Натоптавшись у плиты, приготовив обед, она опять спешила к автобусу, ехала в липецкую писательскую организацию, там были у нее дела по линии местного отделения Литфонда. И только часов в 5–6 вечера Шифрина получала возможность сесть за пишмашинку.
Она подарила нам свои книги «Прошлое идет рядом» и недавно вышедшую «Я — взрослая». Обе — автобиографического характера, очень искренние и, я бы сказал, по-шолом-алейхемовски колоритные. Хорошие книги — добрые, как их автор.
Вот мы в воскресный день сидим у нее, Юлия Яковлевна угощает нас свежей рыбой.
— Дочь и зять, — говорит Юлия Яковлевна, — стесняются меня.
— Чего именно? — спрашиваю. — Еврейской темы в вашей книге?
— Не знаю, читал ли зять мою книгу. Я постаралась сделать так, чтобы она не попала в липецкий книготорг. Но может быть, читал. Или слышал… В общем, они стесняются… Моего вида, может быть, — добавляет Юлия Яковлевна тихо.
Закатное солнце сквозь прямоугольник незанавешенного окна заливает комнату розовым светом. Ровно, без тени осуждения, звучит голос старой женщины:
— Когда внук женился, я дала пятьсот рублей на свадьбу. Готовила, стряпала до последней минуты, уже гости пришли. А меня забыли пригласить за стол, и я ушла…
Так-то вот. Внук ее теперь инженер в Миассе. Летом приехал с женой в Липецк. Пришел как-то к Юлии Яковлевне: «Бабушка, мама говорит, что ты хочешь отдать нам свой холодильник». — «Ну, раз мама говорит, — ответила Юлия Яковлевна, впервые услышавшая о своем „хотении“, — так возьми». И увезли холодильник. Дочь обещала купить ей другой, но что-то не покупает, тянет…
— Ой, ну как же можно так? — огорчается Лида.
— Я ни в чем не могу ей отказать, — говорит Юлия Яковлевна. — Я же знаю, что она сирота.
— Для вас она сирота, но для нее же вы мать, правда? Если мать забывают пригласить за стол, то… Ой, ну что же это? Прямо каменный век…
— Ну уж нет, — говорю. — В каменном веке мать не забывали позвать к костру.
— Да, да, был же материнский род. Юлия Яковлевна, милая, почему вы ей прямо не скажете, что совесть надо иметь?
Юлия Яковлевна, грустно улыбаясь, пожимает плечами.
Она вознамерилась мне помочь. Я ей как-то сказал, что у нас с Лукодьяновым трудности с изданием книги (в ней были рассказы, из которых впоследствии сложился роман «Незаконная планета»). А у Шифриной были хорошие отношения с Воронежским издательством, там выходили ее книги. И она связала меня по телефону с заведующей отделом юношеской литературы этого издательства. Я спросил, интересует ли их фантастика. И услышал удивительный ответ:
— Вообще-то интересует. Но хочу вам сказать откровенно, чтобы не обнадеживать зря: комитет не разрешает нам издавать фантастику.
То, что я наблюдал в последние годы и о чем мы не раз говорили с Рафиком, а именно: фантастику втихую прикрывают, — это я услышал от официального лица в отчетливой формулировке. «Комитет не разрешает…» Речь шла о Госкомиздате РСФСР.
Этот комитет занимал важное положение в многослойной идеологической системе власти: контролировал издательства Российской Федерации. Его сотрудники — надзиратели по сути своей работы — тщательно просматривали тематические планы издательств и, если попадался неугодный по какой-либо причине автор, могли затребовать рукопись, отдать «под зарез» услужливому рецензенту и закрыть дорогу заявленной в плане книге. Или, если сомнительная, с их точки зрения, книга вышла, могли обрушить на нее разгромные рецензии.
