Эта книга посвящается светлой памяти твоей, Зарянка».

– Свежее мясо! Отличное свежее мясо! – так и начинается мое утро. Каждый день, кроме пятницы.

– Люхум аттазиджа! – прямо под окном, двумя этажами ниже. Еще одна издержка Двадцатого округа – как и аборигены, смотрящие на тебя с таким удивлением, словно по их улицам идет белый медведь.

ESA, в которую я так и не поступил, сделала мне ручкой минимум на год, так что оставаться в Париже будет просто не на что. Можно вернуться в Беринген, туда репатриировались мои родители, когда в России начиналось. Только о возвращении не хотелось даже думать. С тоской и черной завистью обновляя список принятых на планшете, я слушал, как мой сосед по комнате празднует поступление с еще несколькими хмырями. Один из них, горбоносый и худощавый, подошел и ко мне.

– Мигель, ронин-профи. – Кто такой ронин, я не знал, но отрекомендовался в ответ:

– Курт. Все завалил.

– Ага. Видишь меня в этом списке? – Наклонившись над планшетом копной сальных черных волос, Мигель бесцеремонно ткнул пальцем в экран.

– ???

– Я тоже не вижу. Четвертый раз не нахожу и в пятый не найду. Так что и ты прими это проще.

– …

Наверное, в тот момент я напоминал теленка, который остался один в чистом поле. Глядя на мою кислую физиономию, Мигель буквально запихнул меня за стол к своим приятелям и всучил бутылку «Кроненбурга»…

Очнулся я от того, что меня бесцеремонно окатили водой. Тело ныло так, как будто меня завязали в узел на пару суток. Откуда-то с улицы доносился запах тухлятины. Я перевернулся на спину: перед глазами расплывалось кровавое пятно – впрочем, это оказался всего лишь японский флаг, прибитый к потолку.

– Остался от прежних жильцов, – пояснил Мигель.

Промычав что-то невнятное, я сел, привалившись к засаленной стене.

– Правильно понял, у тебя еще все впереди. Слушай, compadre, я так понимаю, к мамочке под крылышко тебе неохота?

Я сумел кивнуть в знак согласия.

– Вот что, живи у меня. За квартиру пополам будем платить, как сможешь. Пока в долг.

Утвердительно киваю еще раз.

– Что здесь с работой? – Пересохшее горло скрипело как несмазанная телега.

– Совсем pendejo? Тебе вчера говорили – устраиваешься курьером в любой магазин, и на еду тебе хватит. А там будет видно.

После скромного завтрака (чай из несвежего пакетика и черствый батон с маслом) Мигель лег досыпать. А я – сел искать вакансии на высокую должность мальчика на побегушках…

Через пару недель в Двадцатке я сносно торговался, а через пару месяцев – мог прочитать объявление и с горем пополам объясниться на дикой мешанине арабского и французского. Серая куртка, низко надвинутая кепка и рыжая щетина, превращавшаяся в бороду, – так на меня перестали обращать внимание. То ли я стал походить на какого-нибудь иранца, то ли просто не представлял интереса, как никчемная деталь пейзажа. Меня устраивало и то и другое.

Вот я и на месте. Осталось отдать последний заказ и идти домой, благо здесь совсем недалеко. Четвертый этаж, вторая дверь от лестницы, ноутбук и гарнитура Zelix. Получатель не указан.

– Ассаляму алейкум! – открывает мне дверь усатый араб.

– Ва-алейкум, <вот ваш заказ>.

– <Заноси>.

– <Распишитесь здесь и здесь. Дополнительное вознаграждение – на ваше усмотрение>.

– Над произношением работать не пробовал? – Араб сказал это по-русски, протянув ладонь размером с лопату. – Сан Саныч.

– К-курт.

– Да ты заходи, присаживайся. Чаю будешь?

За чаем я рассказал ему о своих нехитрых приключениях. Тот слушал, иногда спрашивая и кивая головой, как будто с чем-то сверяясь.

