Жители, оставшиеся еще в Москве, старались укрыться в подвалах, огородах и садах. Но и там их жизнь была на волоске. Горящие головни переносились вихрем и зажигали заборы и деревья. Смрад стоял нестерпимый.

Тут только Наполеон понял, что русские и не думают ему покориться, и что никакие сражения и победы не помогут ему завоевать Россию.

Четвертого сентября, на третий день после занятия Москвы французами, загорелись конюшни близ дворца и запылала арсенальная башня. Несколько головней упали на тот двор, где поставлены были зарядные ящики французской гвардии, а Наполеон все еще упорствовал и не хотел оставить столицы, куда входили каждый день новые его полчища, грабившие все то, что еще можно было разграбить. При этом они жестоко обращались даже с женщинами и детьми и не щадили храмов Божьих. Они не только снимали серебряные оклады с образов и срывали с них драгоценности, но и употребляли церковную утварь, как обыкновенную посуду, и превращали церкви в конюшни, провиантские магазины и сараи, причем они употребляли большие образа для разделения стойл. Солдаты не обращали внимания на приказания офицеров и продолжали грабить и бесчинствовать в их присутствии и, в буквальном смысле, плевали на охранные листы, выданные жителям по приказанию самого Наполеона.

В эту-то горящую во всех концах Москву явился четвертого сентября несчастный Санси. Узнав от Маргариты Михайловны Тучковой, что сын его ранен под Бородиным, он, как помешанный, поскакал в Колоцкий монастырь расспросить монаха, помогавшего Тучковой отыскивать тело ее мужа. Там он нашел сотни несчастных своих соотечественников, умиравших от голода, отсутствия лекарств и медицинской помощи. Со страхом подходил он к каждому мертвому офицеру, ожидая узнать в нем своего сына. Доктора и фельдшера принимали его за безумного, так как он не мог сказать им фамилии того офицера, которого искал, и не знал даже полка, в котором тот служил, а только всем твердил, что он молод, красив, служит в коннице и ранен у Семеновского. Он обошел все селения вокруг Бородина, где только были размещены раненые, и сердце его обливалось кровью при виде этих страдальцев; они сами выползали из лазаретов, чтобы подышать чистым воздухом и выпросить себе пищи у проезжих.

Чтобы скорее отделаться от его докучливых расспросов, ему сказали, что молодого кавалерийского офицера, подходящего под его описание, повезли в коляске раненых за обозом Мюрата в Можайск. Санси тотчас же отправился туда, но не застал уже там раненых офицеров; они все были отправлены в Москву. Заплатив за тележку в одну лошадь свои последние деньги, Санси отправился в Москву и нашел ее уже всю объятую пламенем. Он бегал по улицам, отыскивая устроенные французами госпитали, и подвергал свою жизнь ежеминутной опасности: то рушилась у него на глазах каменная стена, то вспыхивало факелом деревянное надворное строение или загоралась баня. В изорванной одежде, с опаленными волосами, небритый, падающий от усталости, он был просто страшен, когда обводил вокруг себя блуждающими глазами с красными от копоти и дыма веками. Французы принимали его за помешанного и из жалости к своему несчастному соплеменнику кормили из своего котла. Но у них пища была плохая. Разбивая лавки и магазины, они набрали много сахара, кофе, чая, пряностей, но нуждались в самом необходимом — в хлебе и мясе. Даже соли у многих не было, поскольку они не знали, где находится Соляной двор, а все соляные лавки сгорели. Переполох у французов был так силен из-за этих постоянных пожаров и царил в Москве такой беспорядок, что Санси не мог ни от кого узнать, где положены раненые офицеры. Несколько раз он порывался проникнуть в Кремль, чтобы видеть Мюрата, но его не пропускали. Целые отряды гвардейцев были поставлены охранять вход в Кремль. Входили в него тогда только через двое ворот, остальные ворота были завалены, так как боялись, чтобы не проникли в жилище Наполеона те, которые хотели убить его.

