Все приключилось много дней назад, после грандиозной «ознакомительной» попойки, устроенной Лузгиным в своем гостиничном номере для городских журналистов. Пришли человек десять-двенадцать, в основном мужики, разговоры вели настороженно-иронические, но выпивку жрали уверенно, кроме не пьющего водку Шурика Романовского и демонстративно скучавшего Мишани Халилова. Женщин было три: две девицы с местного радио, накрашенные до ощущения немытости, и молодая женщина в джинсах, с темными глазами на белом лице – звезда городского экрана. Весь вечер Лузгин хамил и ёрничал, и чем дальше – тем больше, потому что искомого контакта никак не получалось, постепенно напивавшаяся компания разваливалась на островки, кто-то уходил и приходил, исчез Халилов – к злому облегченью Лузги на, и тут нагрянула дурацкая идея затащить на пьянку Слесаренко.

– Вниманье! – заорал Лузгин. – Гвоздь программы! Господ и дам прошу не расходиться и освежить бокалы.

У дверей его попридержал Шурик Романовский и прошептал с трезвым добродушием:

– Успокойся, старик, все в порядке.

Лузгин отдернул руку и бормотнул небрежно:

– А как иначе? Сейчас вот мэра приведу. Только – тсс...

Он долго и громко стучал в слесаренковский номер, никто не открывал, затем по темному коридору прощелкал отпираемый замок, выглянула в сумраке фигура, Лузгин гасяще отмахнулся и тут же узнал Серегу Кротова.

– Где шеф, едрена мать! – свистящим шепотом спросил Лузгин, и Кротов поманил его ладонью.

– Закончили? – спросил Кротов, когда Лузгин приблизился.

– Да ты что! Полный разгар... Дружба-фройндшафт на века. Вот хочу Слесаренко позвать – самое время.

– Не дури, – сказал Кротов. – Это лишнее.

– Пошел ты на хрен, – сказал Лузгин, – не тебе решать.

Кротов взял его за плечо и крепко встряхнул, потом наклонился поближе и тихо произнес:

– Здесь Вайнберг. Уразумел, дурья башка? – Лузгин понимающе замотал головой, а Кротов поднес к губам палец. – Не вздумай проболтаться там! И вообще, заканчивайте. Вижу: набрались...

Когда Лузгин вошел к себе в номер, почти никто не обратил на него внимания, и он понял: Романовский не выдал. Подсевши к Шурику в кружок, он выпил водку из свободного стакана и сказал никому и всем сразу:

– Хотите расскажу, как мой коллега по работе у меня в номере под кроватью прятался от Саши Маслякова?

– Да ты что? – ахнул Шурик, и кто-то спросил:

– Здесь, что ли?

И все засмеялись, и Лузгин стал рассказывать, и травил байки про столичный журналистский бомонд еще часа полтора. Все сгрудились вокруг – сплетни всегда интересны. И вдруг он понял, что давно уже рассказывает именно Анечке Лялиной, появившейся напротив на диване в обнимку с Шуриком, смотрит в ее темные глаза и по отблеску в них и по круглым губам проверяет себя как рассказчика. Знал он сплетен немало, многое блестяще изобретал на ходу – такое случалось, когда был в ударе, да и себя не щадил, если вдруг выплывал персонажем. Пьянка завершилась «на отлично», он нюхом чувствовал, что стал своим; в дверях обнимались и чмокались, он осмелел и чмокнул Лялину в шею, чуть выше плеча, она вздрогнула, а Романовский сказал: «Вот видишь, как здорово все получилось», – и увел Лялину, приобнявши за плечи.

Он включил в гостиной полный свет и ужаснулся развалу. Можно было оставить все как есть – горничные уберут – и отправиться почивать в неразгромленную спальню, но он представил себя, как выйдет утром и увидит эту вчерашнюю грязь... Лузгин вздохнул и принялся таскать в ванную тарелки и стаканы, отряхивать и двигать мебель; в азарте незабытого субботничества даже вымел напольный ковер одежной щеткой – ползал на четвереньках, стараясь не опускать голову слишком низко. Закончив с приборкой, он нашарил пачку сигарет в нагрудном кармане липкой рубашки – душ будет завтра, нет сил – и пошел в спальню, восторгаясь собственным геройством, дабы вознаградить себя за оное последним перед сном лежачим перекуром.

Войдя, он щелкнул выключателем и тупо уставился на мятую постель с полусдернутым до пола покрывалом. Сквозь омерзение и злость вдруг выплыл образ Лялиной, вписался в изгибы и углубления подушек и простыней, и рядом лысый Шурик. Убивать, убивать без пощады, когда же, сволочи, успели?..

