Оратор замахал шапкой, требуя тишины.
— И самое главное, товарищи: не дайте себя обмануть снова! Не верьте никому, не верьте ни единому слову, ни единому чиновнику, пока сюда не выйдет мэр и не предъявит вам в присутствии наших независимых экспертов официальный документ, что власти возместят вам все убытки. Не расходитесь, не покидайте улицу! Если милиция начнет вас растаскивать — берите друг друга под руки, садитесь на землю: ничего они вам не сделают. Милиция — это наши горожане! В душе она с нами, она не хочет выполнять преступные приказы коррумпированных властей! И если вдруг сегодня прольется народная кровь…
«Нет, он точно провокатор. Сумасшедший провокатор». Слесаренко по голосу, пусть даже и исковерканному мегафоном, и геббельсовской нагнетательной визгливости узнал бывшего депутата городской Думы элдэпээровца Школьникова, в новый состав Думы не попавшего (людей все-таки трудно обмануть два раза подряд), но, судя по всему, нашедшего себе новое амплуа.
Я сейчас зачитаю решение нашего митинга, и мы проголосуем. Так, слушайте, внимание! «Всетюменский сход обманутых вкладчиков, поддерживая обращение инициативной группы в составе: Школьников, Садырин, Кривозубова…».
Кто-то тронул Слесаренко за рукав. Виктор Александрович обернулся и увидел Николая Романова, главу администрации Центрального района.
Слушай, Виктор Александрович, ты бы попробовал уговорить людей очистить улицу. Ты посмотри: они же всё троллейбусное движение в городе парализовали. Это еще хорошо, что перекрыли в десять, а если бы раньше, когда народ на работу едет?
— Вот ты сам и попробуй. Это ведь твой район.
— Да я пробовал. Не пускают, не дают «матюгальник». А с голоса не слышно ничего.
— Наслушались мы вас, — сказал женский голос за спиной Слесаренко. — Хватит, теперь сами командовать будем.
— Вот как? — Виктор Александрович с интересом оглядел говорившую: лет под тридцать, в дорогой шубе, золото во рту, взгляд уличной торговки. — Ну, так скомандуйте, чтобы прекратили эту глупость и освободили улицу.
— Дождетесь, — весело сказала женщина. — Вот захотим — во всем городе вам кислород перекроем. Вот тогда вы забегаете, начальнички.
— Я вижу, вы умная женщина, — примирительно сказал Виктор Александрович. — Значит, должны понимать, что своими действиями приносите вред не властям, а простым горожанам, они из-за вас проехать не могут. Да сами поглядите! — Слесаренко махнул рукой в сторону тротуара, где женщина с двумя детьми и кучей сумок ковыляла в сторону вокзала. — Вот кому вы мстите, а не мэру. Она-то в чем виновата?
— Правильно, — заметил парень из ближней толпы и ткнул пальцем в направлении стоящих гуськом троллейбусов. — Я бы на месте мужиков, что там сидят, дураки, вышел бы сюда, женщин в сторонку на руках отнес, а мужикам бы как врезал по сусалам…
— Слушай, ты, козел! — заорала женщина, сверкая золотом. — Вали отсюда, а то мы тебе лично кислород перекроем! Бабы, ба-а-бы, тут один шкет морды нам бить собрался! Ах ты, гад!..
Женщина размахнулась и ударила парня по лицу ладонью. Тот шарахнулся, спиной толкнул стоявшую позади старуху; оба упали, старуха закричала. Женщина в шубе успела пнуть парня носком сапога в живот, прежде чем Слесаренко схватил ее сзади за локти и оттащил на себя. Маячившая окружением милиция резко вклинилась в толпу, прорываясь к месту драки.
— Не надо! — закричал Слесаренко. — Все в порядке, не надо! Назад! — Он боялся, что действия милиции толпа воспримет как штурм и разгон, и тогда может случиться страшное.
Он ослабил хватку. Женщина вывернулась и, продолжая разворот, ударила Слесаренко кулаком по носу.
— Ба-а-бы, убива-а-ют!
— Да замолчи ты…твою мать! — во всю глубину легких крикнул Виктор Александрович. В глазах от удара искрило, кружилась голова. Проморгавшись, он принял ладонью потекшие из носа красные густые капли и вдруг осознал, что вокруг тишина. Ему сунули платок, он прижал его к носу и оглянулся. Торговка стояла меж двух милиционеров, смотрела на него пустыми глазами.
