– Вам известен такой товарищ по фамилии Обысков?

– Толян? Ну знаю его немного. А в чем дело?

– Мы не могли бы с вами минут десять поговорить?

– О чем? Ну пошли ко мне.

– Спасибо, это лишнее, – сказал первый. – У нас здесь машина, пойдемте сядем, там теплее.

Лузгин проследил взгляд говорившего, и что-то оборвалось и упало у него внутри: на парковочной площадке и как раньше не заметил, а ведь шел и думал, и ждал, стоял знакомый уже обысковский «мерседес».

– Это же его машина! – оторопело сказал Лузгин.

– Это наша машина, – сказал первый и сделал рукой приглашающее и вместе с тем скрыто-властное движение.

Ему открыли заднюю дверцу, и он втиснулся внутрь; дверца захлопнулась за ним с отчетливым звуком неизношенного импортного замка. Почему-то пришло на ум гдето читанное: японцы долго ломали головы, как придать замкам своих малолитражек объемный стук шикарных лимузинов, и придумали, запатентовав хитрое устройство под названием «Звук большой машины».

Двое заняли места впереди. На заднем же сиденье Лузгина поджидал незнакомый парень лет тридцати, белобрысый, красиво стриженный, в очках, черном костюме и черной же модной косоворотке.

– Вы Владимир Васильевич, – сказал белобрысый.

– А вы? – сказал Лузгин.

– Меня зовут Андрей. А это Степан, – он кивнул переднему сиденью, где уселся тот, что говорил с Лузгиным у крыльца; водитель был просто водитель, без имени. «Сте-пан» – на два такта щелкнуло в голове Лузгина, нечто знакомое, уже выплывало однажды. И было с этим связано что-то неприятное. «Сте-пан...».

– Вы сегодня видели Обыскова?

– Нет.

– Не встречались, не говорили по телефону?

– Я же сказал: нет. А в чем дело?

– Он должен нам деньги. Мы его ищем.

– Мне тоже, – сказал Лузгин. – Мне он тоже должен.

– И много?

– Не ваше дело.

– Как сказать... Вы договаривались встретиться?

– Допустим, ну и что? Это моя проблема.

– Боюсь, что это уже наша общая проблема, Владимир Васильевич. На сколько вы договаривались?

– На двенадцать. Ну, на час дня. Он обещал...

– Он и нам обещал. И исчез.

– То есть как исчез?

– Вошел в банк и исчез. Не вышел оттуда. По крайней мере, через главный вход. В банке нам сказали, что был и ушел.

– Он получил деньги?

– Этого мы не знаем. С нами отказались говорить.

– Так, – сказал Лузгин. – Сейчас половина первого. Подождем еще немного, я думаю, он придет. Он обещал. Курить можно в машине?

– Можно, – сказал красиво стриженный. – Владимир Васильевич, а не подождать ли нам всем вместе у вас дома? Кофе угостите?

– Ради бога, – сказал Лузгин. – Пошли ко мне. И в самом деле – вдруг позвонит.

– Машину уберешь, – сказал белобрысый Андрей водителю.

– И много он вам задолжал? – спросил Лузгин, когда втроем ехали в лифте.

– Двести миллионов.

Совпадение суммы окатило Лузгина новой тревогой. И пока грел на кухне воду, насыпал и размешивал в чашечках кофе и сахар, дурное чувство не отпускало.

– Вы знаете, Владимир, где он живет?

– Понятия не имею.

– Мы знаем, – сказал Степан. – Мне лучше чай, пожалуйста. – Почему-то именно Степан, невысокий, плотный мужичок с густыми бровями и неменяющимся выражением темных холодных глаз, невнятно тревожил Лузгина. Присутствие Степана ощущалось физически.

– А как ваши дела, Владимир?

– Вы о чем, Андрюша?

Лузгин был у себя дома, и положение хозяина давало ему право на некое превосходство в общении.

– Ну у вас-то, надеюсь, все получилось?

– Что получилось? Выражайтесь яснее, милейший.

Андрей посмотрел на него поверх пижонских прямоугольных очков без оправы.

– Нашими деньгами вы сумели распорядиться?

– Вашими деньгами? – Лузгин рассмеялся. – Ни вы, ни ваши деньги мне абсолютно незнакомы. Вы что-то путаете, Андрюша.

– Мы ничего не путаем, – с внезапно обозначившейся жесткостью произнес белобрысый. – В конце концов, Обысков нам не так уж и нужен. Нам нужны вы, нам нужны наши деньги.

