Отряд «С». Ишь ты, докопался, крыса. Имеет доступ. В личном деле этого нет. И рассказывать об этом я не собирался.

— Молчите… Ну что ж, это ваше право, — следак старательно сверлил меня взглядом. — Однако считаю своим долгом сообщить, что в отношении вас также возбуждено дело по статьям о вымогательстве взятки в особо крупном размере, причинении тяжких телесных повреждений и превышении служебных полномочий. Это вам понятно?

ЧТО?!

— Нет. Не понял, — я честно посмотрел в глаза следователю. — Я не вымогал взятки. И не превышал.

Подобное обвинение возможно только в отсутствие записи, когда мои показания и показания Клима уравнивались в глазах следствия. Но запись не могла пропасть, Семён ни за что не допустил бы такого.

Хотя…

Могу ли я сейчас верить Семёну, с которым у меня, вопреки слухам, не было никаких дружеских отношений? Шлемову и Маринке я тоже верил.

И где я теперь с этой верой…

Я разом вспомнил свои вчерашние размышления про Клима и вдруг увидел себя стоящим на бесконечной гладкой плоскости в странном, огромном, переливающемся сиренево-золотистыми оттенками пространстве. Там, внизу, в плоскости, как в зеркале, были та жизнь и тот мир, к которым я привык и которые знал. И сейчас я чувствовал себя насильно, буквально за шкирку выдранным из этого привычного существования. А плоскость дрогнула. И не просто дрогнула, а стала наклоняться, провоцируя меня соскользнуть куда-то вниз. В непонятную, неведомую и оттого жуткую бездну.

И вместе с этим ощущением-картинкой пришло чёткое понимание: нельзя.

Я должен удержаться на этой плоскости, даже если она встанет на ребро.

Спокойно, Лёха. Спокойно.

Но подумать о том, с какого перепугу я словил такой глюк, я не успел. Какая-то часть сознания активно уцепилась за предложенную картинку, словно она была не менее реальна, чем всё, что меня окружало на самом деле. И я плюнул. Чёрт с ним, с глюком.

Потом разберусь.

Гомзяков смотрел почти с равнодушием удава, собирающегося сожрать беспомощного кролика.

— Сейчас придёт ваш адвокат, и вы сможете ознакомиться с доказательствами по этим пунктам обвинения. Потом приступим к допросу.

Чёрт. Смертельно хочется курить. Крепко сжал кулаки, чтобы руки не вздрагивали. Терпи, Лёха.

Следак отложил моё дело, заглянул в ящик стола, и передо мной возникла пачка «Звезды» и пепельница даже лучше, чем у Клима.

— Курите.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не взять. Провоцирует. Смотрю на него.

— Нет. Благодарю.

В маленьких глазках человеческое выражение. Ишь ты…

— Курите, капитан. Это не провокация, я вам разрешаю. — И охране: — Снимите с него наручники.

Потереть запястья, вытащить сигарету, сорвать колпачок предохранителя, закурить. Уже легче.

Гомзяков внимательно смотрит, поставив локти на стол и упираясь подбородком в сплетённые пальцы.

— Я читал ваше личное дело, медзаключение, изучил показания вашего начальника и Веселовой. Вы — психически вменяемый, у вас устойчивая психика и сильный самоконтроль. Чисто по-человечески я вас понимаю и испытываю к вам определенное уважение. Мне не часто попадают на допрос люди, ставшие кавалерами ордена Отваги в девятнадцать лет и за три года дослужившиеся до офицера. Но де факто и де юре — вы виновны. Состояние аффекта — смягчающее обстоятельство, но не снимающее с вас вины.

— Знаю, — топлю бычок в пепельнице. Дым уже вытянут воздуховодами. Сигарета кончилась в три затяжки. Ещё бы одну… Смотрю на Гомзякова.

— Позволите?

— Да, разумеется, — подполкан кивает. — Так вот, чего я не могу понять, как вы решились пойти на должностное преступление. На что вы рассчитывали, вызывая ОСБ и отчитываясь вашему руководству? На хорошие отношения с Рахмановым?

Беру вторую, обдумывая ответ. Муть какая-то. Если по Климу возбудили дело, значит, запись и все материалы проверки должны быть у Гомзякова. Тогда почему возбудили дело? Семёна снова приплели… Ни черта не понимаю. Но нервы натянуты, как струны, а ноги скользят по невидимой плоскости, что застыла под углом сорок пять градусов, и я-невидимый машу руками, ловя равновесие. Не упасть. Главное — удержаться на ногах.

