— Поблагодарите от меня герцога, — ответил Тучков, — за его внимание к пленному и попросите его ссудить мне сто червонцев, которые тотчас возвращу по получении денег из дому.

По уходе чиновника Тучков сидел в грустном раздумье. Стало уже смеркаться, как дверь его комнаты приотворилась, мелькнул мундир французского офицера, и кто-то спросил о состоянии его здоровья.

Так как подобные вопросы повторялись весьма часто, Тучков отвечал обычной учтивой благодарностью. Но вдруг услышал русскую речь:

— Вы меня не узнаете? Я — Орлов.

И из-за французского офицера вышел хорошо ему знакомый адъютант генерала Уварова. У Тучкова сильно забилось сердце при звуках родного языка, и он бросился на шею вошедшего с такой радостью, будто он был самый близкий его родной.

— Меня прислал главнокомандующий затем, чтобы узнать, живы ли вы и где находитесь, — говорил Орлов. — Братья ваши страшно о вас беспокоятся, да и мы все встревожены, не можем понять, как это вас оставили!..

— Дело было вот как!.. — начал Тучков. — Нужно было непременно задержать французов. Мой отряд, как вы знаете, был в деле, я взял полк…

— Вам дольше оставаться тут нельзя! — объявил польский офицер, приотворив дверь в комнату Тучкова.

— Какая досада!.. — прошептал Тучков.

— Еще увидимся, — шепнул ему Орлов в утешение. — Я обязательно зайду к вам перед своим отъездом.

Ему, однако, не дозволили этого свидания. Видно, опасались, как бы Тучков не сообщил многое такое, что было в интересах Наполеона скрыть от русских. Прошли еще два томительных для пленного дня, пока, наконец, не потребовали его к Наполеону, и он отправился к нему в сопровождении адъютанта Флаго.

Император французов занимал дом бывшего смоленского военного губернатора. Перед домом толпилось множество солдат и офицеров, а при съезде с обеих сторон стояли кавалерийские часовые верхами. Лестница и передняя комната были наполнены генералами и разными военными чинами. Флаго провел Тучкова мимо их всех, и они вошли в комнату, где уже никого не было. У дверей следующей за ней комнаты стоял лакей в придворной ливрее и, тотчас же отворив дверь, пропустил одного Тучкова в комнату, где находился Наполеон. У окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты — сам император. Он ответил весьма милостиво на поклон вошедшего Тучкова и спросил его:

— Какого вы корпуса?

— Второго, — отвечал Тучков.

— А! Это корпус генерала Багговута?

— Точно так.

— Родня ли вам Тучков, который командует первым корпусом?

— Мой родной брат.

— Я не стану расспрашивать вас о численности вашей армии, — продолжал Наполеон. — Я знаю, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус из двух дивизий, каждая дивизия из шести пехотных полков, каждый полк из двух батальонов. Если хотите, могу сказать вам число людей каждой роты.

— Вижу, ваше величество хорошо обо всем уведомлены, — сказал Тучков не без иронии.

— Не мудрено! — остановил его Наполеон. — Мы берем многих в плен. И нет почти ни одного из ваших полков, из которого не было бы у нас пленных. От них мы узнаем все о составе ваших войск. Записав их показания, составляем заметки…

Помолчав некоторое время, Наполеон снова заговорил:

— Это вы, господа, хотели войны, а не я. Знаю, что у вас говорят, будто я — зачинщик. Но это неправда! Я вам докажу, что я не хотел вести войны, но вы меня к ней принудили.

Тут он начал рассказывать про все свое поведение по отношению к России от самого Тильзитского мира, причем приводил даже небывалые факты. Тучков молча выслушивал этот длинный монолог. Даже герцог Невшательский, к которому он обращался, не говорил ни слова. Затем император спросил Тучкова:

— Как вы полагаете, скоро ли ваши войска дадут генеральное сражение или будут бесконечно ретироваться?

— Мне неизвестны намерения главнокомандующего, — ответил тот.

Наполеон принялся порицать действия Барклая-де-Толли и сказал, что, продолжая отступление, он погубит Россию.

