Мы вбежали в избу. Повеяло теплом огня и лаской бабушкиных рук.

Бабушка помогла мне снять малицу. Стянула с ног кисы. Подала мне мягкие оленьи тапочки, а на спину накинула халат из шкуры молодого оленя… У бабушки длинные, до пола, косы. Косы у нее не простые, а звенящие. На них много звенящих медных побрякушек, колец, монет. Бабушка моя всегда возится у чувала. То снимает чайник с кипящим чаем. То навешивает медные котлы над пляшущим пламенем.

У огня мы всегда играем в загадки. Сегодня моя очередь загадывать первым.

— Чувал. Кто этого не знает! Загадал бы настоящее загадочное, — с укором говорит мне Агирись.

Юрта дедушки была особой, непохожей на наш новый дом, который построил колхоз. В нашем доме — русская печь, сложенная из кирпича. А здесь печь — чувал. Сделана она из прутьев, замазанных глиной. Стоял чувал в правом углу юрты, рядом с дверью. Чувал круглый. Труба его широкая. Когда не горит огонь, можно видеть звезды. Одна сторона чувала открыта. И когда горят в нем дрова, то не только тепло, но и светло. Чувал еще называют камельком, огневищем. Хорошо сидеть у горящего камелька и загадывать загадки.

— Не пора ли, ребята, и вам за стол? — весело говорит дедушка. И мы садимся за низенький столик, подобрав крест-накрест ноги.

А на столе большая деревянная чаша. Недавно ее вырезал дедушка. Новая чаша, а еда в ней старая. Не конфеты, не сахар, не масло, не хлеб в ней лежали. Все это у нас кончилось. В чаше лежал обыкновенный ёхыл — сушеная рыба. Хотя и надоела она нам, а есть-то хочется. Жадными глазами смотрим на ёхыл. Слюнки текут. «Когда голоден, и снега наешься», — любят поговаривать дедушка и бабушка. Только успела бабушка сказать: «Ешьте», — а я уже расправляюсь с сушеной рыбой. Рыба оказалась вкусной. Сушеный муксун. Это не щука, не чебак, даже не сырок, а большая рыба. Жирный муксун нежный, вкусный. Солнцем пахнет. На холодном осеннем солнце его сушили. А соли в муксуне нет ни капли. Ёхыл у нас без соли сушат. А я люблю сладкое. Раз нет сладкого, люблю вот такой ёхыл, пахнущий еще смолистым ветром и вкусной летней водой…

Юрта дедушки небольшая. Не отличается она и особым убранством. Но в ней много такого, что глаз веселит. На потолке не доски, а бревна. Пол юрты ровный, устланный досками. На досках плетеный ковер из камыша. Ковер мягкий, теплый. Вверху несколько перекладин. На них одежда, шкурки беличьи и горностаевые сушатся. На стене висит обыкновенное ружье, такое же, как у многих. Рядом с ним лук и стрелы. Их я только у дедушки и вижу. Никто теперь с луком на охоту не ходит. Кроме ребят, конечно. У взрослых — ружья. Настоящие. Выстрелишь — любая птица падает. Даже звери не уходят от метких выстрелов. А луком-стрелами теперь играют ребята. Но наши луки простые. А этот — большой черный лук. Дедушка не разрешает его трогать. Будто бы этот лук священный. А в правом — «священном» — углу сидит Медвежья голова. Рядом лежит бубен. Он тоже священный. Дедушка иногда на нем камлает, разговаривает с духами леса и воды, чтобы они были добрее и щедрее к маме. А мама моя на промысле: в тайге промышляет зверя, в реке ловит рыбу. Дедушка говорит, что вся добыча — подарок духов… Но сегодня дедушка не камлает. Сидя у огня, он мастерит загадочную вещь.

В руках у дедушки играет узкий нож, который называется «сёхри». Знаю: это нож-лекарь. Нож-хирург. Если заболит живот, этим острым узким ножом шаман изгоняет боль. Так говорила бабушка про этот нож. Это нож-художник. Ась-ойка неторопливо водит им по гладкому кедровому черенку, вырезает глубокие причудливые узоры. Узоры носят звучное имя: орнамент. Каждый орнамент — это целая история, сказ. О чем говорит история? Об охоте, рыбалке, о лосе, медведе, лягушке. Знаки орнамента называются тамгой. Тамга — знак руки, родовой знак. Вырезал дедушка орнамент, растопил олово на огне и стал заливать причудливые узоры горячим металлом. Когда олово приостыло, Ась-ойка осторожно вырезал выпуклые места олова. Протерев тряпкой черенок, он стал чернить его сырой сажей. Красиво получилось… Я удивлялся мастерству дедушки.

Считают Ась-ойку слепым. И правда, он плохо видит. Когда идем по лесу, я впереди шагаю, трость его держу. А вот когда он что-то делает, все видит. Пальцы у него будто зрячие, шаманские. Раньше дедушку считали шаманом-художником. Он вышивал священный ковер для жертвенной лошади. В те дни дедушка должен был жить особенно, не как все. Он не мог не только пить вино, но и есть жирное, вкусное мясо. Зато к нему сходило вдохновение… И он вышивал на ковре волшебные узоры, каких никто еще не видывал, каким удивлялись будто бы даже сами боги… А теперь Ась-ойка сделал простой нож. Но мне он казался тоже необыкновенным, ведь черенок его говорящий…

А ножны у дедушки красивее, чем нож. Ножны дедушки висят на поясе. Пояс тяжелый. На нем много металлических бляшек, медвежьих, лосиных, росомашьих зубов. Эти зубы рассказывают: когда-то дедушка был удачливым охотником. И черенок ножа, и ножны украшены резьбой… Точки, линии, кружки с точкой в центре, полукружия, зигзаги, треугольники, фигуры, похожие на след птичьей лапы. Это говорящие знаки. Их можно читать на ноже, на луке, на бубне. Один знак везде общий. Медвежий знак. Знак руки дедушки, его родовое клеймо. Считалось, наш род происходит от Медведя. А Медведь когда-то был великим мастером, обладал великим умением делать все добротно, красиво.