В какой-то степени Слесаренко был даже благодарен тетке, разбившей ему нос, потому что он понятия не имел, что делать, пока золотозубая не «подсказала» ему с разворота.
Одно беспокоило: как все это будет выглядеть по телевизору… «Черт подери, и здесь опять нужен Лузгин», — тоскливо подумал Виктор Александрович, припомнив шафраниковскую просьбу-намек насчет депутата Лунькова. — Так не хочется идти с просьбой к Кротову!».
Он включил горячую воду и попробовал отмыть пятна на рубашке — почти получилось. Расправив галстук и застегнув на все пуговицы пиджак, Слесаренко долго курил ждал, когда рубашка подсохнет, затем вышел в коридор и направился в большой зал. На полпути ему встретился Романов, куривший на лестнице в компании с Терехиным.
— Как нос? — сочувственно поинтересовался Романов.
— Я сегодня вас признал, Виктор Александрович. Лихо вы народ угомонили, ничего не скажешь.
— С улицы все ушли?
— Все. Правда, милицию пока не распускаем, чем черт не шутит: вдруг не договорятся и опять пойдут?
— Не пойдут, — вступил в разговор Терехин. — Мэр их сейчас окончательно утихомирит.
— А что, он уже там? А как же Дума?
— Объявили перерыв на час по причине чрезвычайных обстоятельств. До нас, чувствую, дело сегодня не дойдет.
Терехин имел в виду стоявший предпоследним в повестке дня вопрос о целесообразности размещения бюджетных строительных средств на счетах тюменского филиала «Регион-банка». В принципе, вопрос был уже решен предварительно, и не в пользу Терехина, однако следовало соблюсти формальности и «провести» его через Думу.
Нельзя сказать, чтобы Виктор Александрович имел что-то серьезное против председателя комитета по строительству и его идеи насчет «Регион-банка». Да, разведка доносила, что банкир Кротов в последнее время «снюхался» с Терехиным, и как-то в этом замешан журналист Лузгин, но, честно говоря, Слесаренко было на это начихать. Ну, снюхались, ну, химичат, очевидно; а кто нынче не химичит? В конце концов, не воруют же в открытую. А вот коттедж трехэтажный Терехин заварганил не вовремя. Ну да черт с ним, его проблемы. Сам Виктор Александрович строил коттедж поскромнее и строил давно, уже пятый год, так что за давностью лет о нем уже перестали говорить даже самые завзятые сплетники и борцы за социальную справедливость.
Слесаренко давным-давно понял, что любая война неэффективна, и всегда избегал конфликтов, ежели ситуация тому не препятствовала. И, надо признать, его покоробили настойчивость и чуть ли не приказной тон, которым бывший его коллега по горкому, а ныне президент «Промспецбанка» Бондарчук выразил пожелание иметь на своих счетах терехинские деньги. Виктор Александрович пытался было разговор замять, но Бондарчук сунул ему телефонную трубку и сказал: «Не понял — звони первому» (так они по сей день именовали в своём кругу бывшего горкомовского босса). Слесаренко никому звонить не стал — не забыл еще, кто такой первый и каково бывает тем, кто идет с ним не в ногу. Поэтому в тот же день к вечеру он сам зашел к Терехину и сказал, что есть мнение перевести деньги в «Промспецбанк». Терехин слегка побледнел, поинтересовался, чьё же это мнение. Слесаренко без обиняков сказал, чьё. Больше к этой теме не возвращались: Терехин в недавнем прошлом работал в райкоме и понимал, что к чему, когда «есть мнение».
— Дойдет, не дойдет — не важно, — сказал Виктор Александрович. — Ты давай сам не тяни с этим делом, а бумагу мы тебе пришлем.
— Но я все-таки хотел бы присутствовать, — с явным нажимом произнес Терехин.
— Тогда жди, — ответил Слесаренко и пошел в зал.
Поднимаясь по лесенке, а затем спускаясь наклонной
дорожкой вниз, к столу президиума, Виктор Александрович обратил внимание, как мало в зале народу — нет и трети тех, кто утром перекрывал улицу. Он и раньше догадывался, что на нынешних массовых сборищах в публике больше половины зевак, случайных прохожих и любителей поорать по любому поводу, и наконец убедился в этом воочию.
Мэр заметил его и кивнул на кресло рядом с собой. Когда Слесаренко прошел на сцену и занял указанное ему место, мэр подчеркнуто крепко пожал ему руку, вгляделся в лицо, покачал головой и сказал в микрофон:
— А сейчас, товарищи, Виктор Александрович Слесаренко, заместитель председателя городской Думы, чело
— век хорошо известный и уважаемый, принесет вам свои извинения за те… мм… неосторожные слова, которые он имел несчастье произнести публично… ээ… сорок пять минут назад.
