К такой группе памятников со скрытым в них магическим содержанием принадлежат так называемые надписи с буквами латинского алфавита — памятники ABC, как они именуются в литературе. Эти памятники, довольно долго считавшиеся образцами школьных упражнений учеников или каменотесов, высекавших надписи, раскрывают еще одну сторону религиозного сознания древних. Алфавит мог быть воспроизведен полностью или частично, с удвоением каких-то одних букв и пропуском других. В Карнунте на большой кровельной черепице (54X42 см) с клеймом XIV Сдвоенного легиона по мягкой глине до обжига был прочерчен весь алфавит от А до Ζ (CIL, III, 11453). На черепице из Дакии буквы алфавита были написаны трижды и только во второй строке полностью. На черепице из Паннонии в четырех строках одна под другой был воспроизведен весь алфавит от А до Ζ (CIL, III, XXVII, 1). Подобные памятники представляют собой обращения к божеству, но сами просьбы и желания зашифрованы для других, но не для самого божества: предполагается, что, поскольку алфавит содержит элементы всех слов и, соответственно, желаний, божество возьмет из него то, что сочтет нужным[258]. Из дунайских городов известны и некоторые другие памятники I–III вв., содержащие магический текст или заключенные в нем отдельные магические слова и знаки.
Эта многосторонность религиозной жизни римского провинциального города, отражающая отчасти многоэтничность его населения, не могла не воздействовать на коренное население дунайских провинций. Оно не было задето греческим влиянием до римского завоевания, поэтому процесс романизации мог проходить здесь в наиболее римских формах в сфере как социально-экономической жизни, так и культурно-идеологической.
Местное население дунайских провинций — кельтские, фракийские и иллирийские племена — были вовлечены в последовательный процесс романизации. Распространение римского гражданства, а также многолетняя служба в римских войсках способствовали тому, что римский образ жизни, римская идеология и культура, латинский язык, бывший единственным языком, который делал возможным общение разноэтничного населения западных провинций, в том числе и рабов, — все это формировало местное римское общество. Его представляли городские магистраты, члены ремесленных и культовых коллегий, лица, исполнявшие жреческие обязанности при отправлении культа императора и различных богов римского пантеона. В самых разных надписях мы сталкиваемся с этим романизированным населением, носившим родовые императорские имена Юлиев, Клавдиев, Флавиев, Элиев, Аврелиев и Септимиев.
Процесс романизации позволил обнаружиться и местным традициям, религиозным верованиям и представлениям, которые продолжали существовать в римский период в среде романизированных слоев, воспринявших римскую религию и этические нормы. Это особенно очевидно для племенных общин бойев и эрависков, сельские территории которых были отнесены к городам (Карнунту и Аквинку) в связи с предоставлением им статуса муниципиев. Местные культы, верования и традиции, которые дошли до нас обычно в римской интерпретации вследствие усвоения самого обычая постановки посвятительных стел, алтарей или надгробий, в начальный период римской истории провинций были связаны с прежней аристократией племен. Ее представителям принадлежит большинство соответствующих памятников, преимущественно эпитафий, особенно многочисленных начиная со второй половины I в. и до середины II в.
