— От состава городской Думы, я полагаю, мы попросим войти в согласительную комиссию депутата Константина Яковлевича Низовских. Нет возражений у уважаемого депутата? У его коллег? У вас, Виктор Александрович? Очень хорошо, предложение принимается. Какие будут кандидатуры на пост председателя комиссии? Пока тут пауза, позволю себе высказать собственное мнение: товарищ Школьников! У него есть богатый опыт депутатской работы, он уже проявил себя как хороший организатор… «Чего организатор? — подумал Слесаренко. — Моего избиения?» — Вижу, вижу, большинство со мной соглашается, значит, мы с вами, товарищи, все лучше и лучше понимаем друг друга, это меня очень радует, не скрою…

Закончив с назначением комиссии, мэр пожелал ей успешной работы и покинул зал, напомнив депутатам, что заседание Думы возобновится через десять минут. Низовских, естественно, остался в зале как член комиссии, и Виктор Александрович еще раз мысленно поаплодировал городскому голове.

Секретарши Танечки не было в слесаренковской приемной: болталась где-то с такими же застарелыми канцелярскими девицами. «Уволю», — в сотый раз сказал себе Виктор Александрович и прошел в кабинет.

Статус заместителя председателя Думы был весьма невысоким, о чем в первую очередь свидетельствовали скромные размеры кабинета: у самого последнего по рангу заместителя мэра «хата» была в три раза просторнее. Сказывалась и двойственность самой должности — официально председателя Думы не существовало в природе, главой самоуправления был мэр, так что Слесаренко по логике вещей был заместителем кресла, в котором восседал городской голова, и по этому поводу в коридорах большого дома на Первомайской ходили байки разной степени обидности. Виктора Александровича это задевало, но не слишком. Прямая должность подчас ничего не значила в административной иерархии. Определяющим было место во властных отношениях, которое занимал человек, его полномочия и разрешенные возможности, по большей части не обозначенные должностной инструкцией и закрепленные за ним неким негласным договором наверху. Примером подобного являлся бывший ханты-мансийский окружной начальник Чурилов, потихоньку исчезнувший в московских «кругах», притом отнюдь не самых верхних. Не утративший связи с родным ему Приобьем, Виктор Александрович частенько слышал от старых друзей-северян, что и поныне, однако, стоит только ткнуть пальцем в более-менее серьезную государственную или деловую структуру в округе, как под первым-вторым слоем наткнешься на Чурилова.

Свои собственные возможности и положение Виктор Александрович не идеализировал, но и не горевал по сему поводу. Хорошего чиновника карьера несёт сама, а честолюбивые выскочки первыми падают с лестницы.

Зазвонил городской телефон, и почти минуту в кабинете звучал занудливо мерзкий звук. Секретарши всё не было, и Слесаренко в сердцах сорвал трубку, гаркнул начальственное «да», переводимое как «пошли вы все в задницу».

— Господи, что случилось, Витя? — раздался в трубке напряженный голос жены Веры. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. А ты откуда знаешь?

— Татьяна позвонила…

— Уволю дуру! — не сдержался Слесаренко.

— Ну, как ты можешь так говорить, Витя. Она так о тебе заботится, так переживает…

— Она переживает, что я её выгоню. И я её выгоню, это однозначно.

— Вот всегда так, — сказала жена. — Теперь я буду чувствовать себя виноватой. Ты всегда добиваешься, что все вокруг чувствуют себя виноватыми перед тобой.

Проснувшаяся совесть куснула Виктора Александровича. Слова жены напомнили ему воскресное послеобеденное возвращение домой из «заимки» Чернявского, его якобы вылет из Москвы утренним рейсом, якобы поиски машины в аэропорту, якобы имевшее место неожиданное приглашение Шафраника на министерскую дачу, отказаться якобы не мог, а позвонить не успел. Не любивший и не очень умевший врать Слесаренко с каждой новой ложью всё больше злился на себя, но злость сорвал, понятно, на жене, прицепившись к тому, что в его отсутствие заболел внук: съел какую-то импортную сладкую гадость, а ведь он запретил строго-настрого!.. Досталось и сыну со снохой, и внуку тоже, и даже раздача московских сувениров не прибавила потом настроения ни Виктору Александровичу, ни другим, тем более что в качестве подарка внуку Слесаренко, как обнаружилось, привез заморское шоколадное яйцо.