Лузгин вернулся в гостиную, рухнул в кресло и закурил. Слева на столике белел сугробик телефона, а где-то в одежде, он сразу вспомнил, терялся кусочек картона с цифрами. Ворочаясь в кресле, он стал рвать и выворачивать карманы, потом вскочил и бросился в прихожую к висевшему любимому жилету и нашел сразу, в «пистончике» – белый, с мелкими черными знаками типографского набора и пятью синими цифрами наискось от руки.

Не совсем понимая, зачем он это делает, Лузгин на цыпочках проскользнул в гостиную, присел у телефона и нашел на кнопочной панели одну задругой пять мягких цифр, отметив краешком сознания, что ни одна не повторялась.

– Ну? – сказал в трубке безразличный женский голос.

Помедлив страшную секунду, он хек пул сдавленным горлом и сумел выговорить:

– Привет. Это Лузгин.

– Привет. Это Лялина, – в голосе явно звучал интерес неожиданности, и Лузгин сел поглубже и немного расслабился.

– Почему не спим? – спросил он сурово.

– Потому что звонят – разбудили.

– О, тогда прошу прощения, – как можно небрежнее произнес Лузгин, мешая облегчение с расстройством, и замолчал, не зная, как продолжить.

– Вы чего-то хотели? – спросил голос Лялиной.

– Да. Хотел.

– Тогда я вас слушаю.

– Я бы хотел к вам приехать.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– В половине второго?

– Да, в половине второго.

– И зачем, позвольте спросить?

– Даже страшно подумать: зачем.

– Тогда приезжайте.

– Сейчас?

– Да.

– В половине второго?

– Да.

– Спасибо, – сказал он на вздохе и положил трубку.

И тут же понял, что не знает, где она живет, и ни за что на свете не решится набрать ее номер повторно – сегодня и никогда. Где-то оставалась водка, а еще лучше выпить пива, тогда голова пойдет кругом, и он сразу уснет, а назавтра похмельные муки выдавят из головы эту ночную ненужную глупость.

Звонок испугал его. «Кротов, – подумал он. – Проверяет...». Лузгин взял трубку и недовольно произнес:

– Але-о?

– Вы же не знаете, где я живу, – сказал голос Лялиной. – Берите бумагу и записывайте.

Бумага лежала прямо перед ним – ее визитная карточка. Он перевернул визитку буквами вниз и принялся царапать на чистой стороне полосы, квадратики и стрелочки, едва сознавая, что он делает и зачем.

– Повернете и – первый же подъезд, – сказала Лялина. – Ну как, доходчиво?

– Доходчиво, – сказал Лузгин. – Мне захватить чего-нибудь? Вина, фруктов, шампанского? Или покрепче? Приказывайте – будет исполнено.

– Вам честно ответить или по сюжету?

– Предельно честно.

– Я есть хочу, – сказала Лялина. – Предельно.

– Вот здорово, – сказал Лузгин. – Я тоже голоден, как волк. Через... – он заглянул на часы, – двадцать четыре минуты я буду у вас.

– Не звоните, – сказала Лялина. – Дверь не заперта.

«Так не бывает», – подумал Лузгин и бросился в ванную. Нет, потом, там, нет времени, просто чистую рубашку и белье, остальное там, потом! Он рванул на себя дверцу холодильника – все не то, гнусная мужицкая жратва, надо будить буфетчика.

Через полчаса с пакетом ресторанных свежесваренных пельменей, сомнительным французским шампанским вином и натуральным «скотчем» в квадратной бутылке он бежал вприпрыжку по этой самой дороге, только в обратном нынешнему направлении.

«Твоя Лялина»... Лузгин дернул головой, чтобы сбросить тень того ночного наваждения, и заставил себя думать о сегодняшнем.

В кабинет Слесаренко он вошел в половине третьего. По телевизору только что должны были закончиться городские новости сняли неким сюжетом о встрече на рельсах, и Лузгин изготовился к драке, но драки не случилось – «выручил» сидевший сбоку у стола депутат областной Думы Харитонов: в его присутствии Слесаренко ограничился быстрым, как шлепок ладони, взглядом и будто нехотя кивнул на ряд свободных стульев. Лузгин обошел вокруг стола и занял место рядом с Кротовым; друг моргнул левым глазом все в порядке. Харитонов же посмотрел на Лузгина с боязливым уважением. Был великий соблазн вставить в сюжет пару кадров с растерянным до крайности харитоновским лицом, но Лузгин удержал себя и не вставил – рано еще, не ясна ситуация – и мысленно похвалил себя за проницательность: в избирательной кампании лишний враг совсем не нужен. Он не любил Харитонова за его оголтелый большевизм, но отдавал себе отчет в том, что радикальность депутатских взглядов находит отклик у значительной части избирателей – до двадцати пяти процентов, а так называемая «работа с электоратом» первым пунктом включает в себя умение считать и рассчитывать.