Санси бродил, по обыкновению, по Красной площади, когда вспыхнул в Кремле пожар и стали оттуда вывозить и выносить пожитки Наполеона, Мюрата и их свиты, уехавших в пригородный Петровский дворец. Санси со злорадством глядел на бедствие своего врага, Наполеона, и находил, что он достоин еще худшего, как его внимание привлекла лазаретная коляска, выезжавшая с другими экипажами. Он бросился к ней, но там лежал какой-то пожилой человек, раненый в голову.

— Кого вам надо? — прикрикнул грозно один из конных солдат, сопровождавших коляску.

— Я ищу сына моего друга! — ответил Санси.

— А кто он?

— Он офицер, служит в кавалерии, зовут его Этьеном. Он был ранен в большой битве близ селения Семеновского.

— Уж не нашего ли поручика Ранже он разыскивает? — спросил Ксавье Арман у своего товарища Матье Ру, тоже находившегося в конвое. — А как фамилия того, кого вы разыскиваете? — обратился он к Санси.

— Ранже, — повторил Санси наудачу только что слышанную фамилию.

— Его нет здесь. Да он не родственник ли вам? Что-то он на вас похож!

— Где он? Скажите мне скорее — где?

— Его повезли далее, за Москву. А куда — не припомню! Такие все варварские названия у этого глупого русского народа. Знаю, в какой-то город повезли… уж, верно, туда, где ему будет поудобнее. Недаром он любимец короля Неаполитанского.

«Мой сын — любимец этого выскочки Мюрата? — промелькнуло в голове у Санси; и гордому аристократу показалось это страшным унижением. — В милостях у начальства!..»

— За что его любит король? — спросил он наконец, — сдерживая свою досаду.

— А нам почем знать! — отвечал грубо Ксавье. — Видно, умел понравиться.

— Ну что пустое толковать! — остановил Армана Матье Ру. — Король его любит за храбрость и распорядительность.

У Санси отлегло немного от сердца, и луч надежды не только найти сына, но и встретить в нем достойного наследника своего знаменитого рода воскрес в нем и придал ему сил и бодрости. Он узнал от Ру название их полка, в котором служил и Этьен Ранже, и пошел отыскивать полкового адъютанта, чтобы узнать от него, куда его увезли. Но в этой сумятице он никак не мог отыскать адъютанта. Наконец один из офицеров сказал ему, что он теряет попусту время: если ему и удастся найти адъютанта, тот ему ничего не сообщит, так как он занят перевозкой своей канцелярии и не станет доставать списки, пока не устроится совсем в Петровском дворце, куда перевозят главную квартиру.

Понимая, что при таком поспешном переезде всем точно не до него, Санси решился отдохнуть, чтобы набраться сил идти в Петровское. Тут только он почувствовал, насколько он голоден, и подошел к одному из костров, разложенных французскими солдатами на Красной площади. В костре этом вместо дров горели комоды, диваны, стулья и зеркала. Перед последними еще, может быть, недавно прихорашивалась какая-нибудь московская модница, не думая о том, что скоро ее изящная мебель пойдет у французов на растопку под котлы, и будут варить они в этих котлах солонину, приготовленную ее ключницей для ее многочисленной прислуги.

Глава XIX

видав, что барин вернулся только с Аксеном, Анисья сильно затосковала. Ольга Бельская, которой она прислуживала, принимала большое участие в ее горе; она сама испытывала, как тяжело не иметь вестей от любимого человека и ежеминутно думать, что он, может быть, ранен или умирает вдали от всех близких и некому его ни поберечь, ни успокоить. Они обе много наслышались от раненых и фельдшера о том, какие бедствия и лишения переносит войско в переходах и в деле, и не раз плакали втихомолку, представляя своих мужей голодными и чуть живыми.

Хотя Григорий Григорьевич Роев, вернувшись к своим, не только не рассказал о всех ужасах оставленной жителями Москвы, но запретил и Аксену болтать о том, что видел, но тот не раз намекал и проговаривался о виденном, а тут еще стали доходить до них слухи, что Москва горит.