УЛИЦЫ МОЕЙ СТОЛИЦЫ Улицы моей столицы, Я ваш давний пешеход. Мы глядим друг другу в лица Далеко не первый год. Вы как будто удивились: Разве это ты, Илья?.. Изменились, изменились, Изменились вы и я. Да, само собой, конечно, Перемены налицо: Очень скучно — если вечно Все одно и то ж лицо. На дощечке, на эмали Имя улицы видно, А едва ли, а едва ли Знают люди, чье оно. Лично мне оно дороже, Чем кому-либо из вас… Дождь пошел. Стоит прохожий И с угла не сводит глаз… БЕЗГОЛОСЫЙ
Не кто иной — я спел бы вам, Но это невозможно: Мой звонкий голос Где-то там, В теплушке промороженной. За тридевять, За сорок лет, Откуда даже эха нет Монархии низложенной. И только хриплый голос мой, Перебиваемый пальбой И ею же — само собой — На миллион помноженный, Кричит: «Да здравствует! Долой!» Не кто, а я иду Москвой, Притихшей и встревоженной. При мне винтовка «витерли» Калибра несусветного. А я иду. И все так шли — Шагали наши патрули До часу предрассветного. А снег Москву одолевал — Глухой, слепой, безмолвный, Он глох, он слеп, он колдовал — Всесильный и безвольный, А мы входили на вокзал, Мы строились повзводно. Товарный поезд подползал — Так было нам угодно. Грузились мы. Шипел свисток. Нас дергало, качало… И приставал сосед: — Браток, Запел бы для начала… Двадцатый год. Двадцатый год. И голый лед. И белый сброд. Осьмушка хлеба — весь паек. Патрон пяток. И все, браток. Но я все песни начинал — Ведь я был запевала… Прокочевал, проночевал, Пропел я звонкий голос мой: Его как не бывало. Он там — в снегу, во тьме, в огне, В теплушке промороженной. Он и сейчас поет во мне, Высокий И восторженный. ПОРА ОСЕННЯЯ 1 На дворе пора осенняя — Вся Москва готовится к зиме. Без истерики, без потрясения Вся листва слетается к земле. Свежее, чуть горькое, чуть грустное Вольно разливается в груди, — Детское, простое, безыскусное, Словно все светлеет впереди И зовет: — Гляди! Дыши! Иди! 2 С отечеством живу в едином ритме: Нас разомкнуть — и вовсе нет меня. Вот льется дождь и внятно говорит мне: «Иди со мной, ведь я тебе родня. И ты и я — состав одной природы, — Ты ею чувствуешь и мыслишь с нею в лад, Перемогаешь все ее невзгоды. Она щедра, и, значит, ты богат. Ступи под мокрый занавес погоды, — Тебе ковры раскинул листопад». 3 Жаль тех, с кем дождь не говорит, Кому не светят свечки листопада, Чей выход в мир ненастьями закрыт, — Им никого, кроме себя, не надо. Чью кровь смирил-заговорил застой, Движенье мысли запер самомнением. Как жаль больных: смертелен их покой, Не нарушаемый смятеньем. А осень в зиму перейдет — Снег празднично и смело засверкает. Мне по душе мороз, сугробы, лед — Все, что к движению толкает. Больных мне жаль: их добровольный плен Живительных не примет перемен… «Из земли — хоть в стужу да наружу…» Из земли — хоть в стужу да наружу — Так и лезет новая трава. Вот и я молчание нарушу: Может быть, не вымерзнут слова. Слово за слово — посеешь строчку, И не как-нибудь, не вкривь, не вкось, — Радуешься первому росточку, Может, и не вымерзнет. Авось… Примутся. Потом укоренятся, Побегут меж ними муравьи, И разведчицы крылатой нации Понесут корзиночки свои. С Танганьики до реки Таруски Журавли потянут в вышине, В рифму, по-зулусски иль по-русски — Иль еще как — подкурлыкнут мне. «Сейчас на западе — вчера…»
Сейчас на западе — вчера. На улицах безлюдно. Воображения игра, И к ней привыкнуть трудно. Москва, и вдруг — Владивосток, И, очевидец дива, Я вижу парус-лепесток На синеве залива… Еще ты спишь. Еще Москва Пустынна, безмашинна. Здесь полный полдень — даль морская Блестит крылами джинна. Не верю, сам себя щиплю И слышу крики чаек. Где б ни был, я тебя люблю И по тебе скучаю. |
