В письме на имя М. Зимянина, тогдашнего секретаря по идеологии, я изложил суть дела и просил оградить Детгиз и меня от злонамеренной клеветы. Я писал: «Чего добивается с таким упорством Госкомиздат РСФСР? Ведь случай с моей книгой не единичен: аналогичным нападкам подвергаются книги других писателей. Известно, что для изготовления предвзятых клеветнических рецензий Госкомиздат РСФСР привлекает рецензентов, группирующихся вокруг редакции научно-фантастической литературы издательства „Молодая гвардия“ — бойких молодых людей, которые давно уже не скрывают своего намерения, ими же сформулированного: „вытеснить из фантастики евреев“. Вот в этом, видимо, и заключается ответ на вопрос. Госкомиздат РСФСР и его рецензенты… в своем антисемитском ослеплении видят лишь одно: национальность автора и не останавливаются ни перед какой ложью для его компрометации».
В письме я не назвал фамилий председателя Госкомиздата РСФСР Свиридова, его заместителя Куценко (эта дама, из бывших комсомольских начальниц, была особенно злобной и активной гонительницей). Но и так все было ясно.
Долго не приходил ответ. Уже наступил новый, 1978-й, год, мы встретили его в Доме творчества Переделкино — нашем убежище, как я его называл. Впрочем, и в тихую переделкинскую благодать доносился гул времени.
Нам рассказали о вечере на тему «Классика и мы», состоявшемся 21 декабря в ЦДЛ. Критик Палиевский во вступительном слове заявил, что, несмотря на прискорбность отдельных человеческих судеб, 30-е годы были вершиной развития русского национального искусства и началось его возрождение постановкой оперы «Иван Сусанин». Поэт Куняев объявил Багрицкого человеконенавистником и разрушителем русской классической поэтической традиции. С историческими фактами эти господа обращались недопустимо вольно. «Прискорбность отдельных судеб» — и это о миллионах жизней, загубленных в годы жесточайших репрессий! Что же до Багрицкого, то — позвольте, а как быть с Маяковским, ведь вот кто «разрушитель классической традиции»… ах, ну да, Маяковский не был евреем, а Багрицкий был…
На этом вечере режиссер Анатолий Эфрос, сидевший в президиуме, получил записку: «Создавайте свой национальный театр, а в русскую классику не лезьте». (Иначе говоря: «Убирайтесь отсюда!») Эфрос ужасно разволновался, что-то бессвязно говорил, ему из зала выкрикивали оскорбительные слова…
«Вот так, — записал я в своем дневнике 3 января. — Фашистская реакция перешла в наступление. Таким образом можно рассматривать клеветнические выпады против меня и моей книги как часть большой кампании, масштабы которой мы, может быть, даже и не представляем себе. Явно провоцируют, „выталкивают“.
Господи, как тревожно… как печально все это… Не дай развиться этому бешенству…»
Из моего дневника:
<b>11 января 1978 г.</b>
…Вчера нас позвала к себе на дачу вдова Всеволода Иванова Тамара Владимировна.
…Вышли мы от нее в прекрасную морозную ночь, и так славно было пройтись по спящему Переделкину. А пришли в Дом — мне говорит Нюра, гардеробщица, что звонил сын. Не люблю я такие звонки, от них так и ждешь неприятностей. Звоню домой. Алька говорит: недавно звонила Брусиловская, очень взволнованная, ей нужно со мной поговорить, у них после моего письма ужасные неприятности…
С тяжелым сердцем звоню ей. И вот что: Пешеходову
[директор Детгиза. — Е. В.]
вызывают в Комиздат РСФСР, там страшно разгневаны на нее за то, что она (т. е. Детгиз) «разболтала» о служебных делах (т. е. рассказали мне об истории с моей книгой), и теперь «не знаю, что будет, Галина Кузьминична в ужасе, нас разгонят…». — «Да что это такое вы говорите? Ну, вызывают Пешеходову — пусть она твердо заявит, что в Детгизе мне
ничего, абсолютно ничего не говорили. Что всю информацию я добыл где-то сам. Что эти подонки сами болтают во всех кабаках, в ЦДЛ. О чем, в конце концов, идет речь? О гос. секретах, что ли? Подлые подонки шельмуют меня и мою книгу, обвиняют в „сионизме“ — а я не смею защищаться?!» Майя сбавила тон: «Защищаться, конечно, надо, но, ради бога, не защищайте нас (Детгиз), от этого нам только хуже…»
Гнусные порядки: не существо письма обсуждается, а форма. Где я узнал? Кто посмел мне сказать?..
