Но уже взобравшись на первую прибрежную кручу, убедились, что это догорал лес на холме, где упал подбитый гитлеровский самолет. И разочарование и радость охватили мальчишек одновременно. Разочарование, потому что это не деревня, не человеческое жилье приветствовало их дымком. А радость — потому что снова же сами становятся хозяевами огня. У них будет костер, чтобы сварить рыбу, согреться ночью.

Самолет ударился торчком о каминную скалу и, сплющившись лепешкой, загорелся. Вполне возможно, что падал он вовсе не поврежденным, а только потому, что потерял управление, потому что летчик, получив ранение, скорее всего, выбросился на парашюте. Металл кое-где расплавился и потек, сплющился в какую-то бесформенную массу. Когда ребята добрались до места падения самолета, там еще тлели стволы вековых деревьев, но бесформенная куча металла уже остыла.

Осторожно обойдя это место, ребята разочарованно переглянулись. Каждый из них мысленно надеялся, что с самолета им удастся перенести к шалашу какие-то удобные детали, чтобы приспособить их в этом новом, таком ужасающем своим будущим быту. Стояли и грустно смотрели на бесформенные кучи расплавленного металла, на тлеющие охапки веток, стволы деревьев.

Ни облачка на небе, в воздухе угрожающий штиль. Печет солнце, донимают мысли, полные грусти и отчаяния. Со вчерашнего дня ребята ничего не ели и пока не было никакой перспективы что-то поесть и сегодня.

Трое ребят обернулись и посмотрели на Олега. В глазах друзей отразилось сочувствие, хотя их тоже мучил голод.

— По-моему, ты, Олег, разбаловался в лагере, — начал Юра. Хотя это, конечно, была шутка, но упрек очень искренне прозвучал в этих словах друга.

Роман кашлянул, словно точку поставил на этом разговоре, и Юра умолк, не закончив мысли. А Роман независимо обернулся, оглядывая окружающие зеленые горы, бесконечность океана за ними — может, пытался угадать судьбу товарищей, которые так горько поплатились за него. О своей судьбе имел мужество не думать, ведь сам виноват.

Вдруг вздрогнул:

— Олег, не дрейфь! Шоколад для тебя. Для тебя, Олежка, у меня есть шоколад! Ребята, ура! Клянусь, на том парашюте повис фашистский летчик! Ему шоколад уже не нужен, факт!

— Где, Рома, где он, проклятый?

— Айда за мной! Летчики берут с собой в полет аварийный запас. Сам Зевс не придумал бы более сытого чем шоколад аварийного запаса. Он фашисту теперь уже, как говорила моя бабушка, по барабану. Будем же благоразумными реалистами.

— Может, он жив, Рома?

Но Роман уже не прислушивался. Он стремглав спускался со скалы вниз к густому лесу, где белело на зеленом фоне выразительное пятно парашюта.

Летчик едва доставал ногами до земли, бессильно вися на стропах парашюта.

— Ого, друзья, это уже не куча расплавленного металла. Во-первых, парашют... — бодрился Роман, обходя неподвижного летчика.

— Пока что этот уже, кажется, не будет летать, — констатировал Ваня Туляков, осторожно беря летчика за руку.

— Горн или Кюхельвейс? Горна подстрелил чех, а я стрелял в Кюхельвейса, — гордо заговорил Олег.

— А я в Вейгта!

— Ты, Юрочка, в Вейгта. А сейчас иди вот отстегивай стропы. Я буду поддерживать, а ты... Давайте вместе — фриц еще жив... И без всяких, ребята, теперь он обезврежен, может, хоть теперь станет человеком, — приказал Ваня, хозяйничая около повисшего летчика.

Самым простым оказалось отстегнуть ремни и освободить летчика от парашюта. Раненого осторожно положили на землю, быстро расстегнули китель и сняли его. Подбадривая товарищей, каждый преодолевал предательское чувство то ли страха перед врагом, то ли жалости к человеку. Перекошенное в смертельных судорогах лицо, закрытые глаза, чуть слышное хриплое дыхание...

— Сквозная рана в правом боку, — определил Ваня. — Ищи, Юра, бинт в той сумке через плечо.

— А не умрет он у нас на руках? — пробормотал Юра, дрожащими руками раскрывая сумку.