— Не трогайте ее, — скомандовал милиции Виктор Александрович. — А ты, дура, исчезни. Чтоб тебя здесь через секунду не видел, кошёлка…
Какие-то тетки — видимо, подруги — увели золотозубую в глубь толпы. «Только мат да крик ты и понимаешь», — с тоской подумал Слесаренко. Прижимая к носу платок, он прошел сквозь расступающуюся перед ним толпу и протянул свободную руку:
— Дай мегафон, Школьников.
Взбираясь на покинутую оратором табуретку — «Откуда взяли? С собой принесли?», — не сдержался и бросил Школьникову:
— Ну что, накаркался до крови, трибун народный?..
Школьников смолчал, увел взгляд в сторону, и Виктор Александрович понял, что разбитым носом своим он, пожалуй, выиграл главное: теперь эти люди будут слушать его.
— Товарищи! — сказал Слесаренко в мегафон. — Граждане тюменцы! Ну что, добились своего? В прямом смысле слова: добились?
Он протянул толпе окровавленный платок. Люди молчали.
— Тогда хватит дурью заниматься! Хватит мучить таких же горожан, как вы сами! Хотите по делу? Хотите по делу, ну? Что молчите? То-то… В общем, делаем так: сейчас все за мной идем в большой зал администрации…
— Не слушайте его! — крикнул мужской голос из дальней толпы.
— А ты вообще заткнись, — ответил Слесаренко. — Все идем за мной, инициативная группа составляет списки…
— Есть списки, есть! — раздались голоса.
— Вот и отлично. Проведем заседание, сами выберете президиум, назначите ответственных…
— Не слушайте его! — закричал все тот же голос.
— Школьников, ты где? — Виктор Александрович наклонился с мегафоном. — Ты тут командир или нет? Наведи порядок на митинге! Почему отдельные дураки мешают нормальным людям? — И уже в толпу: — Вам поорать хочется или деньги вернуть? Которые хотят деньги вернуть — идут за мной. Которые поорать хотят — пусть остаются, я их милиции дарю, а то что она мерзнет тут без дела?
В ближних рядах засмеялись. Слесаренко спрыгнул с табуретки и, не оглядываясь, пошел в сторону крыльцы, не отрывая от губ мегафона:
— Действуем так: заходите в вестибюль и поднимаетесь по лестнице в правые двери. Многие у нас уже были, знают… Потом налево и в большой зал, не перепутайте с малым. Школьников, ты где?.. На, командуй дальше.
— Только пусть мэр придет! — кричали в толпе, идущей следом. — Без мэра не согласны!
— Придет, куда он от вас денется! — крикнул в ответ Слесаренко. — Вы же, язви вас в душу, и самого президента достанете!
Позади снова засмеялись, какая-то женщина, шедшая рядом, протянула Виктору Александровичу маленький чистый платок.
— Спасибо, уже все в порядке, почти не кровит. Ну и ударчик у бабы! Еще каратисты есть? — шутливо крикнул он, полуобернувшись. Сбоку возник Школьников, совал Виктору Александровичу какие-то бумаги, но уловивший произошедший в толпе перелом Слесаренко уже мог позволить себе отмахнуться прилюдно:
— Не суетись, Школьников. Придем, сядем… Ну, что ты, в самом деле, как пацан… Давай, командуй.
В туалете первого этажа он пустил холодную воду и долго отмывал пригоршнями немного опухший, но почти не болевший нос. Кровотечение прекратилось. Приглядевшись в зеркало, Слесаренко увидел бурые пятна на рубашке и выругался: запасной в кабинете нет, придется ехать домой, пугать жену. Хотя все равно ведь узнает: Виктор Александрович видел в толпе большие зрачки телекамер, но только сейчас соотнес этот факт со всем, что произошло и что он там нёс в мегафон и без мегафона.
Тогда, в толпе, рявкнув матом на бесноватую тетку, и позже, полу-матерясь в мегафон с табуретки, Слесаренко почти интуитивно выбрал образ и модель поведения, позволившие ему завладеть вниманием и сочувствием людей. Еще с партийных времен у него был опыт публичных разговоров — не тех, пленумно-партхозактивных, где тоже был свой язык, свои уставные манеры поведения, — а разговоров так называемых «неформальных», без трибун и повестки дня: на стройках, в заводских цехах, в общежитиях. Не обученный никем и нигде ораторскому искусству, Виктор Александрович вовремя уразумел самое в нем основное: говорить с людьми на понятном и привычном им языке; не бояться крепких словечек, но и не пересаливать ими без надобности; если в публике нашелся враг, то противопоставить ему не себя, а молчаливое большинство аудитории, защищать от нападок не себя, а это самое большинство, сделав его таким образом своим союзником и навязав ему без внешнего принуждения свои мысли и выводы.
