя и здесь был бы нужен характер... Он вдруг представил, что подобное случится в его собственной семье: допустим, загуляет сын, и невестка заберет Максимку и уедет навсегда – черт с ней, но внука жалко, как будет жить без деда и отца, и как он сам сумеет жить без внука; а ведь живет уже полгода и собирается жить дальше, зачем же врать себе и людям, но – дача, дача! Следы гулянок и слова соседа, и не спросил: наверное, с бабами, разрушит семью, молодой идиот, весь в меня...

Он словно очнулся и увидел, что Чернявский смотрит на него вопрошающе и молчит.

– Хорошо, – сказал Виктор Александрович. – Допустим, вы меня убедили: хорошего мэра из меня не получится. Что дальше?

– Ничего ты не понял, – вздохнул Чернявский. – Мэр из тебя получится и даже хороший, но... ненадолго. Тебя или согнут, или сломают. Или подставят так, что загремишь лет на десять, это у нас запросто делается. Да, кстати, – друг Гарик снова посмотрел на потолок, – четыре месяца назад выпустили Степана.

– Кого?

– Ну ладно тебе, ты же помнишь... Степан, мужичок такой, мститель, что друга твоего Колюнчика ухлопал... Ну, ты еще встречался с ним, беседовал, когда он в доме забаррикадировался.

– Да, помню. Ну и что?

– Как ну и что? – Чернявский воззрился на него в испуганном изумлении. – Не понимаешь или прикидываешься? А если он стукнул на допросе, что виделся с тобой? Или кто другой стукнул из тех, кто присутствовал. Ты ведь знал уже, что это он стрелял в подъезде? Знал. Почему же не заявил, куда следует? Это, братец ты мой, как минимум, статья за недоносительство. И если захотят – вмиг тебя раскрутят как сообщника.

– Ты с ума сошел, – сказал Слесаренко. – Ты же отлично знаешь, как все было.

– Я-то знаю, – пожал плечами Гарик. – А толку-то? Я ведь не следователь...

– Да, кстати, – передразнил Виктор Александрович недавнюю гарикину интонацию, – откуда ты такой осведомленный? Про это вот, про мои дела на Севере, про Воронцова с Лялиным и вообще... Уж не служишь ли где на подставки? В каком же чине, интересно знать.

– Брось ты, Витя, – Чернявский даже не обиделся. – По-другому сегодня нельзя. Как ты думаешь, почему я до сих пор на плаву держусь? Совершенно верно: потому что много знаю. И не жалею для этого ни времени, ни денег.

– А это не опасно?

– Что – опасно?

– Много знать.

– Не знать – еще опаснее, Витюша. И не заметишь, как сожрут и переварят.

– Ты не ответил, Гарик, на мой вопрос.

– Что дальше?

– Да, что дальше?

Чернявский достал из-за кресла лаковый коричневый «дипломат», положил его на колени и со щелчком откинул крышку.

Полуденным московским рейсом прилетел Юрий Дмитриевич, кротовский наставник по линии фонда. Как и было условлено, Кротов в аэропорт не поехал – незачем светиться лишний раз. Гостя встречал начальник службы безопасности «Нефтегаза» бывший подполковник госбезопасности Чемагин и сразу увез его на «дальнюю дачу» большой деревянный коттедж в пятнадцати километрах от города, скрытый от глаз сосновым лесом и хорошо охраняемый. Договорились заранее, что Кротов прибудет туда к двум часам, заодно и пообедают.

В половине второго он закрыл обычное для понедельника аппаратное совещание, оставил «на хозяйстве» зама Федорова, выдал деньги Лузгину и поехал на «дальнюю дачу».

