После субботника пешком явились в мэрию и просидели там до вечера: зам по финансам Безбородов принес бюджетную «раскладку» на неделю. Денег на всех, как всегда, не хватило, и они втроем с Кротовым принялись тягать по сторонам бюджетное одеяло – какое там одеяло, пеленку жалкую! – прибавляя одним, урезая других. Безбородов предлагал дать всем поровну и понемногу. Кротов же настаивал на крупных выплатах по, так сказать, зачетным категориям. В конце концов позвонили председателю городской Думы Солянику, тот примчался и поддержал Безбородова, на том и порешили. Кротов ругался отчаянно: «Если всем понемногу, то все недовольны, как вы понять не можете! «Закрыли» бы полностью медиков – вот они уже на нашей стороне. Потом учителей – пусть позже, зато окончательно. Это будут заметные акции, а так... Размазываем кашу по тарелке».

Была еще одна проблема: городской детский дом. Из Москвы и округа пришли распоряжения расходовать бюджетные деньги исключительно на выдачу зарплаты. На верху замыслили хорошо отчитаться повыше, шла очередная кампания по борьбе с неплатежами. В четверг мэрия перечислила в детский дом деньги на зарплату за три месяца, а в пятницу к Слесаренко явилась депутация детдомовских работников с таким решением общего собрания: получить по два оклада, а на остальные деньги закупить продукты для детской столовой. Директор детдома, предупрежденный о персональной ответственности за неисполнение строгих указаний, сам пойти на это отказался. Требовалась виза Слесаренко.

Безбородов был против, Соляник – и вашим, и нашим. Кротов сказал: «Дайте, я подпишу. А вы вроде как и не знали». Он подписал и передал бумагу Безбородову, и зам по финансам качнул головой: «Подставляетесь вы, Сергей Васильевич...». Так закатилась рабочая суббота, и вместе с Кротовым они потопали в гостиницу, уворачиваясь от режущего ветра: лету конец, момент тепла исчерпан, дальше осень и сразу зима.

– В понедельник полетите с Вайнбергом спецрейсом.

– Кротов произнес как бы само собою разумеющееся. – Завтра выспимся, к десяти придет Зырянов со своими людьми, будем оформлять инициативную группу по выдвижению и сбору подписей. На двенадцать врачи, потом союз афганцев. Мы тут прибросили список доверенных лиц; посмотрите, кого не хватает.

– Хорошо, – сказал Слесаренко и поздоровался с людьми на автобусной остановке, мимо которой они проходили. Автобус пустили весной, первый в городе муниципальный маршрут; раньше ходили только ведомственные, в основном в аэропорт и обратно, и останавливались, как водитель на душу положит, а теперь оборудовали лавочки с навесом и табличкой на столбе, и Виктор Александрович был очень доволен, хотя сам и не прокатился ни разу, как ни настаивал Лузгин проехаться и сняться для эфира. – Но я бы хотел лететь через Тюмень. Надо повидаться кое с кем.

– А вы через Тюмень и полетите. Вайнбергу тоже надо... повидаться. А вечером махнете на Москву.

Конец субботы он промаялся в гостиничном номере: то смотрел, не вникая во смысл, телевизор, то принимался читать первую книжку из трехтомника Троцкого «История русской революции» – наконец-то издали в России, раньше были только сноски в других книгах. Но и Троцкий «не шел», не получалось вчитаться, и он вдруг понял, что очень соскучился по всему, что оставил в Тюмени, и почувствовал одиночество и никчемность своего нахождения здесь. По вечерам без надобности его не трогали ни Кротов, ни Лузгин – такой у них случился уговор, а в этот раз он был бы счастлив, если бы ввалились с разговором или даже водкой. Позвонить самому? Много чести...

Он задремал на диване, положивши раскрытую книгу на грудь, и проснулся толчком, в непонятной тревоге, словно кто-то подсматривал. Виктор Александрович глянул на время – половина двенадцатого. Лоб был мокрым от пота, сердце трепыхалось неровно и часто. Он умылся холодной водой, посмотрел на себя в зеркало, вернулся в гостиную, огляделся и понял, что уже не заснет и ни за что тут не останется один.

