Пока они пили чай, телефон несколько раз звонил, но сидевшему в отдалении Угрюмову было лень подойти, а Лузгину было лень протянуть руку. Потом дверь распахнулась, сердитая омельчуковская секретарша сказала:

— Чего же вы трубку не снимаете? Вас приглашают, Владимир Васильевич. Быстро-быстро, пожалуйста.

— На полусогнутых! — козырнул Лузгин.

В кабинете президента телерадиокомпании Анатолия Константиновича Омельчука сидел депутат Государственной Думы Алексей Бонифатьевич Луньков. Не знакомый с ним лично, Лузгин тем не менее сразу узнал его и в лицо, тиражированное газетами и телевидением, и по манере одеваться в светлое независимо от времени года и дня.

— Знакомьтесь, — сказал Омельчук. — Хотя, полагаю, два самых популярных человека в области… э-э… едва ли нуждаются, э-э…

— Конечно, — сказал депутат, улыбаясь, — кто же из нас, простых телезрителей, не знает Владимира Васильевича.

— Кто же из нас, простых избирателей… — в тон ему произнес Лузгин, и депутат рассмеялся в голос:

— Четкие у вас кадры, Анатолий Константинович! Уважаю независимых людей, не лишенных чувства здорового юмора. Думаю, мы сработаемся, — добавил депутат, обращаясь уже к Лузгину.

— Никаких…э-э… сомнений, — Омельчук искоса глянул на часы. — Владимир Васильевич, наш глубокоуважаемый депутат Государственной Думы желал бы… э-э… переговорить с вами о возможном сотрудничестве…

— Зачем уж так официально! — запротестовал Луньков.

— Не скрою, — продолжил президент компании, — мы некоторым образом… э-э… Алексею Бонифатьевичу обязаны за его… э-э… товарищеское участие в решении наших… э-э… хозяйственных проблем.

— Это не разговор, — строго сказал Луньков. — Далее в такой тональности я разговаривать не намерен. Зачем вы давите на сотрудника, Анатолий Константинович? Как сказано: насильно мил не будешь. Вы позволите, мы сами продолжим с Владимиром Васильевичем?

— С удовольствием, — согласился Омельчук. — Тем более, что… э-э… Можете располагаться здесь, пока я… некоторым, э-э, образом…

— Спасибо за предложение, — сказал депутат, — однако мы с господином Лузгиным покинем ваш прекрасный кабинет и найдем себе местечко подомашнее, не так ли?

— Как скажете, — ответил Лузгин. — Можно ко мне пойти, там свободно. Чай-кофе попьем, покурим.

— Я не курю, — сказал депутат, — но от чая не откажусь.

— Э-э, Владимир Васильевич, — произнес Омельчук, поднимаясь из-за стола, — я тут на недельку улетаю, если определитесь — со всеми вопросами к Битюкову, это мой заместитель, — уточнил он для Лунькова, тот понимающе кивнул. — Не смею… э-э… задерживать. Всегда рад видеть вас и благодарен за поддержку.

— Успешной поездки, — сказал Луньков, и они вышли, раскланявшись с хозяином кабинета.

— Хорошо тут у вас стало, уютно, — заметил депутат в коридоре. — А всё жалуетесь, что денег нет. — Предваряя возможную реакцию Лузгина, быстро добавил: — Это не в укор; правильно делаете, что жалуетесь. Нынче не протянешь руку — протянешь ноги… Молодец Омельчук — и не стесняется, и умеет это делать.

— Странные у вас комплименты, — сказал Лузгин.

— А это и не комплимент, батенька мой. Комплименты говорят барышням, чтоб побыстрее к ним под юбку залезть, а руководителя оценивают по результатам деятельности. Все остальное — сотрясение воздуха.

Кабинет пустовал. Лузгин включил полу-остывший чайник, извинился, что накурено, и полез за сигаретой.

— Курите, — сказал депутат. — Пять лет, как бросил, но к дыму снова привык, уже не раздражает. А вот поначалу, когда бросил, даже запах от пепельницы выносить не мог… Да-а, просить никто не любит и мало кто умеет, а вот Омельчук умеет, и я тоже умею. Выпросил вам у Газпрома полтора миллиона долларов на новое оборудование — разве плохо? Правда, пришлось и ползать, и ругаться, и обещать… Даром ведь никто ничего не дает, батенька мой. «А ты? — подумал Лузгин. — Ты что попросишь за полтора миллиона «баксов»? Сейчас узнаем…».

— У вас здесь можно разговаривать? — неожиданно спросил депутат.

— В каком смысле? — не сразу понял Лузгин. — Насчет прослушивания, что ли? Понятия не имею.

— В принципе, это довольно легко проверяется. Ну да ладно, батенька мой, пусть потешатся, ежели им интересно.

— Это уже мне самому становится интересно, — сказал Лузгин. — Уж не участие ли в заговоре вы намерены мне предложить от имени чеченской мафии? Сразу скажу: не выйдет! Вот ЦРУ я бы продался с удовольствием, там народ интеллигентный.

— Вы так полагаете? — Луньков посмотрел на него с усмешкой. — Кстати, насчет заговора… Это как посмотреть. Вы же любитель игровых комбинаций, мне доподлинно известно… И не скромничайте, Владимир Васильевич, не утруждайте себя протестами! У вас же глаза игрока и соответствующая репутация в определенных кругах — весьма влиятельных, между прочим. Только дураки и завистники считают вашу передачу пустышкой. Я себя к их числу не отношу… Вы позволите задать вам пару откровенных вопросов в надежде на столь же откровенный ответ?

— Почему бы и нет? — Лузгин пожал плечами.

— Как вы ко мне относитесь?

— Никак, — механически ответил он.

— Чудесная формулировка, — серьезно сказал депутат. — Вы даже не представляете себе, насколько она точна и перспективна. Для меня перспективна, — уточнил Луньков.

— Ну, Алексей Бонифатьевич, — развел руками Лузгин. — Я старый словоблуд, но вы мне сто очков форы даете.

— Нисколько, батенька мой. Ваше чудесное слово «никак» означает, что над вами не довлеют стереотипы чужих восприятий и мнений, а собственных вы пока не имеете. Это ли не хорошо для первого знакомства?

— Спрашивайте дальше, — признал свое поражение Лузгин.

— Неёлов?

— Нормально.

— Филипенко?

— Нормально.

— Рокецкий?

— Хорошо отношусь. Просто знаю его получше, чем других. Неелова немного помню по комсомолу, а с Филипенко вообще не знаком.

— Догадались, о чем речь?

— Нетрудно догадаться: о выборах губернатора. Только при чем здесь ваш покорный слуга? Вы меня что, ангажируете?

— Самым определенным образом, — сказал Луньков.

— И в каком качестве?

— Во всех ваших качествах, Владимир Васильевич.

Депутат сидел, утонув в низком кресле, и качал носком дорогого чистого ботинка.

— Чаю хотите?

— Ну, сколько можно предлагать, батенька мой! Пора бы и налить, однако.

Слово «налить» напомнило Лузгину, что в редакционном сейфе томится бутылка «Метаксы», и он подумал было: не предложить ли депутату рюмку-другую. Разговор принимал весьма и весьма интересный оборот. В интригах такого уровня Лузгину пока участвовать не доводилось.

— И как вы себе представляете мою скромную роль в этой драке?

— Еще одно точное слово, батенька мой, хвалю, — сказал Луньков. — Действительно, грядет большая драка, и мы намерены в ней победить.

— Есть ли смысл уточнять, кто и что скрывается за местоимением «мы»?

— Всему свое время, — загадочно улыбнулся депутат.

— Впрочем, научиться читать политические пасьянсы не так уж трудно — с вашим-то опытом журналиста.

— Вы мне льстите, — сказал Лузгин. — Я, знаете ли, таю от похвал. Слаб человек — не мною сказано. С сахаром или без?

— Две ложки. И чтоб я видел! Шучу, однако. Без сахара, пожалуйста.

Прихлебывая густой чай, Лузгин откровенно рассматривал собеседника, и тот не испытывал никакой неловкости под лузгинским взглядом, не прятал и свой, держался уверенно, не тяготился возникшей в разговоре паузой.

— Вы обсуждали это с Омельчуком? — спросил Лузгин.

— Практически нет. Я попросил Анатолия Константиновича нас познакомить, только и всего.

— Так я вам и поверил.

— Можете спросить его сами.

— И он даже не поинтересовался, зачем я вам нужен?

— Очень даже интересовался.

— И что вы ему сказали?

— Я сказал, что хочу попасть в передачу «Взрослые дети».

— В качестве кого?

— Главного персонажа, естественно.

— Вы действительно этого хотите?