Среди сотрудников комитета было немало бывших работников ЦК ВЛКСМ. А куда было еще идти выстаревшимся комсомольским начальникам, они ведь ничего больше не умели — только руководить идеологией. Не знаю, кто нацелил этих надзирателей на фантастику. Есть основания полагать, что целеуказание дали некоторые старые писатели-фантасты (прежде всего Александр Казанцев), недовольные тем, что читательский интерес переместился с их книг на книги новых авторов, шестидесятников. Они, монопольно владеющие принципом партийности литературы, сигнализировали: фантастика пошла куда-то не туда. Вместо того чтобы описывать светлое коммунистическое будущее, новые авторы пишут какие-то антиутопии, в которых хищные вещи искажают мораль… бюрократия занята лишь собой, забыв о народных нуждах… Действие происходит в вымышленных странах, но ведь — аллюзии… Это словцо стало наполняться угрожающим смыслом. Госкомиздатские надзиратели навострили уши.
Той же осенью был у меня откровенный разговор с Ниной Матвеевной Берковой, детгизовским редактором. Она подтвердила, что комитет запретил периферии издавать фантастику, но не потому, что на жанр наложен запрет, а потому, что много навыпускали халтуры.
Да, это так, халтуры под рубрикой фантастики навыпускали много. Но что, если где-нибудь в Омске или Липецке родится гениальный фантастический роман? Почему он должен повиснуть на колючей проволоке, преграждающей путь халтуре? И кстати, в Москве преспокойно издают фантастику, в которой с идеологией все в порядке, но вот беда — нет литературы.
— В центральных издательствах, — продолжала Беркова, — выпуск фантастики ограничен. Но не только фантастики — литературы вообще. От редакторов потребовали строжайше соблюдать качество…
Качество! Несколько раз Нина Матвеевна произнесла это слово. Под «качеством», конечно же, подразумевают лишь одно: прокрустово ложе идеологии. Писатель обязан писать только о дозволенном и быть бодрячком, оптимистом. Никаких аллюзий! Иначе редактор просто не возьмет в руки его рукопись.
Госкомиздатские надзиратели добрались и до нас с Лукодьяновым.
В 1975-м вышел в Детгизе наш роман «Ур, сын Шама». Какое-то время спустя стали доходить до меня слухи, что у издательства возникли неприятности, связанные с этим романом: Госкомиздат РСФСР обвинил его ни больше ни меньше, как в… пропаганде сионизма.
Я был поражен, узнав об этом. Начал наводить справки. Не стану называть фамилию моего конфидента, скажу лишь, что он писатель, функционер, очень осведомленный во всех делах и веяниях. От него я узнал следующее. Некто С. С., бывший работник издательства «Молодая гвардия», а ныне (то есть в то время) редактор одного тонкого, но массового журнала, сочинил рецензию на «Ура, сына Шама» для Госкомиздата РСФСР — то ли по заказу комитета, то ли по собственной инициативе. Герою романа, писал С. С., выходцу с Ближнего Востока, приданы черты «избранного народа», он выступает учителем советской молодежи, и таким образом «просматривается сионистская пропаганда».
Можно было бы с презрением проигнорировать эту злобную чушь, если б на ее основании не возникли политические обвинения. Какие-то докладчики в идеологических ведомствах назвали нашу книгу «замаскированной попыткой протащить сионизм». В Дом детской книги позвонили и потребовали снять с витрины «Ура, сына Шама» как «вредную» книгу. Детгиз залихорадило от нападок и обвинений — я узнал об этом летом 1977 года, вернувшись из дальнего плавания. Под угрозой оказалась наша новая книга «Незаконная планета», на издание которой был заключен договор с Детгизом. «Не знаю, что делать с вашей книгой», — сказала мне расстроенная Майя Брусиловская, завредакцией научно-фантастической литературы. (Брусиловская сменила многолетнюю заведующую Калакуцкую, вышедшую на пенсию. А в редакции фантастики «Молодой гвардии» тоже произошла замена: ушел С. Жемайтис, вместо него назначили Юрия Медведева, бывшего сотрудника журнала «Техника — молодежи», и ушла Белла Григорьевна Клюева — все это было очень плохо, редакция оказалась захваченной воинственными молодчиками.)
Надо было как-то отбиваться. А как? Обращаться в суд — бессмысленно и бесполезно. Это сейчас можно подать в суд на любое государственное учреждение (да и то с почти нулевой надеждой на удовлетворение иска). А в то время, в семидесятые, сама мысль о привлечении к суду государственного комитета показалась бы смехотворной. И я решил прибегнуть к единственному способу защиты — написал письмо в ЦК КПСС. Других способов просто не было.