Кротовский номер не отвечал, Лузги ну же звонить не хотелось. Он повспоминал, до которого часа открыт гостиничный ресторан, надел галстук, пиджак и пошел вниз по мраморной лестнице, испытывая что-то воровское от звука собственных шагов в пустынной тишине пролетов.

В ресторане было темно, накурено и людно, музыка стучала басом по ушам. Слесаренко постоял недалеко от двери, осматривая зал и выбирая, куда бы мог приткнуться. По направлению к нему в проходе между столами двигалась группа мужчин, отсвечивая белыми рубашками, и он шагнул направо, чтобы не мешать. Мужчины приблизились, первым степенно шел Федоров – его заместитель. «Вот черт, подумал Слесаренко. – Авось не узнает в темноте...».

– Виктор Александрович? – удивленно воскликнул Федоров. – Добрый вечер. Ищете кого-то или ждете?

Несмотря на поздний час, заместитель выглядел не пьяным, голос звучал естественно, без полуночного кабацкого радушия.

– Да нет, – в смущении ответил Слесаренко. – Не спится просто. Вот, думал, чаю...

– Бывает, – улыбнулся Федоров. – Только здесь вам чаю не дадут.

– Я и сам вижу. – Он укоризненно обвел глазами ресторан. – Лучше пройтись, подышать свежим воздухом на ночь.

Двое незнакомых мужчин за спиной Федорова рассматривали его с вежливым интересом.

На гостиничном крыльце все четверо замялись, затоптались, не зная, что делать и что говорить, потом двое незнакомых деликатно отошли и закурили. Слесаренко поежился от ночного холода и сказал:

– Однако!..

– Да, без плаща или куртки уже не погуляешь. – Федоров сам передернул плечами под тонким сукном дорогого пиджака. – Хотите хорошего чаю под хороший преферанс в хорошей компании? Вы в преферанс играете, Виктор Александрович?

– Конечно, играю, – с подчеркнутой обидой в голосе ответил Слесаренко. – Я же северянин, как-никак...

– Вот и поехали с нами.

– Ну, не знаю... – Он понимал, что, сознавшись в умении, уже наполовину согласился, теперь отказ будет выглядеть нелепо, и посмотрел на деликатных незнакомцев.

– Свои люди, – заметив взгляд, доверительно произнес Федоров. – У нас машина здесь недалеко. Поехали, Виктор Александрович! Завтра воскресенье, отоспитесь... Вы как, «сочинку» или «классику» предпочитаете?

– «Ленинградку», – совсем уже сдавшись, ответил он.

– Приятно слышать: вкусы сходятся. Позвольте познакомить вас с товарищами?

По легкой отмашке Федорова двое бросили сигареты и приблизились. Виктор Александрович пожал им руки и несколько раз повторил про себя, как кого из них зовут: с годами выработал такую привычку, необходимую для руководителя.

В черной, до блеска надраенной «Волге» ему предложили место впереди, но он отказался и сел на заднее сиденье, рядом с Юрием Ивановичем, а Дмитрий Николаевич влез за руль и с места рывком газанул, тем самым выдавши определенную нетрезвость, а может, неумение водить. Он и по улице мчался рывками, с какой-то ненужной агрессией, тем более что ехали недолго, минуты три, и с визгом тормозов застыли у спорткомплекса, и Слесаренко догадайся, куда его привезли: в знаменитый на весь город банно-развлекательный клуб «Пирамида» – тот самый, что по недосмотру или умыслу его заместителя остался в ведении нефтяников после передачи комплекса на городской баланс.

Вы же здесь еще не бывали? – заметил Федоров как бы мельком, когда открывал наружную, малоприметную дверь своим собственным ключом. – Непорядок. Мэр обязан знать свое хозяйство.

Внутри, за дверью, в неярко освещенном коридоре стоял охранник с помповым ружьем, другой маячил в глубине. Пройдя полкоридора, Федоров толкнул рукой правую стену – просто ровную стену, как виделось Слесаренко, и стена растворилась, открывая лестницу наверх.

– Надо бы сделать пружину пожестче, – сказал Дмитрий Николаевич Юрию Ивановичу, когда поднимались гуськом. – А то на днях Сергеев подшофе идет по коридору и видит: шнурок развязался. Ну, он и прислонился натурально... – Все засмеялись, и он тоже засмеялся, представив ужас пьяного Сергеева, падающего сквозь стену.