Виктор Александрович опешил и замотал в недоумении головой.
— Вот видите, он извиняется, — твердым голосом сказал мэр. — Будем считать вопрос исчерпанным. Продолжим, товарищи. Кто хотел бы высказаться по содержанию четвертого пункта соглашения? Тут некоторые товарищи желают изменить формулировку: вместо «в первоочередном порядке» записать «в обязательном порядке». В принципе, я не против, можно и поменять, но тогда нам придется переголосовывать и пункт второй, а мы его уже приняли, товарищи, и под вашим же давлением, в вашей формулировке. Как же нам быть? Как избавиться от этого противоречия? Или примем пункт четвертый за основу и доверим согласительной комиссии его доработать? Все согласны?
«Да, — подумал Виктор Александрович, — у мэра мне еще учиться и учиться. Как он меня из героев в виноватые задвинул!».
Никакой обиды по этому поводу он не испытал — таковы были правила игры во власть, и Слесаренко их принимал без внутреннего кокетства, спокойно и осознанно. Не была для него секретом или неожиданностью и разворачивавшаяся сейчас на его глазах новая игра — «восстановление справедливости». Виктор Александрович прекрасно знал, что все эти соглашения, протоколы, согласительные комиссии и инициативные группы нужны только для того, чтобы похоронить в бюрократических изысках главное, за чем пришли эти люди: возврат денег. Никто из сидящих в президиуме и не собирался ничего «возвращать», так как покрытие убытков обманутых вкладчиков за счет городского бюджета явилось бы обманом и ограблением десятков тысяч других горожан-налогоплательщиков, которым хватило ума не поддаться на сладкое мычанье «МММ» или хвастливое карканье «Артона».
По-человечески Виктор Александрович жалел обманутых людей, особенно пожилых, и ненавидел наглых обормотов, их ограбивших: вот их бы он точно перестрелял без суда и следствия прямо на площади возле мэрии. И в то же время как взрослый человек, в силу профессии своей привыкший и научившийся анализировать мотивы людского поведения, он не мог сбросить со счетов обыкновенную человеческую жадность, жажду быстрой наживы. Семьсот обещанных процентов годовых! За что, позвольте спросить? И каким образом? Едва ли сидящие в зале старики и старухи задавали себе эти вопросы. Их всех, и молодых в том числе, поманила сладкая возможность получить в семь раз больше, чем они отдали, — получить, ничего не делая. Вывод жестокий, но объективный.
Конечно, совсем не давать денег было нельзя. Слесаренко догадывался, что произойдет дальше: город все-таки выделит какую-то минимальную сумму и отдаст ее на распределение инициативной группе, которая должна будет определить первоочередно нуждающихся и наверняка погрязнет в скандалах, жалобах и тайном желании удовлетворить не в последнюю очередь самих себя. Таким образом власти добьются искомой передышки, свалив вину за нерасторопность на самих вкладчиков.
Виктор Александрович откровенно скучал в президиуме. Мэру сейчас он был не нужен, тот вполне успешно справлялся с ролью сам, но отпроситься или уйти без спроса было неудобно: если мэр держал его рядом, даже в качестве реквизита, значит, того требовала ситуация.
От скуки Слесаренко принялся разглядывать зал, рассматривать в неярком свете людские лица. Он отметил для себя, что почти весь состав Думы присутствовал в зале, но в процесс никто из депутатов не вмешивался, даже Низовских. Виктор Александрович наткнулся на встречный взгляд депутата Павлова, тридцатилетнего инженера, большого умницы и такого же большого циника, чем поневоле тот и нравился Слесаренко. Павлов сцепил ладони замком и одобрительно помахал ими Виктору Александровичу. Слесаренко кивнул в ответ, улыбнувшись. Приятно, когда тебя понимают. И вдруг увидел, как вечный его вражина Низовских повторил павловский жест, и он даже растерялся поначалу, но белеющее в полумраке лицо депутата выражало одобрение и уважение. Слесаренко кивнул и ему, подумав при этом, не слишком ли поверхностно и однозначно он, Виктор Александрович, относился к Низовских, и не поискать ли им достойные возможности сближения? Слесаренко честно признался себе, что в конфронтации с Низовских он ни разу не предпринял даже слабой попытки заключить перемирие, сам задирал вспыльчивого коллегу, за что сейчас поставил себе «неуд». А мэру поставил «пятерку», потому что именно в эту минуту мэр произносил в микрофон:
