– Честное слово представителя власти?

– Перестаньте ёрничать, я уже сказал. Хорошо, даю вам честное слово.

– Так запомните или записывать будете? Или у вас магнитофончик в кармане припрятан?

– Это вы с Юрием Дмитриевичем специалисты по шпионажу. Говорите, я жду.

Слесаренко видел, что Кротов никак не может пересилить, переступить в душе какой-то барьер, и решил помочь ему и сказал:

– Да не трусьте вы, я вас не заложу.

Кротов вдруг расхохотался во весь голос, закрыл глаза ладонью и отвернулся от Виктора Александровича.

– Что здесь смешного? – спросил опешивший немного Слесаренко.

– Дурак вы, Виктор Александрович, – сказал Кротов, повернувшись к нему лицом. – Вы же взрослый человек, неужели не догадываетесь?

– О чём? Хватит темнить, наверное...

– Вот вы сказали: я проговорился. Да, я проговорился. Но неужели у вас ни разу не щелкнуло в мозгах, что я это мог сделать специально! Что меня об этом попросили!

– Зачем?

– Элементарно: чтобы вас подставить. И ведь клюнули, проглотили крючок-то...

– Ничего не понимаю, – Слесаренко вытер запястьем мгновенно вспотевший лоб. – Зачем меня кому-то подставлять?

– Да проснитесь вы, пошевелите мозгами! – Кротов шагнул вперед и дернул Виктора Александровича за рукав. – Где гарантия, что информация правильная? Может, вас просто уводят в сторону. Вы этих ребят заложите по моей наводке, вокруг них милиция запрыгает, и, не дай бог, еще утечка, ребята вас шлёпнут сгоряча, и менты за ними будут бегать до конца столетия, а настоящие убийцы – в кустах посмеиваться. Похоже на правду?

– Вас Юрий Дмитриевич попросил об этом?

Кротов пожал плечами.

– Разве это важно?.. Вполне может быть, что я ошибаюсь, и никакой подставки нет, и сведения верные. Вам решать, начальник. Но я вам сказал то, что думал.

Слесаренко подал ладонь.

– За правду – спасибо.

Кротов снова передернул плечами и пожал протянутую руку.

– Только эта ваша правда – о двух концах, Сергей Витальевич. Если вы мне называете фамилию, я действительно могу увести следствие в сторону и пострадать лично. Если нет – я сам совершаю преступление, за недоносительство есть уголовная статья. Так что вы мне посоветуете?

– А я пошутил, – сказал Кротов без улыбки. – Так, захотелось похвастаться. Ничего мы не знаем, и вы ничего не знаете.

– Да ну вас к черту, Сережа! Кто же шутит такими вещами! Вы это серьезно?

Кротов кивнул, затянулся почти до фильтра и уронил окурок на асфальт.

– Совсем замерз... Приду домой – опрокину хороший стаканчик. Может, зайдете? Это рядом.

– Спасибо, уже поздно.

– Тогда по домам. О, чуть не забыл! Да вы не пугайтесь, – поспешно сказал банкир, – я о другом: во что был одет Лузгин, когда вы его видели у гастронома?

Слесаренко повспоминал немного и рассказал о том, что видел.

– Совпадает... Значит, это он, точно.

– Я могу чем-то помочь? – спросил Виктор Александрович.

– Можете, – уверенно ответил Кротов. – Если обнаружите его у себя под кроватью – вяжите полотенцами и не давайте пить ничего крепче кефира. Договорились?

– Договорились, – сказал Слесаренко. – Найдите своего друга. Я не очень люблю журналистов, но мне будет искренне жаль, если эта история кончится плохо. Мне кажется, он просто немножко запутался, такое бывает с талантливыми людьми – у них тормоза слабые.

– Ничего себе: немножко, – сказал банкир. – А насчет тормозов – тут вы правы, есть такое дело. Особенно в наше время.

– Да, время нынче – ваше...

– Вы так думаете?

– Да, именно так я и думаю.

– Вы ошибаетесь, Виктор Александрович.

– Нисколько, – сказал Слесаренко и посмотрел через улицу на светофорный глазок.

- Нет, постойте, – сказал Кротов. – Я сейчас вам такое скажу...

– Опять? – Виктор Александрович вздохнул невесело. – Не слишком ли много сюрпризов на ночь глядя?

– Вы же работали в горкоме партии?

