На кладбище Кротов приехал ровно в восемь, как ему посоветовала приемщица из «Риуса». Маленькая ладная избушка на краю асфальтового пустыря была уже открыта; за столом сидел толстый парень, копался в каких-то бумагах. Кротов поздоровался, протянул квитанцию.

— Во сколько у вас вынос? — спросил парень.

— В два, — ответил Кротов.

— Нормально, — сказал парень. — Пойдемте, посмотрим.

После похорон отца они с матерью часто бывали на кладбище — не так часто, как в первый год, но все-таки в праздники и дни рождения обязательно. Кротов привык к этим поездкам, кладбище уже не пугало его и не угнетало, и со временем он даже полюбил здесь бывать — в этой лесной тишине, чистом воздухе, несуетности приходящих живых и покое лежащих в земле мертвых. Он понял, что покойник — от слова «покой».

Вслед за толстым парнем Кротов пошел в утреннем сумраке по укатанной снежной дорожке, поднимавшейся на пологий пригорок. Было безлюдно и тихо, лишь впереди среди деревьев копошились четыре тени в зеленом, стучало о мерзлую землю железо.

— Вот, смотрите, — сказал парень, когда они поднялись на пригорок к первым рядам крестов и памятников. — Можете взять эту, — он показал рукой налево.

Коричневым окном в снегу зияла яма, стесанными гладкими краями уходила вниз. Кротов подошел, глянул: аккуратно, достаточно глубоко, без халтуры. В двух метрах от могилы росла сосна, и он подумал, что это хорошо: можно будет поставить оградку так, чтобы дерево оказалось внутри последнего сашкиного «двора», как бы застолбив собой территорию под скамейку и столик.

— Спасибо, подойдет, — сказал Кротов и еще раз заглянул внутрь. Песок, ровная глина, сухое место на подъеме, и от дороги недалеко. — В половине третьего будем здесь. Нас встретят?

— Конечно, — ответил парень и махнул рукой в сторону копалей в стройбатовской хэбэшной форме, долбивших землю на той стороне дороги. — Только у меня к вам просьба… Выпивать же будете на могиле? Так копалям не наливайте и бутылок им не давайте, хорошо?

— Я смотрю, порядок тут у вас, — искренне похвалил «контору» Кротов. — Лопаты, ломы — все будет?

— И опустим, и закопаем сами.

— Ну спасибо, дружище. Не ожидал.

— Обычная работа, — сказал парень. Они пошли назад к избушке и кротовскому «джипу». Где-то справа за спиной гулко, как по ксилофону, стучал в холодное дерево дятел.

В машине он достал радиотелефон, набрал номер Дмитриевской квартиры — хотел доложить, что на кладбище всё в порядке. Трубку долго не снимали, потом голос Светланы прорезался сквозь эфирные помехи.

— Привет, Светлана, это я, Кротов! — Он почти кричал в микрофон, связь за городом была слабая. — Я звоню с кладбища, могилу подобрали, место отличное.

— Здравствуй, Сережа, — далеким голосом ответила Сашкина жена. — Ты откуда звонишь?

— Я же говорю: с кладбища! — еще громче крикнул Кротов.

— С какого кладбища, Сережа?

— Да с Червишевского, какого же еще! — Кротов начинал тихо злиться, предчувствуя какие-то ненужные осложнения.

— Ой, Сережа, зря ты не позвонил нам с утра! Мы вчера еще раз обсуждали, и Анатолий Степанович настаивает, чтобы хоронили на Казаровском — там, где Сашина мама лежит.

Кротов чуть не врезал радиотелефоном по «джиповской» панели.

— Что ты говоришь, Света! «Риус» хоронит только на Червишевском! У нас здесь всё заказано, всё! Уже и могила готова!

— Не надо кричать, Сережа, я хорошо слышу тебя. — Светланин голос, и без того сухой в радийном шипе, стал и вовсе механическим. — Семья решила: будем хоронить в Казарово. Я уже ничего изменить не могу, Сережа.

«Семья решила… Какая, на хрен, семья? Старик решил! Нет, прав был Вовка, прав…».

Он выскочил из машины, как мог, объяснил толстому парню случившееся, попросил держать могилу до трех: потом делайте с ней, что хотите, деньги возращать не надо.

Мчась по утреннему пустому тракту, он ругался матом и думал, что теперь делать.

