— Будем считать это первым пожеланием.
— А насчет главного пожелания?
— Конечно же, этого вопроса мы в разговоре не касались. Меньше всего я хотел бы создать Анатолию Константиновичу неприятности в отношениях с областным начальством.
— Но я обязан буду поставить его в известность о вашем предложении.
— Совершенно не обязательно, — сказал депутат. — Примем за основу, что мое пожелание стать героем передачи «Взрослые дети» не имеет никакого отношения к будущим губернаторским выборам. О них мы вообще не говорили. Просто депутат Луньков захотел «впасть в детство». Другие, понимаете ли, впадают прилюдно, и он, Луньков, этим другим позавидовал. Мания, понимаете ли, величия обуяла…
— Ну, допустим, допустим, — поднял руку, соглашаясь, Лузгин. — А дальше-то как?
— Хороший вопрос, — сказал депутат. — А дальше мы делаем вам предложение как частному лицу. При чем здесь тогда господин Омельчук? Абсолютно ни при чем. Мы заключим с вами договор на энную сумму за обозначенные в договоре услуги, и вы дополнительно получаете еще не менее «энную» сумму за услуги, в договоре не обозначенные.
— Насчет не обозначенных… Какого рода услуги вы имеете в виду?
— Не надо торопиться, Владимир Васильевич. Впрочем, если вы будете настаивать… — депутат сокрушенно вздохнул, всплеснул руками. — Ничего криминального, батенька мой, ничего отягощающего душу. Ну вот, например, нам бы очень хотелось получить в пользование — в недолгое пользование, заметьте! — все оригиналы видеопленок вашей передачи с Рокецким. Оригиналы, подчеркиваю, а не смонтированный материал. Есть ли в нашей просьбе что-либо, вас смущающее?
— Конечно, есть, — сказал Лузгин. — Я ведь не мальчик. Что вы хотите там найти?
— Быть может, совсем ничего. Дайте их нам на пару дней — просто для ознакомления.
— Вы не сможете переписать их в другом стандарте видеозаписи без потери качества.
— Мы можем все, — мягко сказал Луньков. — Мы можем даже в качестве залога оставить вам пять тысяч долларов. Прямо сейчас. Это чтобы мы к пленкам относились бережнее, не порвали их.
— Зачем эти оговорки? — спросил Лузгин. — Вы хотите купить у меня эти пленки, правильно?
— Ежели вам больше нравится такая формулировка — не смею навязывать вам свою.
— Десять, — сказал Лузгин.
— Здесь хозяин вы.
— И десять Угрюмову.
— Аппетиты же у вас, батенька мой, — уважительно сказал депутат. — Эдак вы нас по миру пустите еще до выборов. Пять тысяч прямо сейчас и еще пять завтра, когда принесете пленки. Кстати, зачем вам Угрюмов? Разве вы не можете сами взять эти записи? Я бы не хотел преждевременной утечки информации. Тем более что мы с вами ни о чем пока не договорились окончательно.
— Не договорились, это точно, — сказал Лузгин.
— Стоит ли торопить события? Нам надо еще присмотреться друг к другу, не так ли, батенька мой? Давайте начнем с малого: я оставляю вам залог, а вы передаете мне видеопленки. Так сказать, жест взаимодоверия.
— Но там же ничего такого нет!
— Тем лучше для вас: совесть спокойна.
— Ну, я не знаю… — сказал Лузгин.
— Ох, знаете, батенька, знаете…
Луньков проглотил остатки чая, рывком поднялся с кресла, перекатился пару раз с пяток на носки, разминая затекшие ноги.
— Проводите меня, пожалуйста, Владимир Васильевич. В этих ваших лабиринтах я пока что плохо ориентируюсь.
В коридоре им встретился Швецов, депутат пообнимался с ним немного — были знакомы по Северу. У парадных дверей Луньков церемонно зафиксировал пожатием лузгинскую ладонь, почтительно склонился к плечу.
— Деньги в тумбочке, где чайник… Был весьма рад знакомству! Поспешите, а то уведут… Надеюсь на плодотворное сотрудничество!
Луньков хмыкнул, развернулся на каблуках и прошел в стеклянные двери. Лузгин проводил его взглядом, отмечая ровную спину и развернутые плечи низкорослого кандидата в губернаторы.
— Окучивать приходил? — спросил Швецов. — Этот умеет окучивать.
— В передачу просился, — небрежно ответил Лузгин и помчался наверх через две ступеньки.