С «бородатым Юрой» они не виделись почти что месяц, но перезванивались ежедневно. В связи с новой задачей Кротов был на время освобожден от постоянной фондовской текучки, но его держали в курсе столичных дел и требовали отчёта по делам тюменским. Кротов по-прежнему отвечал за аккумуляцию местных денежных активов и закачку их в государственные облигации через инвестиционные структуры фонда, а также за все фондовские операции с ценными бумагами на территории области. Это было непросто, но Кротов справлялся. Главная проверка случилась совсем недавно – в день, когда московская пресса раструбила весть об отказе правительства Кириенко перезаключить трастовый договор с шефом «Газпрома» Рэмом Вяхиревым. Акции «Газпрома» резко упали в цене, и Кротов получил приказ срочно скупать их в любых количествах. Он сумел тогда неплохо обернуться, использовав суточный кредит Сбербанка, оборотные средства «Севернефтегаза», короткую ссуду Пенсионного фонда и все свои личные деньги до копейки, сколько было на карточках – рискнул, потому что знал из московских источников, что после обеда Кириенко или Пемнов дезавуируют первое сообщение, и акции «Газпрома» резко прыгнут вверх, и надо будет успеть их «сбросить», и он успел, и вернул кредиты и только лично сам заработал в этот день четыре с лишним миллиона новыми, и моментально перевел их в валюту, ибо знал доподлинно из тех же юриных источников: осенью рубль рухнет, а вслед за ним и правительство Сережи Кириенко. По всем раскладкам, это должно будет случиться в сентябре, но Кротов испытывал глухую тревогу: как бы не раньше. Вслед за рублем рухнет система ГКО, рухнут банки, и чрезвычайно важно было не упустить момент, «выдернуть» деньги из банков и гособлигаций, а без юриных связей и помощи сделать это едва ли удастся.

Зачем прилетел Юрий Дмитриевич – было неясно. Притом именно сегодня, срочно, тайно, когда в городе нет ни Вайнберга, ни Слесаренко! Кротов давно уже не верил случайности подобных совпадений, тем паче касательно Юрия Дмитриевича, бывшего журналиста и разведчика, а ныне комбинатора международного масштаба, коих в Москве, правды ради будь сказано, развелось теперь до неприличия.

На тринадцатом километре свернули с дороги налево, на узкую бетонку, и сразу уткнулись в шлагбаум и двух автоматчиков в форме нефтегазовской охраны. По обеим сторонам бетонки не было никакого забора, да он и не требовался – болото стерегло укромность дачи эффективнее любой колючей проволоки. Ближний охранник проверил номера, заглянул в салон автомобиля, посмотрел без выражения в лицо Кротову и махнул рукой.

– Ты зачем Сусоеву себя показал? – вместо приветствия спросил его Юрий Дмитриевич. Был он в джинсах и рубашке с галстуком, тонкий зеленый пиджак валялся на спинке мохнатого кресла.

– Что за вид! – поморщился Кротов. – Джинсы и галстук – приличные люди так не одеваются.

Юрий Дмитриевич стоял в центре просторной светлой комнаты, засунув большие пальцы рук в карманы джинсовых штанов, и топорщил бороду улыбкой. Позади него на мохнатом диване сидел с отсутствующим видом вайнберговский зам по коммерции Андрюша Сигалов, а рядом незабвенный Валерий Павлович, большой кулинар и доктор философии, таинственный сподвижник бородатого, с которым Кротов виделся один лишь раз в конспиративной юриной квартире на Немцова и до конца не понял, кто же он при Юре: советник по идеологии или специалист по вербовке и промыванию мозгов.

Они обнялись с бородатым; Валерий Павлович бодро вскочил и церемонно расшаркался; Андрюша Сигалов ограничился сидячим полупоклоном. Главный нефтегазовский охранник Чемагин, возившийся в дальнем углу с кофеваркой, отдал честь левой рукой. В комнате было свежо и солнечно, пахло дымком из камина и смолистым деревом от новой стеновой обшивки.

– Я спрашиваю: зачем себя показал? Квалификации моих людей не доверяешь?

– Доверяю, – сказал Кротов.

– Тогда в чем же дело? Любопытство обуяло? Давно не видел, как людей допрашивают?

– А я этого никогда не видел.

Кротов уселся в свободное кресло и через плечо посмотрел на Чемагина, тот кивнул: сейчас, почти готово.