Когда я закончил, мой собеседник, решившись, взял быка за рога:

– Домой возвращаться собираешься?

– К родителям в Германию?

– Домой, в Союз.

– Что я буду там делать?

– А здесь ты что делаешь?

– Как видите, курьерствую. На еду хватает.

– Вот и будешь курьером. Красной чумой торговать. Вразнос.

В европейских новостях, официальных и не очень, советских журналистов так и называли, чумными крысами. Циничными, трусливыми и беспринципными догматиками, ненавидящими тех, кому незадорого наняты прислуживать. Мечтающими хоть тушкой, хоть чучелком, хоть индусом-уборщиком, но устроиться в русскую службу BBC, к настоящим мастерам.

Весь вид моего собеседника настолько не вязался с этим образом, что я, не сдержавшись, прыснул со смеху. Глядя на метаморфозы моего лица, расхохотался и Сан Саныч.

Отсмеявшись, он протянул мне визитку с надписью «Центр экстремальной журналистики», дав понять, что разговор окончен.

Аварийная сирена не просто воет – она продирает до самых костей. От нее хочется бежать хоть на край света, не разбирая дороги. Ее вой перекрывает только рев старшины-инструктора, что желает нам доброго утра и анальных кар посредством ствола от КПС, если мы, упаси боже, снова затормозим. Я выбегаю из казармы последним: остальное наше воинство уже построилось неровной шеренгой прямо во дворе: три отделения, по 11 человек в каждом. Учебная группа 3271, будущее русской военной журналистики, а пока – команда бабуинов, упоротые упыри и просто мясо. Свежее пушечное мясо.

Мы получаем на складе наши броники и автоматы: до огневой подготовки еще недели три, так что нам выдают допотопные АК со снятыми бойками. Бежим в лес, к бывшей лыжной трассе: сегодня в утреннем меню пять километров по холмам и оврагам. Солнце начинает припекать, разгоняя туман: через полчаса в ЭСКАРПе будет жарко, словно в бане.

– Запевай!

Наверх вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступа-а-ет!

Сорока, сидевшая на ветке, срывается и улетает, испугавшись наших нестройных воплей.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не жела-а-ет!

Я подтягиваю, путаясь в словах. К концу песни мы как раз выходим на трассу. Из головы постепенно исчезают все мысли, остается только чувство ватных ног да автомат бьет прикладом по заднице, не давая отрубиться окончательно.

Киплинг прав: в аду нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей. Достаточно одной пыли. Красная пыль была везде: она скрипела на зубах, забивалась в любую щель и намертво въедалась в одежду. После первых же километров грунтовки мой «уазик» из белого становился светло-кирпичным. Ничего не поделаешь, сухой сезон. Добро пожаловать в Африку.

До Солвези, ближайшего зачатка цивилизации, оставалось еще шестьдесят километров. Мне надлежало получить на складе бухту оптокабеля, а в госпитале – новую канистру спирта. На добрый медицинский спирт у негров можно выменять что угодно, от интервью до живой курицы, и мы этим нагло пользуемся.

Я проезжаю мимо остовов тридцатитонных TEREXов, застывших на краю карьера, как мертвые киты. Мимо экскаватора, бессильно склонившего шею в земном поклоне равнодушному богу. Подождите, родные, мы доберемся и до вас. А пока ребята из геологоразведки решили «потыкать веточкой» шахту Лумвана, очень надеясь успеть до дождей.

А я каждые три-четыре дня глотаю пыль, подменяя водителя: тот поймал особо злобную дизентерию и улетел в Кабве на санитарном автожире. Добрался что кум королю: для «Мухи» нет ни колдобин, ни пыли, ни даже воздушных ям. Я кручу баранку, слушаю урчание дизеля и радуюсь, что у меня машина с мягким верхом, наезжая на очередную кочку. До Солвези еще больше часа…