Итак, по этой самой Бондарной я вышел на улицу Ленина к громадному зданию АзИИ. У главного подъезда толпились школяры, среди них были и ребята из наших двух десятых классов 1-й школы: Адик Кулиев, Эля Копелиович, Вика Черномордикова, Адик Бабаев, Ира Тертышникова, Толя Любарский из нашего 10 «а», Лека Шульга, Эля Гаджинская, Лида Листенгартен и другие ребята из параллельного 10 «б».

— Марку не видели? — спросил я.

Марка Янилевский, мой друг с первого класса, вечно опаздывал. Он жил дальше всех, в нагорной части города, на улице Мустафа Субхи. Днем он забежал ко мне, мы сыграли пару партий в шахматы, потом Марка взял книжку Ал. Алтаева «Под знаменем башмака» и умчался, толстый и веселый губошлеп. Начинались зимние каникулы — прекрасное время шахмат, пинг-понга, чтения книг и вечерних шатаний по городу. Уговорились с Маркой встретиться вечером в АзИИ. Но он, как всегда, опаздывал.

Адик Бабаев сказал, строго блестя очками:

— Пошли. Места надо занять.

Он был у нас секретарем школьного комсомольского комитета и всегда знал, когда и что надо делать.

В большой аудитории на скамьях, амфитеатром поднимавшихся к потолку, расселось крикливое подвижное племя бакинских школьников. Я оказался рядом с Лидой Листенгартен из 10 «б». Перед нами, на ряд ниже, сидела неразлучная парочка — Адиль Кулиев и Эля Копелиович, голубоглазая красотка, от них, казалось, шли токи высокого напряжения. Институтский преподаватель сделал нудный доклад: какие факультеты в АзИИ, каких специалистов готовят, ну и все такое. Я слушал невнимательно — мы с Лидой разговорились и выяснили, что вряд ли будем поступать в АзИИ.

— Раньше у меня не было никаких сомнений — хотела стать геологом, как папа. А теперь… — Лида подняла глаза, как бы ища на потолке ответ на безмолвный вопрос. Глаза у нее были карие. А голос чистый, звенящий. — Тетя советует идти в медицинский, но что-то не хочется.

Я знал, что отец Лиды, известный в городе геолог-нефтяник, арестован, и мать тоже. Жила она у тети с дядей.

— Наверное, пойду на филологический, — сказала Лида. — А ты куда собираешься?

— На архитектурный. В Ленинграде, в Академии художеств, есть архитектурный факультет. Вот я туда хочу поступить.

— Ленингра-ад! Как хорошо… такой замечательный город…

— Ты там бывала?

— Нет. Только мечтала. Вон ваш Марка пришел, — кивнула она в сторону двери.

Я замахал рукой Марке, вошедшему в зал, но он не увидел и сел, отдуваясь, с краю. Наверно, мчался во всю прыть.

Тут погас свет, и начался фильм «Семья Оппенгейм».

Мы читали много и беспорядочно. Может, самым ранним сюжетом, образом, поразившим мое воображение, была прогулка капитана Немо и Аронакса по океанскому дну. Матрос Негоро сунул топор под компас, меняя курс корабля, завлекая благородных путешественников в страшную Анголу, — схватить бы мерзавца за руку. Казан, сын Казана, басовитым лаем оглашал леса Канады, по которым бродили бородатые трапперы. Ну, а длинное, бьющее без промаха ружье Натаниэля Бумпо, Зверобоя… А гиперболоид инженера Гарина… А ужасные шнурки тугов-душителей из романа Луи Жаколио «В трущобах Индии»… А жуткие события, разыгравшиеся на утесе Загубленной Девушки (помню, как мы однажды на пляже в приморском селении Бузовны, куда приехали школьной гурьбой, затеяли читать вслух майн-ридовского «Белого вождя», это было старое издание, в старом переводе вышеупомянутый утес сохранял испанское название — Нинья Пердита, — и мы, дурачки жизнерадостные, покатились с хохоту.) А Питер Мариц, юный бур из Трансвааля (вот, не могу вспомнить автора этой книжки, не уступающей в увлекательности Буссенарову «Капитану Сорви-Голове»)… Не забыть бы Шерлока Холмса… и капитана Фракасса… и Фому Ягненка…

Мыслимо ли все перечислить?