В этой среде долго удерживаются местные имена и местные традиции в женской одежде, а также в системе религиозных представлений. Надгробные стелы содержат изображения умерших бойев и эрависков (нередко имевших право римского гражданства) в местной одежде. Так, Флавия Узайу, дочь Таттуна, из племени эрависков, родившаяся в правление Тиберия и умершая 80 лет, изображена в местной одежде, скрепленной на плечах большими «крылатыми» фибулами, известными в литературе как фибулы паннонско-норического типа. На ее шее цепь, признак знатного происхождения, на руках широкие браслеты, в руках — зеркало и веретено; на голове Флавии Узайу надет платок в виде тюрбана, поверх которого на плечи спускается покрывало. В нижней части надгробия изображена крытая повозка, запряженная двумя лошадьми с кучером на козлах и слугой сзади, символизирующая путешествие умершей в загробный мир[259]. Семья этой Флавии Узайу получила римское гражданство от императоров из династии Флавиев; надгробие поставил ее сын Квинт Флавий Титук. Римский городской магистрат, декурион в муниципии Горсии — Публий Элий Респект, который получил римское гражданство от Адриана при возведении Горсия в статус муниципия, распорядился изобразить умерших — свою жену и десятилетнюю дочь — в местной одежде эрависских женщин. Жена, Ульпия Амасия, и дочь, Элия Материона, представлены в платьях, скрепленных фибулами на плечах, в головных уборах типа тюрбана, с шейной цепью и медальонами на груди. В эпитафии стоит типичная римская формула: hic sita est и ob pietatem memoriae posuit, датирующая памятник первыми десятилетиями II в. Надгробие было сделано из италийского мрамора и обнаруживает влияние скульптурных мастерских Норика[260]. Некая Брогиомара, дочь Даллона, умершая 25 лет, и ее двухлетняя дочь Янтуна изображены в местной одежде, с шейной цепью, с двойными браслетами, с широким поясом на платье и фибулами, скрепляющими его на плечах (CIL, IIIr 3594). Подобные примеры не единственные.
Очевидно, существовали и другие традиции, пока еще нам неизвестные, которые продолжали удерживаться в быту, в обрядах и обычаях. Одежда здесь только внешний показатель того, что прежний образ жизни не был забыт. Немногие эпитафии III в. по-прежнему представляют жену в головном уборе типа тюрбана, с шейной цепью, подвесками или медальонами на груди, мужа — в римской тоге, со свитком магистрата в руках или в военной одежде легионера. Так, в надгробии Аврелия Януария, конника I Вспомогательного легиона, стоявшего в Бригеционе, его жены Ульпии Яну арии и их детей — Аврелия Яну ария и Аврелии Матерны — представлена вся семья легионера — муж, жена в тюрбане, с шейной цепью и подвесками на груди, и перед ними двое детей. Изображена также загробная трапеза с прислуживающими за столом служанкой и слугой (CIL, III, 15188, 3).
Представители племенной аристократии получали римское гражданство благодаря соответствующему образу жизни и состоянию, позволявшему им нести городские магистратуры и другие материальные затраты в пользу города. Образ жизни предполагал прежде всего лояльное отношение к римским властям. Местная семья, получившая право римского гражданства от Клавдия, посвящает алтарь Капитолийской Триаде за благополучие Римской империи (CIL, III, 10994; RIU, II, 410). На надгробии Кварта, сына Аднамата, была изображена римская волчица с близнецами (CIL, III, 10895). В Аквинке Публий Элий Фирм, сын Рускона, эрависк, за предоставленную ему магистратуру эдила соорудил на свои средства базу для статуи Адриана[261].
Во II–III вв. местные верования были связаны главным образом с римской армией, комплектовавшейся со времени Адриана из числа местных уроженцев. Служба в римских вспомогательных войсках, как известно, давала право римского гражданства самому воину и его семье. Легионеры набирались из римских граждан, в отдельных случаях право римского гражданства могло быть пожаловано при вступлении в легион. Эти местные сельские слои, оказавшиеся во множестве в войсках, не были достаточно романизированы, как о том свидетельствуют оставленные ими памятники и та античная традиция, которая сложилась о кельто-иллирийском населении Паннонии. Это местное население определялось как грубое и невежественное, едва ли не варварское, пригодное только к военной службе[262]. И хотя такая характеристика не может быть полностью отнесена ко всему населению этих областей римского мира, в ней отражено главное — простота сельской жизни кельто-иллирийских племен, их слабая причастность к греко-римской культуре и образованию и в то же время их храбрость, выносливость и воинственность. Из паннонцев в большинстве своем происходили иллирийские императоры, которые, как писал Аврелий Виктор, были знакомы с трудностями сельской жизни, не имели высокого образования, но были пригодны к военной службе, а потому и очень полезны для государства (Caes., 39, 26). В этой военной среде был хорошо известен латинский язык. Биограф императора Аврелиана писал, что когда пред ним предстал Аполлоний Тианский, он заговорил с ним не по-гречески, а по-латыни, чтобы его мог понять уроженец Паннонии (SUA. Aurel., 24, 3).