Ну нет, я вам не дамся, скоты. Если «пойдет не так», то я предам дело огласке.
Из ЦК мое письмо было спущено для рассмотрения в Госкомиздат СССР — идеологическое ведомство, на одну ступень более высокое, чем Госкомиздат РСФСР. 25 января я предстал перед сотрудницей этого ведомства Н. — строгой дамой, женой известного (и знакомого мне) профессора-литературоведа. Она предложила мне прочесть две рецензии на «Ура, сына Шама». Фамилии их авторов были аккуратно отрезаны ножницами. Первую рецензию написал человек, сведущий в фантастике и читавший наши предыдущие книги (он ссылался на «Экипаж „Меконга“», на «Плеск звездных морей», помнил, что Горбачевский — персонаж из «Меконга»). Оценка «Ура» — вполне положительная. Вторая рецензия была написана человеком, явно далеким от жанра фантастики, он брюзжал по поводу «сюжетных излишеств», но в конце написал, что слышал, будто этот роман обвиняют в «протаскивании сионизма», так вот: эти обвинения не имеют никаких оснований.
И произошел у нас с Н. разговор, который я на следующее утро записал в своем дневнике с максимальной точностью. Вот он:
«Удовлетворяют вас рецензии?» — «Да, — говорю, — конечно. Со второй рецензией, с оценкой книги согласиться не могу, но вывод ее абсолютно верен, а остальное не имеет значения». — «Нет, почему, — говорит она, — в книге есть литературные недостатки, вот я прочла рабочую рецензию, но вы не выполнили ее требований». — «Я не обязан выполнять все пожелания рецензентов. Книга шла трудно, рукопись на 8 листов превышала договорный объем, сокращения могли как-то отразиться… Но дело не в этом. Означают ли эти рецензии, что клеветнические обвинения с книги сняты?» — «Да, — говорит Н. — Но не думайте, что на этом дело кончится. Вы понимаете, что вы написали? Ведь вы обвиняете государственное учреждение в уголовно наказуемом преступлении». — «Я написал чистую правду. Государственное учреждение возводит на меня лживое обвинение в сионизме…» — «Откуда вы это взяли? Какие у вас факты?» — «Факты изложены в моем письме. Есть клеветническая рецензия С. С. Есть „справка“, приложенная к акту проверки хоздеятельности издательства, повторяющая обвинение. Был звонок в Дом детской книги…» — «Нет, это не аргументировано у вас. Вообще, — говорит, — если б я не знала, что вы порядочный человек, я бы подумала, что ваше письмо провокационное». — «То есть как?!» — «Вы написали его непродуманно. Слишком эмоционально». — «Я не дипломат, а писатель, и пишу так, как велит мне совесть. Обвинение в „протаскивании сионизма“ мне, члену партии с 33-летним стажем, совершенно нестерпимо». — «Вы не подумали о том, что ваш стаж могут прервать». — «Это что — угроза?» — «Нет, Евгений Львович, я просто хочу сказать, что нам будет очень трудно вас защитить». — «Это я понимаю. Куценко дама очень энергичная». — «Да, нам предстоит очень трудный разговор с ней…»
Далее я изложил суть дела. Госкомиздату РСФСР нужно разогнать НФ-редакцию Детгиза и посадить туда своих людей, которые окончательно бы закрыли дорогу в фантастику писателям среднего и старшего поколений… А моя книга для них — повод для задуманного разгона. В декабре замышлялась, готовилась коллегия: обсуждение работы НФ-редакции. Готовились докладчики… специально для разгрома моей книги. За этим должны были последовать административные выводы для Детгиза. Н. немного задумалась, когда я выложил все это. Опять заговорила о том, что из моего письма могут произойти неприятности для Детгиза. Я подчеркнуто повторил: Детгиз абсолютно ни при чем, никакой информации я там не получил. Детгиз надо защитить…
В смутном настроении я вернулся в Переделкино. С одной стороны — большое облегчение: рецензии снимают вздорные обвинения. С другой — ясно, что Куценко не отступит и предпримет яростные усилия для доказательства своей правоты. Должностные лица у нас не бывают не правы…
Вернулся перед ужином. Лидка ждала меня с нетерпением, волновалась. Рассказал ей. А вечером повторил рассказ Владику
[Бахнову. — Е. В.]
, который тоже ожидал моего возвращения, и он немного снял мое напряжение дружеским разговором и несколькими глотками коньяка.
Ну и в историю я влез…