Деньги он нашел в тумбочке. Пачка долларов лежала на стопке блюдечек атрибутом ильфо-петровского романа. Лузгин сунул её во внутренний карман пиджака, потом сделал себе большую кружку кофе, плеснул туда «Метаксы», запер дверь кабинета изнутри, плюхнулся в кресло, где недавно сидел депутат Луньков, и принялся обдумывать происшедшее, уставившись на серый пейзаж за окном.
То, что депутат Луньков вдруг захотел «попасть в передачу», внешне выглядело вполне нормальным и едва ли способно было вызвать подозрения в возможной лузгинской нелояльности по отношению к Рокецкому. В конце концов, он, Лузгин, у папы Роки не служил и ничем ему обязан не был, к тому же пользовался полной свободой в выборе персонажей для «Взрослых детей». Нет, с этой стороны он никакой опасности не подвергался. Что же касается видеопленок, здесь было сложнее: возникал вполне резонный вопрос о том, каким образом исходные материалы передачи могли попасть в руки луньковской команды. Перекупили у видеотехников? Почему бы и нет? В принципе, доступ к материалам имели многие на студии, «украсть» мог и человек из другой редакции, кто-нибудь из работников телецентра. Конечно же, в любом случае если не прямые подозрения, то некая вина за случившееся упадет на Лузгина, но это можно будет как-нибудь пережить: с кем не бывает?
Лузгин поймал себя на мысли, что размышляет о ситуации как о свершившемся факте. Так или иначе, но деньги уже лежали у него в кармане и завтра-послезавтра прибавятся еще, и он догадывался, что в случае согласия его ждут очень большие суммы: уж если за такую мелочь Луньков готов выложить пятьдесят «лимонов» наличкой и без росписи, то можно себе представить, сколько удастся «срубить» с него в будущем за что-нибудь посерьезнее.
«За что? — задал себе вопрос Лузгин, и шлепнул себя ладонью по лбу. Как он мог забыть про документы, которые привез из Москвы Слесаренко! — Надо завязывать с выпивкой, — подумал он. — Перестаю контролировать ситуацию».
Про документы он узнал от Терехина. Тот сказал ему на фуршете после передачи, что зампредседателя Думы получил на руки какой-то компромат на депутата Лунькова и будет выходить через Кротова на него, Лузгина, чтобы он в свою очередь сплавил документы страшному Гене Золотухину. Всё это было очень кстати для Кротова: друг-банкир мог увязать просьбу Слесаренко с вопросом о бюджетных деньгах, что было на руку и самому Лузгину, вовлеченному в операцию, пусть и косвенно. Теперь же, когда луньковские деньги оттягивали карман, все окончательно смешалось и запуталось.
Возвращать доллары не хотелось. Лузгин деньги любил, вернее, любил их раздавать и тратить, а еще вернее — любил сознавать, что они у него есть и он может как ему угодно тратить их и раздавать налево и направо. В последние два года он отнюдь не бедствовал; передача и сопутствующие ей комбинации приносили Лузгину регулярный доход, он привык к нему и считал достаточным, но вероятные перспективы сотрудничества с командой Лунькова впервые приближали его к суммам, ранее абсолютно недостижимым.
Лузгин попробовал прикинуть, какой счет он мог бы выставить Лунькову, продавшись ему с потрохами. Например, двести тысяч долларов. В русских деньгах получался без малого миллиард. «С ума сойти, — подумал Лузгин. — Можно будет жить на одни проценты, и как жить! Едрит твою мать!».
Нельзя сказать, что его совершенно не беспокоила так называемая моральная сторона предстоящей сделки. Тут попахивало двойным предательством: и папы Роки, и самого Лунькова, если Лузгин даст-таки ход слесаренковским бумагам. Но куда больше Лузгина бы волновали эти самые бумаги: ежели компромат был убойным, тогда Лунькову ничего не светило на выборах, а кто же платит за поражение? «Потребую деньги вперед, — предположил Лузгин. — Нет, не заплатит, собака. Может и вообще не заплатить, даже если выиграет».
И тут его посетила шальная мысль: а не продать ли уважаемому депутату слесаренковские документы? «Гениальная комбинация! — сказал себе Лузгин. — Когда-нибудь, Вова, ты плохо кончишь, перехитрив самого себя. А, ничего страшного». — И он запил любимую фразу большим глотком крепчайшего — от коньяка — черного кофе.