— Ладно, Вера, успокойся, — извинительно сказал Виктор Александрович. — Ничего страшного, немного крови натекло из носа. Зато теперь твой муж — герой, авось премию дадут в качестве компенсации. — Он глянул на часы. — В два тридцать буду на обеде. Другую рубашку подбери, пожалуйста. Ну всё, пока.

Заседание Думы прошло без неожиданностей, в два пятнадцать приняли решение прерваться на обед: получалось, что Слесаренко все рассчитал точно. Он складывал бумаги в портфель, когда мэр, поднимаясь с кресла, негромко сказал ему:

— Зайди на пару слов, Виктор Александрович.

Подхватив портфель, Слесаренко пошел за начальником. В приемной мэра толпились вечные просители, за что секретарша получила сердитый взгляд хозяина: мэр не любил, когда в приемной сидели одновременно больше двух человек. Для посетителей напротив двери приемной был небольшой, уютный холл с удобными креслами, но настырные ходоки все равно пёрли в приемную: там было больше шансов проскользнуть в заветную дверь.

Они уселись у большого стола, сервированного под кофе на двоих. В конце кабинета была дверь, ведущая в комнату отдыха, и обычно напитки подавались там; кофе в кабинете, «по-походному», определял собой короткий и официальный разговор.

— Однако ты молодец, Виктор Александрович! — сказал мэр. — Умеешь держать удар. — Оба усмехнулись. — Ты мне очень помог сегодня, спасибо. Но я не об этом. Бумагу привез?

— Привез, — ответил Слесаренко и полез в портфель.

— Не надо, у меня есть факсовая копия. Сам передашь Вершинину, договорились? И возьми это дело на персональный контроль. Сам знаешь: документ — это еще не деньги. Будет задержка, даже на неделю, — немедленно сообщи, стесняться нечего, надо будет — выйдем на Совмин, подключим Рокецкого. Прав Шафраник: эту проблему надо закрывать однозначно… У нас на вечер намечена встреча в поселке Нефтяников. Поедешь туда, поговоришь с людьми. Бумагу покажешь, только сделай копию, а то уведут, захватают. Договорились? Вот и хорошо. Пообедаем вместе?

— Извините, обещал жене быть дома.

— Раз обещал — выполняй.

Мэр допил кофе, ткнул в пепельницу полусгоревшую сигарету.

— Да, вот еще что… У меня был Терехин, он на тебя обижается, Виктор Александрович. Вам вдвоем виднее, как надо поступить. Ты ведь знаешь, я в мелочи не лезу, мне важен результат. Только одно хочу сказать тебе, Виктор Александрович: вы оба — мои ближайшие помощники, и никаких скандалов между вами я не потерплю. Работать надо, а не выяснять отношения. Договорились?

— Я обязательно учту ваши пожелания, — ответил Слесаренко.

— Это не пожелания, дорогой мой. Желают здоровья, а работу — требуют. И спрашивают за нее. Ну всё, не смею задерживать. Привет от меня жене.

— Спасибо, передам, — сказал Слесаренко, поднялся и пошел к двери.

— И последнее, Виктор Александрович, — в спину ему произнес мэр, Слесаренко полуобернулся у двери. — Насчет Лунькова. Ты же понимаешь, что министр во всей этой комбинации прослеживаться не должен.

— Извините, — возразил Слесаренко, — а где же тогда я взял эти бумаги? Украл со стола, что ли?

— Ну зачем же так… Помозгуйте там с Чернявским. Всегда можно что-нибудь придумать. Ведь придумал же сегодня с этой теткой! Наверняка сам подговорил ее, чтобы она тебе нос разбила? Шучу, однако, — со смехом закончил мэр. — В общем, думайте. Но особо не тяните. Как говорится, вопрос назрел. Ну, и деньги на поселок. Теребите с Вершининым министра ежедневно. Константиныч вас проклянет, зато народ спасибо скажет. Успехов, Виксаныч. Действуй, дорогой, действуй!

В коридоре восьмого начальственного этажа Виктору Александровичу встретился Терехин: то ли поджидал его, то ли просто шел куда по делу. Слесаренко хотел было заговорить с Терехиным прямо сейчас, но замешкался и разминулся с ним не сказав ни слова.