Иначе — всё. Вниз.

Туда, где опустившийся край обнажил чёрную глубокую и жуткую Тьму.

— Я хочу увидеть запись. И заключение проверки.

Перелив внутренней связи. Гомзяков выслушивает и коротко отвечает: «Пропустить». Кладёт трубку, смотрит на меня.

— Прибыл ваш адвокат, Алексей Витальевич.

Адвокат оказался молодым и деловитым. Высокий, черноволосый, ухоженный до блеска, в тёмно-синем дорогом костюме и с ноутом под мышкой. Бледно-розовая рубаха оттеняла смуглую кожу и выразительный нос. В отличие от следователей и прокуроров, адвокатура по-прежнему оставалась вольнонаемной, и оплачивать услуги этого щёголя я буду из собственного кармана. Но это мелочи. Денег на карте хватит.

— Добрый день, Алексей Витальевич, — адвокат быстрым шагом прошёл к столу и кивнул мне. — Я — Зарубин Шармат Иванович, дежурный адвокат третьей адвокатской палаты. Буду представлять ваши интересы на следствии и в суде. У вас есть возражения по моему участию?

Я покачал головой. Какая мне разница. Я не хуже этого Шармата разбирался в законах и знал, что мне светит. Вопрос только в доказательной базе. Именно это волновало меня больше всего.

— Отлично, — Шармат уселся за стол напротив меня, раскрыл ноут. — Тогда приступим?

Гомзяков кивнул и снова открыл дело.

Официальную часть обвинения я почти не слушал. Всё важное он уже сказал.

— Итак, вы выразили желание ознакомиться с записью и заключением проверки, — Гомзяков невозмутимо смотрит на меня. Я киваю. Адвокат поддерживает.

— Да, мы желаем увидеть запись.

На столе между нами появляется щель, из неё выдвигается двусторонний экран. Несколько щелчков — и вот…

Клим сидит в своём кресле, я говорю.

— … Будем платить добровольно, или конфисковывать имущество? Во втором случае все расходы лягут на вас, а это не маленькая сумма. Также разъясняю вам, что в случае отказа от добровольного исполнения весь ваш бизнес, как незаконно действующий, будет закрыт, а имущество перейдет в собственность Федерации. Или…

Плоскость под моими ногами разом наклонилась ещё на десять градусов.

Что за «или»?! Я этого не говорил!

Бледный Клим дёргает галстук.

— Сколько… Сколько вы хотите?

— Восемьсот.

— Ты… Мальчишка! Щенок! Охрана!

Картинка стремительно меняется: в дверях два охранника вскидывают «Узи». За кадром голос Клима:

— Задержите его! Он вымогатель!

Чёрт меня побери, что это за хрень?!

Выстрел из «УД» опередил очереди «Узи», снова стремительный скачок картинки — я под столом. И снова выстрел из «УД». Картинка опять меняется: встаю, выхожу из-за укрытия, два охранника на полу. В распахнутых дверях белая, как простыня, секретарша с округлившимися глазами зажимает ладонями рот, давя рвущийся наружу крик.

— Вернемся к нашему разговору, Клим Максимович?

На стол ложится электронная карта. Моя карта. Не подразделения.

Совершенно бледный Клим мелко кивает.

— Я… Я заплачу. Только вы помогите им…

На экране видно, как я вкалываю лекарства охранникам и обрабатываю раны.

Дальше я смотреть не стал. Я скользил вниз по стеклянной плоскости, что норовила встать на ребро. Я-невидимый же из последних сил старался замедлить своё почти падение и только чудом удерживался на ногах. Что бы это ни было, меня здорово подставили. Качественно и чисто. И сделать это мог только один человек.

Рахманов.

— Это не та запись, — смотрю Гомзякову прямо в глаза. — Я этого не говорил и не делал. Запросите у Рахманова настоящую запись.

— Да вы не волнуйтесь так, Алексей Витальевич, — следак нарочито добродушно улыбается.

Только сейчас замечаю, что третью сигарету просто растёр в кулаке. Вот чёрт… Стряхиваю крошки с ладони в пепельницу. Гель мелко вздрагивает, поглощая пепел и крошево. Абсолютная пожаробезопасность.