– Работал. А что, собственно?

– Тогда вы сами должны знать.

– Снова загадки, Сергей Витальевич?..

Кротов подошел поближе и заговорил тихим голосом, словно боялся, что их могут подслушать на этом пустом перекрестке. Виктору Александровичу стало совсем смешно, но он сдержал улыбку: пусть выговорится, ежели приспичило.

– Дело началось в конце семидесятых...

И далее Кротов поведал совершенно невероятную историю о том, как Андропов решил спасти социализм. Ему докладывали, что народ всё больше поглядывает в сторону Запада: «железный занавес» продырявился, стали видны хорошие товары в изобилии, высокий уровень тамошней жизни, лакомые западные фильмы. И тогда якобы Андропов предложил Политбюро: народ желает демократии и капитализма? Он их получит. И он их действительно получил – в самом оголтелом и воровском варианте. Андропов предсказывал, что лет через десять-пятнадцать народ взвоет и толпою побежит назад, в старое знакомое светлое будущее, растоптав по пути всех этих глупых демократов-рыночников, принявших цековский заговор за чистую монету; срок уже близился к концу.

– Андропов это лично вам говорил, Сережа?

– Я бы на вашем месте, Виктор Саныч, отнесся к моему рассказу посерьезнее.

Слесаренко покачал головой.

– Слишком заумно и слишком рискованно, чтобы походило на правду.

– Но это же всё объясняет. Весь этот нынешний бардак, все эти глупости с неплатежами, с приватизацией... Сценарий один – чем хуже, тем лучше.

– Ну хорошо, допустим, – сказал Слесаренко. – Дошли до точки, всё вернулось, к власти пришли коммунисты. Но ведь уже разрушили страну! Как будем выбираться из развалин?

– А очень просто. Богатеньких – к стенке, народ – на паёк по карточкам и восьмидневную рабочую неделю, всё награбленное отнять и поделить... Опыт уже имеется.

– Не получится, – сказал Виктор Александрович, и Кротов уставился на него в изумлении.

– Не получится? И это мне, капиталисту, говорите вы – секретарь горкома капээсэс? Вот когда будете ставить меня к стеночке...

– Нас поставят рядом, – сказал Слесаренко. – И правильно сделают.

– Нет, неправильно. Потому что вместе с нами поставят и вашего внука, и моего сына.

– За внука я любому зубами глотку перегрызу, – ровным голосом произнес Виктор Александрович.

– Наивный вы человек, – сказал Кротов. – Я вот читал, что когда арестовали Ягоду, то взяли и его сына-школьника. Оттуда он прислал бабушке одно-единственное письмо: «Бабушка, я ещё жив». Больше о нём никто никогда ничего не слышал. А вы говорите: зубами... Зубы вам выбьют на первом же допросе, товарищ Слесаренко.

– Что за мерзости вы говорите!.. – Виктору Александровичу стало не по себе от этого затянувшегося петлёй дурацкого ночного разговора. – Должно же это когда-нибудь кончиться?

Кротов махнул рукой и развернулся. Виктор Александрович посмотрел ему вслед и пошел в другую сторону.

Не с кем было поспорить, а жаль: Кротов был уверен, что Слесаренко обязательно вернётся к тому ночному разговору – так оно и вышло.

В Дом Советов Кротов пришел по заданию бородатого в одиннадцатом часу утра и пробыл там почти до конца церемонии, отмечая, кто явился на прощание с Мартынушкиным и как себя при этом чувствовал и вёл. Губернатор не прилетел; говорили, что и жена не появится. Кротову было абсолютно всё равно, появится она или нет, но в душе потеплело, когда по окружавшей постамент толпе пролетел легкий шорох и он увидел, как губернаторша вошла, приблизилась к родственникам, обняла вдову и села рядом.

Он решил перекурить и вообще потихонечку уйти и стал осторожно пробираться к выходу, кивая дальним и пожимая руки близко стоявшим знакомым. У самых дверей маячил грузный насупленный Слесаренко, вертел в пальцах незажжённую сигарету; Кротов поздоровался шепотом и показал зажигалку – покурим вместе? Слесаренко молча кивнул и двинулся следом.

– Как добрались вчера, без приключений? – спросил Кротов, когда закурили на крыльце и отошли в сторону от глаз пялившихся на двери похоронных зевак, заполнивших пространство у крыльца.