Один из адъютантов, проезжая мимо Тучковой, предупредил ее, что наши отступают к Можайску, и убеждал поторопиться с возвращением в обоз, так как скоро двинется в путь артиллерия. Долее медлить было невозможно и хотя Маргарита Михайловна и не отыскала своего убитого мужа, но она должна была удалиться. Она понимала, что промедление с ее стороны грозило ей страшной бедой: она могла попасть в плен к неприятелю. Тучкова быстро направилась к повозке, в которой приехала, поблагодарила монаха Колонского монастыря, помогавшего ей в поисках, простилась с ним, села в повозку и поехала к обозу.

По пути ей представился весь ужас недавно происходивших тут схваток. Она то рыдала при виде ползающих раненых, то схватывалась за края тележки, чтобы не упасть при переезде через груды трупов, то сторонилась скачущих коней, обезумевших от страха и нестерпимой боли от ран. Она уговорила кучера взять в повозку двоих раненых, и тут только пришел ей на память сын графа Санси и то обстоятельство, что она забыла спросить, под каким именем находится он в армии Наполеона. Ей стало страшно досадно на себя, что она с ним не простилась, не сказала ничего утешительного об его отце, но вернуться на поле битвы не было никакой возможности: она была уже близко от обоза, а вдали слышался шум движущейся артиллерии.

«Господи! Что если они задавят сына Санси!» — подумала она, и в сердце ее словно кольнуло ножом.

Глава XV

аленький город Дмитров стоит на реке Яхроме, в шестидесяти верстах на северо-запад от Москвы. Центр этого города, где расположены собор и присутственные места, обнесен высоким земляным валом, из-за которого дмитровцы некогда отбивались от нашествия врагов.

В соборе хранится как святыня деревянный крест с изображением распятого Спасителя. Предание гласит, что крест этот приплыл в Дмитров по реке Яхроме против течения.

Тотчас за валом тянется самая большая и широкая улица, называемая Московской, — место гуляния всего города. На ней в описываемое время мещанки водили веселый хоровод, празднуя победу наших войск под Бородиным. Они пели по обыкновению самыми тонкими голосами, закрыв лицо с одной стороны миткалевым носовым платком, с другой — веером, в котором были проделаны дырочки, чтобы видеть тех, кого желалось видеть певицам. Взвизгивания этих сильно небеленных и нарумяненных красавиц мешали разговаривавшим в одном из старых домов, которые были тогда все в городе деревянные.

Разговаривавшие — обе наши знакомые. Это — Краевы. Бабушка и внучка.

Старушка сидит на диване с прямой деревянной спинкой и щиплет корпию, большие пучки которой лежат перед ней на круглом столе, покрытом филейной скатертью.

— Ну как я скажу ей? Эта весть убьет ее! — говорит старушка. — Хоть бы Григорий Григорьевич был тут, а то, как на грех, сидит он в Москве. Видно, не чует, какая беда стряслась над ними.

— Батюшка пишет, — замечает Анюта, глотая слезы, — что Николай Григорьевич ранен не опасно и при спокойствии и хорошем уходе может скоро поправиться.

— Но подумай, дорогая, как перенесут эту весть мать и жена его?

— Вы о Тучковых говорите? — спросил вошедший Санси, понявший из их слов, что речь идет о предупреждении жены и матери.

— Нет, мы горюем о несчастье Роевых, — сказала Анюта. — Николай Григорьевич ранен и…

— А у мадам Тучковой, — прервал ее Санси, — старший сын смертельно ранен, а мой лучший друг, генерал Александр, убит наповал.

— О Господи! — охнула старушка Краева, всплеснув руками. — Видно, правду говорит пословица «Беда не приходит одна!». Несчастная мать! А мы ей все еще недавно завидовали: пять сыновей, и все генералы, а старший вдобавок корпусом командовал. Да, видно, пули и ядра не щадят никого. Несчастная мать!

— И на мое несчастье, мне приходится объявить ей это. Я только что получил письмо от генерала Алексея, который сообщает мне все подробности смерти своего младшего брата и просит меня убедительно ехать к матери и осторожно сообщить ей об этом. Сам он не может отлучиться от раненого брата и остается при нем в Можайске.

