— Будет нам помощь? — спросил тот у Бельского.

— Вся деревня Катюшино идет со своим помещиком Роевым. Двигаются они ближайшей дорогой, которой проехал и я.

— А что? Можно на них положиться? Не струсят?

— Господин Роев ручается, что не струсят.

— А вот увидим!

Стало светать. Повеял легкий ветерок, багровая полоса показалась между деревьями, набирало силу веселое щебетание птиц, и, наконец, величественно выплыло из-за леса солнце, рассыпало свои золотые лучи, отразившиеся в каждой капле росы.

Не прошло и получаса, как послышался вдалеке топот многих лошадей. Начальник отряда тихо скомандовал:

— Смирно!..

И все затихли, спрятавшись по кустам.

Топот становился сильнее и сильнее и, наконец, громко понесся по затихшим окрестностям. Весь партизанский отряд замер в ожидании. Вскоре показалась первая партия фуражиров, двигавшаяся с сильным конвоем.

Ехавшие впереди офицеры беспечно разговаривали, покуривая коротенькие трубочки. Между ними ехал старик в штатской одежде.

— Странно, — говорил старику один из офицеров. — Не даются нам в руки сокровища из самого богатого монастыря. Я два раза ходил с герцогом де-Мартемаром, чтобы захватить их, и оба раза неудачно. А монастырь от Москвы милях в десяти — не более.

— Это вы ходили в Троицкую лавру, — пояснил ему старик.

— Ну да! Вы верно назвали монастырь.

— Да, в нем собраны громадные богатства. Но и стены его крепки.

— Что стены! С нами были пушки… Но первый раз мы сбились с пути, побоялись столкнуться с партизанами и вернулись; а во второй раз такой туман застлал местность, что и в двух шагах ничего не было видно; даже на самых храбрых из наших солдат напал какой-то панический страх, и мы, переночевав в двух милях от Москвы, вернулись в нее обратно, хотя герцог сильно опасался гнева Наполеона, велевшего во что бы то ни стало овладеть неоцененными сокровищами этого монастыря.

— Вообще, — заметил другой офицер, — в России много золота и серебра, драгоценностей, но провизии ни за какие деньги не достанешь! Пора доставить запасы в Москву, а то там уже принимаются стрелять кошек и ворон. Питались кониной, теперь и ее не стало. А о хлебе давно и помину нет. Говорят, у короля Неаполитанского войска давно голодают.

В эту минуту они поравнялись с засевшими в кустах партизанами. Те осыпали их градом пуль и, выскочив из кустов, мгновенно окружили.

— Сдавайтесь! Не то всех перебьем! — прокричал по-французски начальник отряда.

Но французы выхватили сабли и бросились на тех из наших, которые преградили им дальнейший путь. Началась ожесточенная схватка.

Уже несколько убитых и раненых лежали в пыли, как в лесу послышались крики, и на опушке леса показался Павлуша на взмыленном коньке.

— Наши бегом идут! — кричал он что было мочи. — Сейчас здесь будут!

Но на него никто не обратил внимания.

При виде раненых и убитых Павлуша остановился. Сердце у него сильно билось. «Так вот она, война-то! — мелькнуло у него в голове. — Неужто и мне стрелять в этих несчастных?» И ему стало невыносимо жаль французов. Но вот неприятельский гусар, держа саблю наготове, скачет прямо на Митю. Павлуша прицелился во врага, выстрелил, и тот ткнулся лицом в шею лошади.

«Неужто убил?» — подумал Павлуша, невольно вздрогнув. Но раздумывать было некогда, надо было показывать пример подошедшим крестьянам, и Павлуша смело бросился вперед.

Французы храбро отбивались, но, увидев нагрянувшую на них из леса толпу крестьян, вооруженных вилами, топорами, кольями и даже ружьями, они сообразили, что не пробьются к Дмитрову, и начальник их отряда поднял белый платок на сабле в знак того, что они сдаются.

Сражение прекратилось. Французы с суровыми лицами молча отдавали оружие. Раненые стонали, стараясь приподняться. Павлуша, до тех пор храбро действовавший, помогая своим, с ужасом смотрел на страдания раненых и на убитого им француза, свалившегося с лошади и лежавшего ничком у кустов. Ему захотелось увидеть его лицо и узнать, не жив ли он еще… Павлуша подошел к нему и повернул его на спину. Это был совсем еще молодой, красивый гусар с едва пробивавшимися усиками. На шее алела глубокая рана, мертвое лицо все еще было прекрасно. Павлуша не выдержал, отвернулся и заплакал.