— Зачем он оставил Смоленск? Зачем разорил такой прекрасный город?.. Смоленск для меня лучше всей Польши: он был всегда русским городом и останется навсегда русским. Императора вашего я люблю, — продолжал Наполеон. — Он мне друг, несмотря на войну. Но зачем он окружает себя немцами? Ему надо выбирать людей достойных из русских.

Тут Тучков, поклонившись, сказал:

— Ваше величество, я подданный моего государя и судить о поступках его, а тем более осуждать их, никогда не осмелюсь. Я солдат и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю.

Ответ этот понравился Наполеону, и он, слегка коснувшись плеча Тучкова, сказал:

— Вы совершенно правы! Я весьма далек от того, чтобы порицать ваш образ мыслей. Я высказал свое личное мнение потому только, что находился с вами с глазу на глаз. Император ваш знает ли вас лично?

— Смею надеяться, так как я служил в его гвардии.

— Можете ли вы писать к нему?

— Никогда не осмелюсь утруждать его величество моими письмами.

— Но если вы не смеете писать императору, вы можете написать вашему брату?

— Брату могу написать все, что угодно.

— Напишите ему, что он мне сделает величайшее удовольствие, если доведет до сведения императора Александра, что я ничего более не желаю, как прекратить миром наши военные действия. Мы уже довольно сожгли пороху и довольно пролили крови. Когда-нибудь надо же и кончить! За что мы деремся? Я против России ничего не имею. О, если бы это были подлые англичане — было бы совсем иное!..

При этих словах он сжал кулак и грозно поднял его кверху. А затем стал доказывать, что все шансы за него: он возьмет Москву, истинную столицу России, так как Петербург не что иное, как только резиденция императоров…

Тучков слушал все это молча, стоя на одном месте, а Наполеон ходил взад и вперед по комнате и вдруг, остановясь перед Тучковым и глядя ему прямо в глаза, спросил:

— Вы лифляндец?

— Нет, я настоящий россиянин, — ответил тот.

— Из какой же вы провинции России?

— Из окрестностей Москвы.

— А! Вы из Москвы!.. Из Москвы!.. Это вы, господа москвичи, желаете вести со мной войну?

— Не думаю, ваше величество, чтобы москвичи желали вести с вами войну, особенно на русской земле. Если они жертвуют большие суммы на военные издержки, то это ради защиты своего отечества, угождая тем и воле своего государя.

— Меня уверяли, что москвичи против мира. Но если император склонится в пользу мира, как вы думаете: посмеют ему воспрепятствовать?

— Кто же посмеет не подчиниться воле императора?

— А сенат?

— Сенат не имеет у нас такой власти.

Затем Наполеон долго расспрашивал Тучкова о военных действиях и, отпуская его, сказал:

— Не огорчайтесь вашим положением. Плен ваш вам не делает бесчестья. Таким образом берут в плен только храбрецов, идущих впереди войска.

Не успел Тучков отдохнуть в своей комнате от этой продолжительной аудиенции, как вошел к нему чиновник герцога Невшательского.

— Герцог прислал меня, — сказал он, — предложить вам взять у него еще денег, так как вас посылают не в Кёнигсберг, а во Францию.

Перемена эта сильно поразила Тучкова. Он понял, что стойкие его ответы не понравились Наполеону, и тот не желает сделать ему никакой льготы. Павлу Алексеевичу оставалось только написать письмо брату и готовиться к отъезду. Что он и сделал.

Глава XII

нна Николаевна Роева примирилась уже отчасти с мыслью, что ее единственный сын поступил в ополчение, и не могла налюбоваться, глядя на его стройную фигуру, весьма выигравшую в военной одежде, хотя одежда эта была чрезвычайно проста: кафтан серого сукна, такого же цвета панталоны и шапка; на шапке медный крест с вензелем государя, а под ним надпись: «За веру и Царя!».

Прасковья Никитична немало пролила слез за шитьем красных шелковых рубашек мужу, но и она приободрилась, слыша кругом, что московскому ополчению не грозит никакая опасность. Сам Николай Григорьевич был до того весел, что каждый вечер у них собиралась молодежь, пелись русские песни, а иногда начинали танцевать под музыку гитары, на которой многие из гостей наигрывали мастерски.