— Каким образом попал Алексей Алексеевич в Можайск? — удивилась старушка.

— О, это целая драма! Он ехал по делам звенигородского дворянства и встретил своего раненого брата, корпусного командира Николая, которого переносили на плаще с Бородинского поля в Можайск.

— Знает Николай Алексеевич о смерти своего брата? — спросила Анюта с участием.

— К своему несчастью, знает. И первое его слово при встрече с братом Алексеем была просьба не напоминать ему никогда о несчастной кончине генерала Александра.

— Несчастная Маргарита Михайловна! — прошептала Анюта.

— А помните, — спросила Краева, — сон, который она видела: будто ей приносит адъютант шпагу и говорит: ваш муж убит под Бородиным.

— Ах да! Как это странно! — воскликнула Анюта. — Тогда еще никто не знал, что существует такое село, и, я помню, Маргарита Михайловна записала это название.

— Что вы! Не может быть! — поразился Санси.

— Это факт! — продолжала горячо девушка. — Мне рассказывал об этом отец мой, лечивший ее вследствие нервного состояния, вызванного испугом от этого сна. Это было до кампании, и, когда Александр Алексеевич отправился в поход, Маргарита Михайловна поехала за ним. И вот ей, несчастной, пришлось хоронить любимого своего мужа.

— И схоронить не пришлось! — прервал ее задумчиво Санси. — Генерал Александр, увидев, что ряды его Ревельского полка расстроились под тучей картечи и ядер, схватил знамя и кинулся с ним вперед, но вскоре был ранен картечью прямо в грудь, и в ту же минуту множество ядер и гранат налетели на то место, где он упал. Ядра эти взрыли, избуравили землю, и поднятые вверх глыбы ее, падая обратно, засыпали тело одного из лучших людей.

Санси смолк и, закрыв лицо руками, зарыдал.

— Страшно и подумать! — охнула старушка, подняв свои выцветшие глаза и сложив руки, как во время молитвы. — Господи, храни и помилуй несчастных! Все наши могут подвергнуться такой участи.

— Ваш сын доктор, — сказал Санси, — ему не угрожает такая опасность. А вот мой, если не убит, так каждую минуту подвергается ей.

— И в перевязочных пунктах небезопасно! — заметила старушка. — Ядра и там летают и уносят раненых и докторов. Но да будет воля Господня! Ему лучше знать, кого призвать к себе.

Сказав это, она низко опустила свою седую голову и затихла; по губам ее видно было, что она молилась.

— Пасть, защищая свою родину, — славная смерть! — прошептал Санси. — Но каково умирать тем несчастным, которых привел в чужую страну этот честолюбец! Они умирают вдали от своих, с тупым отчаянием в душе.

Анюта не слышала слов Санси. Стоя за стулом, она с тревогой следила за движениями бабушки, и слеза за слезой так и катились по ее побледневшим и исхудалым щекам. Но вдруг сделав над собой усилие, она быстро смахнула их платком и сказала Санси:

— Надо действовать, а не плакать. Я иду предупредить Роевых о постигшем их несчастье!

— Да, да! Надо действовать! Это верно! — согласился Санси, словно очнувшись от сна. — И мне надо собираться в дорогу с такой же печальной вестью.

Анюта накинула на голову кисейную косыночку — тогда еще шляпок не носили, — взяла в руки зонтик и, поцеловав бабушке руку, пошла молча с Санси.

Старушка долго смотрела на дверь, через которую они вышли, затем, тяжело вздохнув, принялась снова за свою корпию. «Кому-то она достанется? — думала она. — Но кому бы ни досталась, пусть хоть немного облегчит страдания несчастного и ускорит его выздоровление. „Много корпии надо, ох много!“ — припомнились ей слова ее честного, любящего сына, добровольно отправившегося под ядра неприятеля, чтобы облегчить, чем возможно, участь несчастных раненых. Благодарю Тебя, Создатель мой! — молилась она. — Тебя, даровавшего мне такого сына. И да будет над ним воля Твоя!»