Вдруг ему послышалось, что гусар говорит по-французски:

— Умереть… не увидав…

Павлуша быстро обернулся и тут только увидел, что в кустах за убитым лежит старик, обливаясь кровью.

— Я вам помогу! — сказал Павлуша по-французски, бросаясь к старику. — Боже! Да это господин Санси! — вскричал он вне себя, узнав лицо раненого старика. — Несите сюда носилки! — крикнул он крестьянам, исполнявшим обязанности санитаров. — Зовите скорее фельдшера! Наш знакомый ранен!

— Ах, это вы, monsieur Paul!.. — прошептал Санси. — Вы мне не дадите умереть… Я ехал к сыну…

Санси не договорил и лишился чувств. Павлуша помог фельдшеру поднять старика и остановить кровь, обильно лившуюся из пробитого пулей плеча.

— Ничего! — сказал фельдшер. — Пуля только задела кость. Одно нехорошо: много крови вышло. Для такого слабого старика это может быть смертельно.

— В путь! Скорее в путь! — торопил начальник отряда. — Выстрелы могли быть слышны в Дмитрове. Того и гляди, нагрянут французы.

Поспешно подняли раненых, оттащили в кусты убитых, завалили тела их сучьями, и отряд двинулся в глубь леса.

Бельский обратился к начальнику отряда:

— Дозвольте отнести раненых в имение господина Роева. Там есть кому за ними ухаживать.

— Сделайте одолжение! — согласился тот. — Возьмите с собой и раненых французов. Они нас только стесняют. А велеть их добить язык не поворачивается…

Пожав Бельскому руку, начальник отряда поехал со своими в противоположную сторону, уводя пленных, чтобы сдать их в ближайший город. А Бельский, Роев и Павлуша со всеми ранеными, окруженные крестьянами, направились прямиком в Катюшино. Павлуша ехал возле самых носилок, на которых лежал Санси, и беспрестанно просил фельдшера смотреть, жив ли он, и велел нести его как можно осторожнее. Это, наконец, так надоело фельдшеру, что он крикнул:

— Да кому, сударь, знать — вам или мне, — как лучше нести раненого!..

Глава XXII

 числе нескольких дворян, не успевших выехать из Москвы до входа в нее французов, находился богач Яковлев. Он до последней минуты не желал верить, что Москва будет занята неприятелем, и велел закладывать лошадей в то время, когда тот уже был в городе. Семья его только что разместилась в экипажи, когда к ним во двор ворвались французы и отняли у них все, начиная с лошадей и экипажа, кончая обувью и последней провизией. Ограбленные, испуганные и голодные, они скитались по пылавшей Москве, где было у них много собственных домов, но все они сгорели. Наконец Яковлев решился обратиться к маршалу Мортье, поставленному Наполеоном московским генерал-губернатором, прося его дать ему пропуск для выхода из Москвы.

Узнав, что проситель — брат того Яковлева, который находится резидентом в Штутгарте, Наполеон пожелал его видеть. И когда тот явился, стал, по обыкновению, объяснять ему все свои действия — разумеется, объяснять в свою пользу.

— Мои доблестные войска, — говорил он, — занимали почти все европейские столицы. Но я не сжег ни одной из них. А вы сами решили сжечь Москву. Москву священную! Москву, в которой покоится прах всех предков царей ваших!

— Мне неизвестно, — ответил Яковлев, — кто именно виноват в общем бедствии, но я сам на себе испытываю все последствия его.

— Россия — прекраснейшая страна! — продолжал Наполеон. — Вся она обработана, населена. Но дома я нашел пустыми или подожженными. Вы сами разоряете вашу прекрасную страну. И зачем? Это не помешало мне идти вперед. Пускай бы поступали так в Польше. Поляки того заслужили, они встречали нас с восторгом… Пора положить конец кровопролитию. Нам с вами легко поладить. Я не требую от вас ничего, кроме неукоснительного исполнения Тильзитского договора. Я готов возвратиться, потому что главное дело для меня — справиться с Англией. Если бы я взял Лондон, то не скоро оставил бы его. Если император Александр желает мира, пусть только даст мне знать, и мы тотчас же помиримся. Если же он хочет войны, будем воевать. Мои войска просят, чтобы я их вел на Петербург. Пойдем и туда… В таком случае и Петербург подвергнется одной участи с Москвою.