— Вот так стрелял Олег. Сквозная рана! — восхищался Роман, умело и с достаточной осторожностью протирая на спине рану куском бинта.

Только один раз в школе они слушали короткую лекцию о первой помощи раненому. А как глубоко врезалась она им в память! Олег тут же вытер тампоном рану у входа и выхода пули, примотал сверху подушечки из марли. В консервной банке, которую вычистили песком и ополоснули, принесли раненому воды.

Летчик глубоко и громко вздохнул, открыл глаза. Но что мог он понять из окружения, потеряв столько крови. Ему дали воды, удобнее положили на подстилку из листьев и травы.

Только теперь вспомнили об оружии. Быстро сняли с пояса тяжелый пистолет. Ваня взвесил на руках, вызывая одобрение друзей.

— Кольт проклятый или парабеллум? — спросил неизвестно у кого.

— Пусть парабеллум, Ваня! Забирай и обоймы.

В следующее мгновение с руки летчика сняли часы. Ваня приложил к уху, улыбнулся:

— Работает черт! Ромка, айда на дерево, снимай парашют.

— Есть, товарищ командир, снять парашют! Клянусь бородой большого чародея...

На неизвестном, безлюдном, но таком уютном острове советские подростки не забыли о человеческих обязанности по отношению к раненому. Едва живой летчик был в этот момент для них только несчастным человеком, которому сильные должны помочь бороться со смертью.

За этими хлопотами ребята забыли даже о собственном голоде. Перенеся раненого к шалашу и умостив удобно на траве, еще раз напоили его и снова вспомнили о своем положении. Оно до сих пор было не блестящим, а теперь приобретало характер катастрофы. Заботы о раненом теперь становились на первом месте в их и без того ужасной жизни.

Оставив Юру около раненого, ребята пошли на поиски чего-то съедобного.

— Олег, держись, друг! Ты так мужественно сражался с его напарником, пока они нам угрожали. А теперь покажи в отношении к этому раненому наши советские обычаи помогать человеку! Я сам, брат, жалею, что наш добрый друг чех погиб, а этого, проклятого, только царапнул. Но теперь он ранен и нуждается в помощи... — говорил Ваня.

— Это — Горн. Я по документам убедился, что это он. Его наш Пранек посадил!

...Среди трофеев у ребят был большой шелковый парашют. Кроме того, они получили еще один пистолет с четырьмя полными обоймами патронов. А это много значило для полного завоевания жизни на необитаемом острове.

Найдены были и еще некоторые вещи, каждая из которых имела для «робинзонов» неоценимое значение. Замечательный портативный компас, почти не начатая записная книжка с карандашом, финка, зажигалка и, наконец, часы с заводом на восемь суток!

— Ты, Рома, говоришь, что фашистские летчики всегда берут аварийный запас шоколада в случае чего... Гостеприимство у гитлеровцев подгуляло.

— Это правда. Гостеприимство у гитлеровцев подгуляло еще в самолете, наверное, пожрал проклятый, гоняясь за нами.

— Некогда было. Наверное, гитлеровцы теперь и не нюхают того шоколада. Хотя бы хлеб брал с собой, несчастный. Летит, проклятый, как к тете в гости, за три дня изголодался... Накормишь его теперь... — бормотал недовольный Роман.

— А унывать из-за этого не следует, Робинзон. У нас еще так много неизвестного впереди, давайте не впадать в отчаяние. Пойдем к шалашу. Юра, наверное, там уже нашел общий язык с нашим пленным. Надо что-то придумывать, думать надо, ребята.

— Надо думать да гадать, как продукты здесь достать, — дополнил Тулякова задумчивый Роман.

Солнце немилосердно припекало на скалах.

Думать, гадать пионерам было о чем. На их руках раненый, которому не только уход, а главное — приличное питание нужно. И о себе, о своем питании позаботиться надо. И будущее их тоже остается такой же нерешенной проблемой.

Что по океану где-то ходят корабли союзников, в этом не было никаких сомнений. Надо только проследить, не ошибиться. А как им сообщить с такого расстояния о своем положении?

Да пока появится тот спасительный корабль (и захотят ли еще союзники возиться с какими-то там мальчишками?..), надо самим искать средства к жизни.