— Так и быть, ложитесь внизу. Постель свежая. Это тебе компенсация за проигрыш.

Они с Оксаной так ни разу и не выиграли. Виктор Александрович по-ребячьи расстроился из-за проигрыша, хотя какая игра — цирк собачий, аттракцион. И еще он не знал, что будет делать, когда забьют последний шар. Что, возьмет Оксану за руку и потащит вниз на глазах у Чернявского с его девкой? Все всё знали — для того и ехали на базу, но не растраченные с годами остатки стыдливости еще кусали душу сквозь алкогольную анестезию.

Выручил Чернявский, как всегда.

— Что-то я взмок, — сказал он. — Пойдем, Виксаныч, хоть ополоснемся. Спасибо за игру, девочки.

Виктор Александрович тоже ощущал на коже липкий пьяный пот и вообще с дороги надо было помыться, сопрел в самолете от выпитого, от неснятого в душном салоне пальто. Женщины стали убирать принесенные наверх бутылки и посуду. Мужчины спустились вниз, в мокрое тепло предбанника.

Слесаренко встал под душ, с радостью ощутил на лбу горячие крепкие струи. Чернявский же, раздевшись донага, с рыком бросился в маленький бассейн для послебанных окунаний, прыгал там и фыркал, рявкая от холода. Через минуту вскарабкался на бортик, сорвал с вешалки чистый халат, завернулся в него, вздрагивая и стуча зубами: «Готов!» — и выскочил из предбанника, швырнув на ходу в Слесаренко валявшейся на лавке мочалкой.

От горячей воды зашумело в ушах, голова закружилась. Виктор Александрович пустил холодную, мгновенно замерз, перехватило дыхание. Он открыл глаза и увидел стоящую в дверях Оксану. Под ее взглядом рефлекторно втянул живот, чувствуя некое облегчение от того, что не снял плавки. Покрутил за спиной вентили, снова пустил горячую воду и сквозь мутную линзу льющейся мимо глаз воды увидел падающий на лавку халат, движение белого тела. Слесаренко снова зажмурился, стоял и ждал, и всё-таки вздрогнул от первого прикосновения.

— Здравствуй, Кся!..

Потом Оксана затащила его в парилку, где била веником. Раскаленный воздух обжигал тело, голова у лежащего Виктора Александровича и вовсе пошла кругом. Он взмолился, тюленем слез с полка, лежал на лавке, задыхаясь.

— А ну, встать! На улицу! На снег! — скомандовала Оксана.

Слесаренко почти на четвереньках выбрался в предбанник, толкнул наружную дверь и вывалился на задний двор. Сразу за маленьким крыльцом начиналась уходящая в черноту нетронутая снежная перина. Задержав дыхание, Виктор Александрович разбежался и упал в сугроб, легко проломив верхнюю подмерзшую корочку. Снег внутри сугроба был еще настоящий, зимний, пуховый и в первое касание показался горячим.

Рядом что-то ухнуло в снег, забарахталось. «Оксана?» — подумал Виктор Александрович, стряхнул с бровей налипший снег и увидел скачущего пса. Швырнул в него снегом, но лохматая образина приняла снежок за приглашение к игре, прыгнула вперед, толкнула Слесаренко лапой в грудь. Он упал навзничь и ощутил на лице горячее дыхание зверя и мокрый лижущий язык. Кое-как отбившись от этой свирепой собачьей ласки, Виктор Александрович проморгался, прочистил от снега уши и услышал Оксании смех. Оксана стояла на крылечке, набросив на плечи полотенце, в свете яркой наддверной лампочки. Пес рванулся к ней, Оксана с визгом запрыгнула внутрь, уронив полотенце. Пес схватил его и принялся трепать, мотая страшной башкой. Слесаренко выбрался из сугроба, на полусогнутых ногах добежал до крыльца, ухватил полотенце за край и потянул. Ткань затрещала, псина взвыла от восторга и так рванула на себя, что Слесаренко упал на колени, больно стукнувшись о ступеньку крыльца, плюнул собаке в морду и пополз к двери, оскальзываясь босыми ногами.

Снова сидели в парилке. Виктор Александрович дрожал и требовал добавить пару. Потом он долго искал свои плавки и нашел их под лавкой в предбаннике, мокрые и скрученные. «Как же утром?» — подумал Виктор Александрович, но Оксана забрала у него мокрый комочек, развернула и повесила в парилке на специальный, видимо, гвоздь.

Когда легли в постель и Слесаренко обнял рукой мягкие плечи, он вдруг напрягся и прислушался в темноте, но наверху было тихо, ничто не скрипело, не ерзало, долетал с потолка только низкий волнообразный звук, и Виктор Александрович догадался, что это всего лишь «гусарский» храп, и улыбнулся, прижал покрепче Оксану, и вскоре провалился в сон, успев подумать на самом краю: «Я ведь тоже храплю, как неловко…».