Въехав в город, Кротов позвонил Лузгину. Тот, как всегда с похмелья, — нажрался вчера после передачи с Рокецким — не мог сперва понять, что от него требуют, а потом стал ругаться почище Кротова.

— Времени нет, Вовка, кончай базар. Звони, кому сказал, и оденься в старое, потеплее. Встречаемся на углу через полчаса. Давай, старик, иначе вляпаемся с этими похоронами по уши.

Перевернув в гараже все вверх дном и раскидав, он нашел и сложил в багажник «джипа» две штыковые лопаты, одну совковую, еще лом и топор. Из тайника в смотровой яме достал две литровые бутылки водки «Маккормик». Снял с гвоздя старый комбинезон, завернул в него пару обрезанных до подъема валенок. Еды в гараже не было никакой. «Ну и черт с ней», — махнул рукой Кротов.

Он уже выруливал от гаража, когда с нарастающим бешенством понял, что придется ехать к Светлане за стариком Дмитриевым, потому что только тот знал, где именно на Казаровском кладбище похоронена Сашкина мать. «Не успеем, — подумал Кротов. — Ни хрена не успеем».

Он снова набрал Дмитриевский номер и, как только услышал Светлану, начальственным голосом сказал:

— Значит, делаем так…

Старик Дмитриев ждал его у подъезда с матерчатой сумкой в руке.

— Добрый день, — по привычке сказал ему Кротов и поперхнулся сказанным; замер в надежде, что старик не обратит внимания, но тот все-таки проворчал в ответ: — Да уж, добрый…

На оговоренном углу маячили три знакомые фигуры: Лузгин, Валерка Северцев и лузгинский кореш с телевидения, оператор Комиссаров, второй год сидевший дома без работы и живший неизвестно на что.

На последней переаттестации захватившие на студии власть телебабы срезали ему категорию — за пьянку, естественно, — и Комиссаров в знак протеста подал заявление об уходе, думал — не подпишут, а ему подписали; думал — прибегут еще, а никто не бежал второй год, и Комиссаров откровенно бичевал: превратил свою однокомнатную, доставшуюся ему после развода квартиру на Минской в «хазу», где двери были открыты круглосуточно, ел и пил то, что приносили с собой окрестные алкаши. Кротов изредка давал ему денег, когда тот просил, а просил Комиссаров нечасто, был по-своему заносчив и не по чину высокомерен в общении. Кротов понимал, что комиссаровский гонор — от безысходности, как последний рубеж перед сдачей, но общаться с ним всё равно не любил. Одна была польза от комиссаровского бичевания — он всегда был под рукой.

— Грузись, мужики, — сказал Кротов.

На верхнеборской дороге он занервничал: позабыл свёрток к кладбищу, не бывал здесь лет десять, с похорон Сашкиной матери. Всё вокруг обросло дачами, коттеджами, плохо узнавалось, а спрашивать старика Дмитриева почему-то было неловко, хотя почему? Хорошо, что молчавший всю дорогу старик сам сказал в нужное время: «Здесь налево, за столбом».

Дачные ограждения как-то сразу нашли продолжение в кладбищенском заборе. Три тетки в телогрейках раскладывали на ящиках у входа венки, хвойные гирлянды, охапки бумажных цветов. У дверей конторы топтался служилого вида мужик, стучал в дверь, заглядывал в грязные окна.

— Инструмент взяли? — спросил старик Дмитриев. — Тогда пошли.

Забрав лопаты и прочее, они потянулись гуськом в глубь старого кладбища. Кротов крутил головой, искал глазами смотрителя или копалей и не находил никого. Старик шел небыстро, но уверенно. Топавший вторым Лузгин кутался в большую, не по размеру, старую куртку, вполголоса говорил о чем-то с Комиссаровым. Валерка Северцев нес лопаты охапкой, и Кротов пожалел его хорошие ботинки и кожаную куртку: видно было, что Валерку сорвали с работы, не успел переодеться — а теперь обязательно уделается глиной. Кротов снова заозирался, бросил внимательный взгляд на оставшийся у конторы «джип»: разбомбят его бичи — не кладбищенские, так дачные!

Низкая черная ограда тонула в снегу, прослеживалась пунктиром. Слева от запорошенного дешевого памятника было чистое пространство. Старик Дмитриев снял шапку, постоял недолго, глядя на памятник с выцветшим снимком под стеклом, вернул шапку на место и сказал: