– Скажите, вы женаты?

– Да, – вымолвил Лузгин, слегка оторопев.

– Одно слово. Одна жена. Зачем же вы ко мне явились. За этим... многократным эхом?

– Простите, Анна, я пошел, – Лузгин налил себе побольше и выпил, как в подъезде. – На посошок, – сказал он, переведя дыхание.

– Почему? – спросила Анна.

– Вы знаете, когда-то много лет назад я дал себе зарок: никогда не ложиться в постель с женщиной, которая вдвое умнее меня.

– И вдвое моложе.

– Ну, скажем, не вдвое.

– Грубите?

– Да что вы! Мне ли вам грубить... А вы вообще не верьте, когда вам говорят, что зрелых мужиков так и тянет на молодых и глупых.

– А на кого же вас тянет?

– На очень молодых и очень глупых.

– Ну, этого за деньги – сколько пожелаете.

– Поверите ли? В жизни не платил!

– Вам только кажется, что не платили, – сказала Анна без улыбки. Пальцы Лузгина самопроизвольно оформились в бутылочный захват, как у киборга в голливудских фильмах, и уже двинулись вперед, но Анна вдруг вторым сработал счетчик – порывистым касанием – но первым от нее, ура! – остановила их на перехвате.

– Не пейте больше, хорошо? Вам... не надо.

Лузгин расслабился и сник, отдернув руку, утвердил локоть на столе и уронил подбородок в подушечью мякоть ладони.

– Вот так и сидите, – сказала Анна. – А я поем. Не люблю быть голодной.

– Вас разнесет, – сказал Лузгин сквозь зубы и пальцы.

– Не разнесет. Сидите и молчите. С умным видом.

– Слушаюсь. Только не ешьте много, – выдал сдачу Лузгин, – а то мне вас не унести... потом.

Он не мог сидеть просто так и смотреть на нее. Надо было чем-то занять себя: пить, курить или разговаривать – три составляющие выживания в душевной маяте. Лузгин развернул подбородок ладонью и приняло осматривать кухню. Небогато, пустовато и, шепнул ему опыт давно и привычно семейного человека, как-то не слишком ухожено. Он бы не сказал, что здесь нечисто, а именно – неухожено. Шкафы протерты, раковина без потеков, пол свеж, но – пальчики на холодильниковой дверце, судки и банки на столе, а не в шкафу, прокуренная занавеска... Было видно, что женщина хозяйничала здесь не из любви к устроенному быту, а просто из необходимости: саннорма молодой и незамужней. «Что ты здесь делаешь?» – спросил себя Лузгин и зажмурился.

– Вы не заснете? – спросила Анна.

– Я теперь никогда не засну.

Анна усмехнулась и отпила немного из бокала.

– Идите-ка в душ, – сказала она. – Вам надо бы... слегка приободриться.

– А вам? – спросил Лузгин и покраснел.

– Идите, идите... – Она опустила глаза и расправила пальцем салфетку.

«Вова, ты посмешище...». Он поднялся, едва не уронив табуретку, развернулся и вышел из кухни. Туфли и куртка были прямо и налево, дверь ванной комнаты – прямо и направо. Он сделал два больших шага и повернул направо. Сквозь дверную неровную щель был виден ужас приготовленного света.

Лузгин ступил на влажный кафель, закрылся на крючок и попытался снять носки. «Надо было бы выпить еще», – решил он и присел на край ванны. Отвинтил левый кран смесителя, брызнуло коричневым, потом пошло светлее и светлее, до белого, в горячей мути... Сейчас он уже и не помнил, сколько же так просидел на краю, помнил только, что белая прежде рубашка стала серой и влажной от пара, он спохватился и стащил ее через голову, а затем уже снял все другое и сложил в углу, на крышке стиральной машины.

Он вздрогнул – в дверь стучали.

– Але, вам плохо? – спросил голос Анны.

– Мне хорошо, – сказал Лузгин.

Неверное, с этого стука в фанерную дверь все настоящее и началось. Для него.

– Хочешь посмотреть, что записали? – спросила Анна, когда приехали на студию.

– Попозже. Мне Халилов нужен.

Он видел, что Анна немножко обиделась, и понимал ее нутром профессионала-телевизионщика: такое снято, просто блеск, а он не хо чет посмотреть, спешит зачем-то и по начальству, куда же денется Халилов? «Уж точно, никуда, – подумал саркастически Лузгин, – пусть только по пробует, сволочь...».

Директор телестудии Халилов, казалось, ждал его и был готов, как пионер к линейке.

– Здравствуй, Васильич, – сказал он Лузгину, как равному, привстал и даже руку протянул. – Видел нас вчера в эфире?

– Конечно, видел.

– По-моему, достойно получилось.

– Достойно мусорного бака.

– Ах, вот как ты? – воскликнул Халилов, и Лузгин догадался по мишкиному торопливому негодованию, что тот и рассчитывал именно на такое начало. – Я думал, ты умнее, Вова. А если так, то и говорить не о чем.

– А я и не собирался говорить с тобой о вчерашнем продажном дерьме.

– Поосторожнее, Вова. Ты на себя бы посмотрел со стороны.

Лузгин подвинул стул и сел напротив, растолкав локтями на столе халиловские побрякушки и бумаги.

– Я с тобой, Миша, о другом хочу поговорить.

– Да ну? Я весь внимание. – В лице директора мешалось облегчение с настороженностью.

– Ты знаешь семью Ивановых? Ну, этих, многодетных.

– Конечно, знаю, – сказал Халилов с гордостью в голосе. – Наша студия взяла над ними шефство. Анна... Вячеславовна, – он сделал ударение на отчестве, – ведет про них цикл передач. Сегодня, кстати...

– Именно сегодня!

– Да... Я не понял, и что ты имеешь в виду?

– Ты был в квартире, где они живут?

– Конечно, был. Мы им вручали телевизор.

– Ты считаешь, это нормально – десять человек в двухкомнатной квартире?

– Уже десять? – удивился Халилов.

– Да, они взяли двойняшек из дома ребенка.

– Какие люди! – произнес директор. – Ты согласен?

– Как насчет квартиры?

– Мы боремся, мы регулярно обращаемся к общественности, к городским властям... Но ты же знаешь, – сказал он вдруг с нормальной интонацией, – какое там болото, какая бюрократия!

– Вот именно, – согласился Лузгин. – Поэтому сегодня вечером в прямом эфире Анна обратится к горожанам – ну, к тем, у кого излишки жилплощади – с просьбой поменяться квартирами с семьей Ивановых.

– Да ну, – сказал Халилов и посмотрел на Лузгина с оттенком сожаления. – А впрочем... Хороший журналистский ход. Ты подсказал? Узнаю руку мастера. Толку, конечно, не будет, но резонанс...

– Будет толк, – сказал Лузгин.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Можно спросить: почему? Откуда такая уверенность Ты еще что-то придумал, да?

– Придумал, – кивнул головой Лузгин. – Есть хорошая идея: ты, Халилов Митхат Идрисович, отдашь свою квартиру Ивановым.

Директор студии вначале рассмеялся, потом спросил:

– А почему?

Лузгин не смог удержаться от удовольствия медленно достать из кармана сигареты, вытрясти из пачки неровный ряд торчащих фильтров, зубами прикусить и вытащить самый прыткий, отщелкнуть крышку зажигалки «зиппо», крутнуть колесико, подпалить табак на краешке огня, вдохнуть и выдохнуть, защелкнуть и убрать в карман.

– Пепельницу дай, – сказал Лузгин.

– Ну, говори, я слушаю, Васильич.

– Ты отдашь свою квартиру Ивановым, потому что ты не хочешь сесть в тюрьму, Мишаня.

– Ну, хватит, перестань, – всем лицом покривился Халилов. – При чем тут тюрьма и квартира?

– Я думал, ты мне сам расскажешь.

– Мне нечего рассказывать.

– Тогда уж я тебе, Мишаня, расскажу.

Он раскрыл портфель, достал оттуда пластиковую папку, положил ее на стол и придавил локтем. Он заметил, как дрогнули маза директора и как засуетились пальцы.

– В прошлом году ты, Мишаня, получил от города пятикомнатную квартиру. До этого проживал в двухкомнатной с женой и дочерью. Я правильно говорю? Ты предъявил справку о том, что твои родители, проживавшие в Тюмени с находящейся на их иждивении внучкой, дочерью твоей сестры, по причине старости намерены переехать к тебе и что они уже сдали тюменскому муниципалитету свою квартиру. Так я ничего не путаю?

– Послушай, Вова...

Я не закончил. На основании этой справки и твоего заявления мэр Воронцов и генеральный директор «Севернефтегаза» Лукоянов подписали и провели через комиссию постановление о выделении тебе на семью из шести человек пятикомнатной квартиры в новом элитном доме, построенном городом на паях с нефтяниками. Эта справка? – Он достал из папки лист бумаги с грифом и печатью. – Узнаешь?