Наверху был обычный служебный кабинет с ковром и безличной мебелью. На боковой стене от потолка свисали тяжелые шторы, Федоров раздернул их с металлическим присвистом, и обнаружилась дверь, а за ней – другая комната, побольше, с двумя диванами и настоящим карточным столом, обтянутым зеленым плотным сукном, с небольшими кожаными углублениями по всем четырем углам; он видал такие за границей. Виктор Александрович заметил ожидающий взгляд Юрия Ивановича и уважительно кивнул: хороший стол, и тут же, чтоб не зазнавались, продемонстрировал осведомленность:
– Вистовый?
Юрий Иванович слегка опешил и принялся виновато объяснять, что стол и в самом деле предназначен для игры в вист, но удобный, а в лунки для фишек хорошо ставить пепельницы, и преферансную разметку на сукне они сделали сами – тоже удобно, можно писать мелками, без мешающей игре обычной бумаженции и вечно ломающихся карандашей.
Когда расселись и Дмитрий Иванович с наслаждением вскрыл лежавшую по центру стола новую колоду, Федоров снял трубку телефона на маленьком приставном столике и спросил:
– Чай, кофе? И по капельке?
Слесаренко пожал плечами, и Федоров сказал в трубку:
– Мы на месте. Подавай.
Условились играть по новому рублю. Слесаренко прикинул – недорого; коли «сороковка», то выигрыш-проигрыш будет измеряться несколькими сотнями, если, конечно, эти трое не сделают из него «сладкую булочку» – есть такой термин для лохов, когда трое кончают четвертого, но ему почему-то казалось, что нынче «обдирать» его не станут. Виктор Александрович усмехнулся про себя и принял первую раздачу.
Пришли пять старших пик, туз треф и бубновый марьяж с подкреплением. «Чистых семь, – решил Слесаренко, – заодно и проверим». Сдавал Юрий Иванович, Федоров спасовал, Виктор Александрович «разанул» и после паса Дмитрия Николаевича поднял прикуп. Пришла ненужная червушка и маленькая бубна к прикрытому марьяжу, и Слесаренко подумал было о восьми, но решил не дергаться и заказал семь пик.
Завистовал Дмитрий Николаевич, Федоров пасанул, и они выложили карты на стол – решили играть в открытую. Виктор Александрович первым делом отыскал глазами в федоровском рас ют аде бубнового туза – голый, у напарника третий валет, можно было заказывать восемь. Дмитрий Николаевич поднял глаза от стола.
– Ваших восемь, у нас два виста. Согласны?
– Согласен, – сказал Слесаренко и положил карты.
– С почином, – улыбнулся Федоров.
В дверь постучали, пришел некто лет пятидесяти в сером деловом костюме, с подносом в руках, опустил поднос на столик с телефоном, поклонился и вышел.
– Ну что, разгонную? – Федоров взял с подноса темную пузатую бутылку, вытащил пробку и понюхал сначала ее, потом горлышко. – Приемлемо.
«Сороковку» кончили за час, удивительно быстро, карта шла всем по очереди, Слесаренко сыграл два мизера и ни разу не залетел; Федоров тоже удачно мизернулся и взял однажды чистых десять; вдвоем они выиграли рублей по триста – Федоров чуть больше, он чуть меньше, – а те, другие, заплатили поровну. Сыграли быстро еще и потому, что почти не шлепали картами: слушали «объяв», говорили «столько-то» и складывали карты, и раздавали снова. В игре партнеров ощущался хороший профессионализм, но не было привычного для «ленинградки» игрового давления, и Виктору Александровичу не раз померещилось, что соперники вежливо «отпускают» его, сохраняя тем не менее достойную приличных игроков маржу на проигрыше, дабы не подумал, что «ложатся» под начальника. (А может, просто карта шла – случается ведь и такое). В этот час они выпили по глотку за каждый мизер, коньяк был мягким, с запахом винограда; от чая Виктор Александрович отказался – все-таки ночь, надо будет когда-то и спать, попросил минералки и выдул за игрой два бокала и теперь ощущал, деликатно говоря, определенное неудобство.
– А вот с этим у нас проблема, – ответил ему Федоров и засмеялся, увидев растерянность на слесаренковском лице.
– На втором этаже «дабла» нет, надо спуститься на первый. Сколько уже говорил директору, все никак не построит.
– А где, кстати, директор? – спросил Слесаренко.
– Как где? – удивился Федоров. – А кто нам коньяк подавал? Да вы не смущайтесь, Виктор Александрович, ему это не в тягость... Давайте я вас провожу?
– Спасибо, я сам, – сказал Виктор Александрович. – Мальчик я, вроде, не маленький.
Ему объяснили, где это находится. Он спустился вниз и вышел в коридор, охранник у дальнего входа коротко глянул на него и отвернулся. Третья дверь налево по правой стене. Слесаренко вошел в туалет и был приятно удивлен бело-розовой чистоте и простору. Он еще разглядывал помещение, когда одна из кабинок открылась и оттуда вывалился Лузгин – в простыне и банных шлепанцах, распаренный и всклокоченный.
– Вот это да! – сказал Лузгин, оторопело раскинул руки и тут же хлопнул себя по бокам, удерживая сползающую простыню. – Вы где тут прячетесь, что я вас не видел? Или только пришли?
– И Кротов здесь? – спросил Виктор Александрович.
– Естессно! – мотнул головой Лузгин. – Сауна или бильярд. Как положено. А-а, понял! – Он еще раз тряхнул лохмами. – Пулька наверху. Как положено. А вы к нам заходите. Соседняя дверь и прямо, прямо... Только в бассейн не свалитесь...
– Прошу прощения, – сказал Слесаренко и открыл дверку первой кабины. Лузгин сделал шаг в сторону и поклонился.
– Бум ждать!
Виктор Александрович заведомо долго мыл руки душистым жидким мылом и прислушивался к звукам в коридоре. Потом ополоснул лицо, промокнулся бумажным толстым полотенцем, причесался и выглянул в коридор два охранника и больше никого.
Виктор Александрович поправил галстук и осторожно пошел налево. Справа длилась белая пустая стена, и где-то в ней был потаенный проход. Стена была ребристой, полосатой, из так называемых европанелей, и дверные сопряжения пропадали в этих ребрах и полосах. Можно было прохлопать, продавить ладонью весь этот многометровый стенной прогон, и дверь бы обнаружилась, поддалась нажиму, но Виктору Александровичу было унизительно вот так вот тыкаться на глазах у охранников, и он совершенно неожиданно для себя открыл указанную Лузгиным дверь. Такой же белый коридор, освещенный одной лампочкой у входа и удаляющийся в постепенно густеющую темноту. Пол был застлан ковром, Слесаренко пошел бесшумно и настороженно и на пол пути вздрогнул от звука взорвавшейся под ударом тяжелого тела воды, услышал непристойно близкий женский визг и довольное мужское рычанье. Он развернулся и быстро пошел обратно.
– Доброй ночи, – сказал охранник, щелкая замками и отворяя ему дверь.
– Доброй ночи.
«Вот, значит, как они время проводят...» – Слесаренко шел в темноте широким шагом, почти наобум, с одной лишь мыслью выйти на дорогу, а там он поймет, куда двигаться дальше. Какие-то странные здания окружали его – нежилые, без окон, с массивными стенами и заборами из бетонных панелей. Под ногами скрипел песок, иногда Виктор Александрович натыкался на узкие дорожки тротуаров, появлявшихся ниоткуда и гак же пропадавших в никуда. Слесаренко сбавил шаг и вслушивался, когда же дорога обнаружит себя моторным шумом. И вдруг услышал явственно, как впереди промчалось что-то с ревом и грохотом и замерло неподалеку в скрежете тормозов. «Ну вот, теперь все в порядке». Слесаренко пошел спокойнее, только сейчас ощутив по-настоящему пустынный холод ночи. Он несколько раз глубоко вздохнул и помахал для согрева руками.
Обогнув еще один забор, он увидел метрах в десяти накатанную колею песчаной дороги, а за ней деревья и черноту и понял, что вышел совсем не туда. Он выругал себя за беспечность, за старую начальственную привычку не обращать внимания, куда и как тебя везут – зачем, если снова погрузят и доставят, где взяли. И вообще весь этот ночной закидон был сплошной нелепостью, упрямым безрассудством с самого начала, когда не совладал с нахлынувшей тоской и одиночеством и поперся, дурень, в ресторан искать прибежища. Ведь сразу, как увидел Федорова, понял, что ошибка; почему же поехал, почему поддался минутной слабости? И встреча с Лузгиным, распаренным и пьяным, и все то, что приоткрылось внезапно, как бы рывком непарадной двери, за этим туалетным столкновением – подпольное, подвальное, обманное, хитро спрятанное от него, потаенная жизнь его главных советников – словно щеткой прошлось по душе, исцарапав ее и очистив. «Так и надо тебе», – мысленно высек себя Слесаренко и поднялся по увалу на дорогу.