– Погодите. – Лузгин поставил на стол чашку с кофе. – Вы можете мне спокойно и в грех словах объяснить, что происходит?

Белобрысый посмотрел на Степана.

– Ещё и его кинул, паскуда?

– Да бога же ради, хватит глазки строить! – выкрикнул Лузгин, покрываясь крупными мурашками. – Пришли, сидят тут, херню городят!.. Вообще: встали и ушли, я вас знать не знаю. Ясно выразился?

– Отдайте деньги, и мы уйдем.

– Какие, на хер, деньги?!

– Спокойно, – сказал Степан и пересел поближе, захватив табурет между ногами, как всадник, – не делайте резких движений, не надо, я вам советую.

– Обысков приезжал к вам в четверг? – спросил Андрей.

– Да, приезжал.

– И в воскресенье тоже?

– Правильно.

– И передал вам двести миллионов рублей.

– Что? – ахнул Лузгин. – Это я ему, скотине, занял двести миллионов, даже больше!

Андрей поднял руку и заслонил ладонью лузгинское лицо:

– Сидите и слушайте, Владимир Васильевич. Обысков был нам должен сорок миллионов. Он сказал нам, что вы можете наварить половину этого сороковника за сутки, если вам дать двести. Мы дали ему двести миллионов, и он передал их вам утром в воскресенье.

– Вы с ума сошли. Это он, это у меня...

– Ты слушать умеешь, сука? – спросил Степан.

– Обысков унес вам двести миллионов в дипломате. Когда он вернулся, денег не было – мы проверяли, мы ждали в машине. В этой машине. Он сразу отдал нам десять, сказал, что занял у вас. Сегодня утром мы отвезли его в банк, где он должен был получить и отдать нам еще десярик. Он вошел в банк и пропал. Но с ним мы разберемся отдельно. Верните деньги, и мы с вами расстанемся.

– Всё это бред, всё это совсем не так... Сидите тут. Я сейчас.

Лузгину вдруг резко скрутило живот, он помчался в клозет и уселся там, не закрыв на защелку, а просто прихлопнув дверь, словно был один в квартире, и дверь вдруг поехала с петельным скрипом, и вспомнилось: учеба в Москве, практика в молодежной редакции ЦТ, рядом ходит живой Масляков – помереть можно... Цэтэшники пригласили его в компанию как-то вечером, была огромная квартира с непрямоугольными комнатами, узкий, длинный туалет, что важно, а потому важно, что он накануне отравился сливками из пакета в буфете общаги, где жил, и его несло со страшной силой. Было жалко не ехать, и он поехал, выпил сразу фужер водки – виват сибирякам! – но лучше не стало, наоборот: он бегал в клозет после каждой новой рюмки. Хозяин квартиры объяснил ему, в первый раз провожая «до ветру», что запор автоматический, какой-то контакт под ковриком, надо лишь притворить аккуратненько дверь, а пройдете назад – дверь откроется. И вот, почувствовав резь и позыв, он снова метнулся к клозету, влетел туда, стукнув дверью, сдернул штаны и рухнул на унитаз. Полилось как из резаного, но боль отпустила, он вздохнул и вытер подолом рубашки мокрый лоб, тут дверь тихонечко двинулась в путь, все дальше и дальше, пока не исчезла за косяком, обнажив полутьму коридора и его, сидящего со спущенными штанами под стосвечовой, наверно, лампой. Встать он не мог – из него текло не переставая, в коридоре послышались каблучковые женские стуки и смех, ужас приближался, и он успел подумать: была бы здесь такая кнопка, чтобы нажать и умереть, он бы умер мгновенно и с радостью. Дурак молодой: он считал по наивности, что не следует жить, если ты пойман на сраме.

«Я сейчас встану, вытру жопу, пойду к этим мудакам, и всё прояснится, всё уладится...». Но он понимал уже, что конец, сколько здесь ни сиди.

– А теперь я вам кое-что расскажу, – уверенным голосом начал Лузгин, вернувшись в кухню и присаживаясь, – Это у меня он занял двести миллионов, я выдал ему в пятницу наличкой. Это мне он должен эти деньги и еще двадцать сверху. Вопросы есть?

– Вы утверждаете, Володя, что не получали денег от Обыскова?

– Совершенно верно, Андрюша. Наконец-то мы во всём разобрались. А то вы меня, честное слово, немножко напугали, ребята. Особенно ты, Степа. Какой-то ты угрюмый, невежливый.