…Весна весною, а ночи стояли холодные, и Кротов минут пять гонял двигатель «джипа» на малых оборотах, пока не прогрел основательно. Рядом на сиденье развалился Лузгин, дышал свежевыпитым алкоголем, стекла с его стороны моментально запотевали. Кротов старался не похмеляться, да и нельзя же с утра пьяным за руль. Крепкий, сладкий чай немного взбодрил, но у сигарет был привкус гнилого сена — верный признак, что перебрал вчера.

Они поехали в похоронное бюро «Риус», благо, по субботам контора работала до часу дня. Высидев на диване короткую очередь, заказали гроб, катафалк, венки и ленты с надписями, которые сочиняли тут же, уточняя по телефону имена и фамилии родственников у Светланы и Сашиного отца. Венков набралось за двадцать. От самых близких и друзей заказали дорогие, по триста с лишним тысяч. Кротов вытащил из кармана и вскрыл пачку пятидесяток. Хватило едва, в обрез, выгребали из бумажников последнее, но заказали все, даже ограду — стояла чья-то готовая, перекупили.

В кафе «Отдых», на углу Герцена и Тореза, договорились о поминках и снова звонили Светлане, уточняли — на сколько человек. Сговорились на полусотне, но Лузгин настоял, чтобы порций десять держали про запас. В нынешнее богато-голодное время люди стали проявлять к поминкам повышенный интерес. К тому же на поминки, в отличие от презентаций, приходили без приглашений, и никто никого не гнал.

Деньги кончились. Кротову пришлось заехать в банк и взять из сейфа заначку. Можно было взять и дома, но не хотелось объясняться с женой. Возвращаясь в кафе для расчета, высадил Лузгина возле «Универсама». Тому домой явно не хотелось, исчезающий утренний хмель требовал продолжения, но Кротов на вялые Вовкины уговоры не поддался, сославшись на то, что им с женой сегодня еще идти на день рождения.

— К кому? — спросил Лузгин.

— Да ты не знаешь. Двоюродная сестра жены, сам два раза в жизни видел. Мы вообще с ее родственниками мало общаемся.

И когда Лузгин уже вылезал из салона, ловил нетвердой ногой далекую землю — высока же «джипова» посадка, — сказал вслед:

— Ты только Светке не проговорись, что мы на день рождения идем. Охоты никакой, но не придем — обидятся.

Лузгин понимающе кивнул, захлопнул дверцу, отсалютовал по-американски, от середины хмурого лба, мелькнул за правыми стеклами и исчез. Кротов дождался сигнала и вырулил влево.

В кафе он распечатал новую пачку пятидесяток, отсчитал три миллиона — расценки были двух разрядов: по двадцать пять и по пятьдесят тысяч на человека. Решил не мелочиться, заказал по высшему. Тетки из кафе были сочувственно-услужливыми, Кротову это понравилось.

В банке его зарплата была три с половиной тысячи долларов в месяц. Пятнадцать миллионов в русских рублях. Кротов и получал рублями, отказавшись от долларового личного счета. Эти деньги уходили на жизнь; на семью и квартиру, в общем-то, хватало. Кротов усмехнулся: как же быстро люди привыкают к большим деньгам! Вспомнил, как это было четыре года назад: приглашение на работу в банк, шесть месяцев — зам и затем — директор филиала, зарплата — в десять раз больше, чем на старом месте. Когда он принес домой первую директорскую получку, жена Ирина повертела деньги в руках, долго считала, шевеля губами, и сказала испуганно: «Столько?». Кротов не сразу, но привык к ее странной реакции на хорошее. Вместо того, чтобы смеяться и прыгать от радости, Ирина замирала и сосредоточенно хмурила брови, погружаясь взглядом и мыслями в себя, словно уже видела за радостью огромнейший темный подвох.

Нельзя сказать, что и раньше Кротов жил только на зарплату, иначе откуда бы появились и дача, и «Волга», и квартира, и постоянные карманные деньги. Он умел, что называется, «крутиться» даже в старые, советские времена, когда, казалось бы, система не предоставляла никакой возможности для предпринимательского маневра, да он и не требовался, этот маневр: его заменяла номенклатурная распределиловка, и главное было — проползти или прорваться к окошку распределителя. Кротов никогда не рвался, предпочитал ползти. Был неназойлив, лишнего не клянчил, и это ценилось. Появились дефицитные продукты из спецраспределителя на Одесской, бартерная электроника за гроши, машина из почти бесплатного фонда победителей соцсоревнования, дача из «списанных» стройматериалов, льготные путевки в Лазаревское на Черном море, в ГДР и даже в капиталистическую Японию, что по тем временам выглядело сплошной фантастикой. Кротов не брезговал и кататься «на халяву» руководителем туристических групп, хотя это и было связано с нервотрепкой и неизбежным стукачеством.