Юрий Дмитриевич поднялся и ткнул окурок в пепельницу.

– Чтоб никаких наших хвостов за ним не прослеживалось! На связь не выходит, из округов улетает прямо в Москву, там мы его сами найдем. Если вдруг откроется, что он сутки провел в Тюмени, версия такая: хотел взять интервью у Рокецкого, ему отказали. Пусть ругает там областных бюрократов в хвост и в гриву – это понравится. Я буду в пять.

– Минутку, Юра, – остановил его Лузгин. – В Нефтеюганск, по нашим данным, нагрянули Рэ-Рэ, можно дать команду «юкосовцам» отфиксировать их «гастроли»?

– Команду дать нельзя, – ответил Юра. – Но попросить можно.

– Ну так... – промямлил Лузгин.

Юрий Дмитриевич задержался у дверей, искоса глянул оттуда на банкира и журналиста.

– Что-то я никак не пойму: кто из нас сто лет прожил в Тюменской области – вы или я? Кто тут должен знать всех и вся?

– Да были у нас концы в Юганске, были! – в сердцах воскликнул Лузгин. – Но там же сплошные перетряски, все люди новые.

– И за что я вам деньги плачу? – сокрушенно сказал Юра и вышел из кабинета.

– Ты смотри, как мужик поменялся, – сказал Лузгин банкиру после неприятной вязкой паузы. – А как обхаживал по-первости. Все у него было «достойно похвалы».

– Ничего, стерпишь, – буркнул Кротов. – Полтора месяца осталось, потом опять на диван завалишься, весь независимый и гордый. Или на студию вернешься, морда вон разглаживается, сойдешь за третий сорт.

– Как ты думаешь, – спросил друга Лузгин, – кофе «Голд» лучше отстирывается, чем «Классик»?

– Да пошел ты, – сказал Кротов, покосившись на чашку в лузгинских пальцах. И пока Лузгин думал, то ли допивать кофе, то ли поиграть в Немцова с Жириновским, пришел московский спецкор Ефремов, невыспавшийся и помятый. Лузгин налил ему кофе, уселся напротив и принялся объяснять учтиво-механическим голосом:

– Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский (ранее Остяко-Вогульский) автономные округа образованы в тысяча девятьсот тридцатом году. В тысяча девятьсот сорок четвертом году при образовании Тюменской области округа вошли в ее состав. По действующему ныне федеральному законодательству являются равноправными с областью субъектами Федерации. Образовавшаяся юридическая коллизия, едри ее мать, пива не хочешь?

– Хочу, – быстро ответил Ефремов. – И вообще я не завтракал.

На свою «малую родину» Слесаренко прилетел в субботу.

Стыдно сказать, но Виктор Александрович вот уже лет десять не бывал в Сургуте – служебной надобности не случалось, как, впрочем, и личных мотивов, если не считать растущей ностальгии по местам зрелой молодости. «Лучшие годы – здесь», – думал Слесаренко, когда его везли из аэропорта в город; он несолидно вертел головой, отыскивая взглядом знакомые приметы, и развалившийся рядом на заднем сиденье московский корреспондент спросил с неприятной интимностью:

– Душа горит, а сердце плачет?

Строчки банального шлягера остудили Виктора Александровича, и он признался сам себе, что многого уже не узнает, город очень изменился за эти десять лет и словно отдалился от него. Другие дома, другие люди...

Московский корреспондент Ефремов встретился ему в утреннем тюменском аэропорту. Вернее, встретился провожавший Ефремова местный журналист Лузгин. Оба «писателя» были явно с похмелья, пили пиво из банок прямо в очереди на регистрацию, перешучивались неестественно бодрыми голосами. Слесаренко стоял немного впереди и, однажды заметив их, уже не оборачивался, но это не спасло: Лузгин его узнал, подошел сам и притащил с собой москвича; знакомил, объяснял и просил помочь Ефремову устроиться в Сургуте и встретиться с нужными людьми. В полупустом самолете они, уже как знакомые, сидели рядом, Ефремов мешал слесаренковской дреме столичными байками, а теперь ехал с ним в гостиницу на «Волге» городской администрации.

И раньше, на партийной работе, и нынче, в должности заместителя председателя Тюменской городской Думы, Виктор Александрович довольно часто общался с московскими приезжими и отмечал их вязкую, настойчивую вежливость: ужасно скромные, сплошные извинения, но ты уже опутан и словно в услужении у них.

Человек на переднем сиденье, встретивший Слесаренко в сургутском аэропорту (представился, но имя-отчество как-то сразу вылетело из головы, Виктор Александрович помнил только, что какой-то референт), полуобернулся и сказал:

– Мы вас поселим в «Венеции». Не бывали там, Виктор Александрович? Лучшая наша гостиница.

– Спасибо за заботу, – ответил Слесаренко.

По рассказам бывавших в Сургуте командированных он знал, что такое «Венеция»: обыкновенный панельный дом, отделанный изнутри итальянскими материалами и жутко дорогой. Без лишней мнительности Виктор Александрович отметил, что ни в привычном «Нефтянике», ни в «теремках» на берегу реки его решили не селить, хотя по рангу и былой сургутской биографии он рассчитывал на уют и доверительность «теремка» – двухэтажного деревянного коттеджа с забором, охраной и вышколенной прислугой, где обычно размещали гостей высшего ранга. «Ничего, потерпим», – решил Слесаренко.

Куда больше «Венеции» его расстроил и насторожил неожиданный улет в Москву сургутского мэра Сидорова – давнего знакомого, если не друга; в четверг Виктор Александрович созвонился с ним и сказал, что в субботу прилетит, Сидоров был радушен, обещал встретить и вдруг улетел в пятницу вечером, не позвонив и не объяснившись.

– Да, кстати, Виктор Александрович, – сказал референт и протянул через плечо записку. – Как устроитесь, позвоните Кулагину, вот его телефон, вы ведь хорошо знакомы, не так ли?

– С Кулагиным? – переспросил Слесаренко, удивленно глядя на записку с цифрами. – А разве Николай в Сургуте? Он же в Когалыме, если я не ошибаюсь...

– Был в Когалыме, сейчас вернулся. Очень хотел вас видеть, когда узнал, что вы прилетаете.

– Ещё бы! – весело сказал Слесаренко.

Николай Кулагин по прозвищу Колюнчик был лучшим другом и вечным «адъютантом» Виктора Александровича во времена их совместной строительной молодости. Двигаясь вверх по ступенькам служебной лестницы – от прораба в начальники строительного управления, – Слесаренко тащил Колюнчика за собой, потому что был без него как без рук. Выбить и закрыть, найти и уладить, напоить и дать разгону – все это делал Кулагин, ограждая друга начальника от неизбежной рутинной «чернухи». Дела в управлении шли хорошо; Виктора Александровича «двинули» вначале на местную партработу, потом «забрали в область». Когда решался вопрос о том, кто заменит Слесаренко в кресле начальника стройуправления, все вокруг полагали, что он порекомендует Кулагина, но Виктор Александрович назвал другую фамилию, и Колюнчик не обиделся, остался в «адъютантах», но с новым начальником не сработался и вскоре уехал в Когалым, где и вовсе на годы выпал из поля слесаренковского зрения. Легкое чувство вины перед брошенным другом некоторое время беспокоило Виктора Александровича, но объективно он поступил правильно – Колюнчик никогда бы не потянул работу «первого», есть такие люди: всегда сбоку и чуть-чуть позади, а потому предстоящей встрече с Кулагиным Виктор Александрович был искренне рад и уже ожидал её с лёгкой душою и некоторым даже нетерпением.

Когда подъехали к гостинице, человек на переднем сиденье сказал:

– Ну что же, с возвращением вас в родные пенаты, Виктор Александрович. Располагайтесь, отдыхайте... Ждем вас в администрации в четырнадцать тридцать. Да, и не вздумайте обедать – все предусмотрено. Машина будет у крыльца в четырнадцать пятнадцать. Завтраком вас покормят сразу после размещения.

– Вот это сервис, – отметился репликой сопутствующий Ефремов; референт даже не глянул на него, вышел из машины и открыл дверцу Виктору Александровичу.

В гостинице их поселили на разных этажах, и тем не менее «писатель» тут же позвонил Слесаренко в номер, приглашал на завтрак – уже знал, где накрыто и что бесплатно, все за счет хозяев, но Виктор Александрович от завтрака отказался, чем огорчил корреспондента до крайности: тот явно опасался, что Слесаренко исчезнет втихую и бросит его одного в незнакомом городе. «Вот ведь навязался», – угрюмо подумал Виктор Александрович и полез в карман за бумажкой с кулагинским номером.