Мы подрастали, и менялось чтение — приключенщину и фантастику вытесняла классика. Преподаватель литературы Николай Степанович Плещунов учил рассматривать образы героев как бы в трех измерениях: ум, чувство, воля. В судьбе Анны Карениной главенствовало чувство, в поступках Пьера Безухова — чувство и ум, а вот Рахметов был интересен прежде всего с точки зрения воли. Так же, конечно, и Семен Давыдов, и Кожух. С последними персонажами была полная ясность: революционеры, новые люди — они и должны были олицетворять железную волю. (Рассказ Лескова «Железная воля» я прочел значительно позже, когда однозначность нашего мировоззрения сильно пошатнулась.) А вот что было делать с фадеевским Мечиком? Ну да, презирать за интеллигентскую хлипкость, чего ж еще. А эренбурговский Володя Сафонов, повесившийся из-за неспособности преодолеть отрыв от коллектива строителей Кузнецка, — с ним что делать? Ведь жалко…

Непростые вопросы ставила эпоха. Но в школьные-то годы мы еще не искали ответов. Эпоха казалась истинной, справедливой.

В старших классах увлекались Хемингуэем, Фейхтвангером.

Странное очарование исходило от «Прощай, оружие», «Фиесты», «Иметь и не иметь», от «Снегов Килиманджаро». Почти всегда хемингуэевский герой был не очень счастлив, но свободен в выборе и весьма симпатичен. Нам нравился стиль: как бы обнаженная простота слов, но сколько переживаний и даже трагедий в подтексте!

Фейхтвангер был всегда серьезен, обстоятелен, и в каждом романе — историческом ли, современном — был у него на заднем плане умный ироничный персонаж, глубже других понимавший происходящее. Конечно, для нас всего важнее была у Фейхтвангера антифашистская тема — в романах «Успех», «Семья Оппенгейм» (Опперман в позднейшем варианте), «Изгнание» мы видели поразительное победоносное шествие фашизма в одной из самых цивилизованных стран — в стране Гете, Шиллера, Карла Маркса…

И вот «Семья Оппенгейм» ожила на экране. Мы перенеслись из нашей счастливой страны с передовым строем в несчастную Германию, попавшую во власть нацистов, фашистов — вот этих наглых, откормленных, со свастикой на рукавах. О, как мы ненавидели этих молодчиков и их бесноватого, как писали в газетах, фюрера!

Шли кадры с самоубийством юноши Бертольда. Я посмотрел на Лиду. В свете, отраженном экраном, ее глаз влажно блестел. Такой сочувствовавший, очень человеческий глаз. Что-то произошло в этот момент — что-то дрогнуло в душе. Что-то залетело…

Кончился сеанс, школьники повалили к выходу. У дверей толстяк Марка Янилевский поджидал меня. Обмениваясь впечатлениями, вышли на улицу.

— Мировая картина! — заявил Марка. Он шел, похрустывая суставами. Странные у него были суставы, вдруг начинали хрустеть на ходу. — Самая лучшая!

— Даже лучше «Цирка»? — подначил я Марку.

«Цирк» мы смотрели раз десять, были поголовно влюблены в Любовь Орлову и дружно сходились на том, что это самый замечательный, после «Чапаева», фильм. И Марка так считал.

— «Цирк», — ответил он вполне серьезно, — в общем, бытовая комедия, хотя там есть соцзерно. Но сейчас главное — антифашистская тема.

Он был у нас, можно сказать, главный теоретик. Сочинения всегда писал очень длинные, толковые, с упором на социальное значение. На это самое «соцзерно». (Где-то мы вычитали это словцо и ввели в употребление — сперва для забавы, а потом привыкли.)

На Балаханской в лицо ударил холодный норд. Из-за башенок Сабунчинского вокзала донесся вскрик электрички. Мы шли вдоль одноэтажных беленых домов, мимо укрывшихся ставнями лавок. Желтые пятна света редких фонарей лежали на черном мокром асфальте. Белел в углах снег. Лида шла рядом со мной, в коричневом пальто с серым каракулевым воротником и такой же серой шапочке.

Довольно давно мы с Лидой знакомы, но у нас были разные компании. Впервые мы шли рядом и уже дошли до угла Красноармейской, до табачной фабрики, тут свернуть налево — и я дома. Но — не хотелось сворачивать. Кто-то из ребят, шедших с нами, уже отсеялся, теперь шли втроем, и Марка резко осуждал политику невмешательства, которая позволила Франко с помощью Гитлера и Муссолини задушить Испанскую республику.

Ах, Испания! Два с половиной года нам снилось твое безоблачное небо, а в небе фашистские «юнкерсы» и наши «чатос», да, мы знали, что так — «чатос», то есть курносые, — называли испанцы советские истребители. По репортажам Кольцова в «Правде» и Эренбурга в «Известиях» вникали в ход войны, радовались, когда фашистам набили морду под Гвадалахарой, переживали гибель Лукача, падение Теруэля… Что тут говорить. Республиканцы разбиты, идут последние бои на Эбро… А теперь Гитлер точит зубы на Чехословакию… Было, было от чего нам поволноваться…