Значительное место в финале греческих романов занимают «судебные» речи и сцены судебного разбирательства, неизменно завершающиеся благополучным исходом для героев. В этих сценах несправедливо обвиненные обличают тирана или восточного деспота, реализуя тем самым возможность бросить в лицо притеснителю гневный упрек и свободное слово. Социальная направленность «судебных» речей греческих романов связана не с традиционными условностями романной формы, а с достаточно четко проводимой установкой, согласно которой духовная свобода человека не может быть ущемлена его социальной несостоятельностью. Сцены суда в романах Харитона, Ахилла Татия или Филострата, сопровождаемые чудесами или божественным вмешательством, являли собой противоположность социально регламентированному судопроизводству Империи, что отвечало настроениям низов, разуверившихся в возможности справедливого разбирательства в реальной жизни.
Повествование о разбойниках, как и рассказы о привидениях и любовные истории, были очень распространены в литературе периода Империи. Генетически и структурно упоминания о разбойниках были не столько связаны с предшествующими литературными формами, сколько обусловлены, по-видимому, устной повествовательной традицией, фольклором, мимом и, конечно, реальной действительностью. Не только окраинные и малодоступные области державы были местами обитания разбойников — большое число их внушало страх населению Италии, Ахайи, Памфилии и других провинций. Несмотря на предпринимаемые властями меры, Дороги провинций нередко подвергались их нападению, так что есть все основания говорить о разбойниках как характерном для Империи социальном явлении.
Интерес к подробностям жизни знаменитых разбойников был всеобщим. Психологическая потребность в таких героях возникла в результате крушения официальных ценностей культуры. Симптоматично, что в период Империи биографии знаменитых разбойников, соперничающие с жизнеописаниями «великих мужей», попадают и в официальную литературу. Так, Арриан, в молодости ученик Эпиктета, в зрелые годы — сенатор, написал биографию разбойника Тиллибора, не дошедшую до нас (Lucian., Alex., 2). Дион Кассий рассказывает историю Буллы Феликса (77, 10), который в течение двух лет во главе отряда из 600 человек опустошал Италию. Упоминает Дион Кассий и о Клавдии, грабившем Палестину в правление Септимия Севера (75, 2). Геродиан (1, 10) сообщает о Матерне, бывшем воине, бросившем службу и собравшем большую шайку, которая грабила крупные города и деревни, освобождала заключенных. Матерн замыслил тайно проникнуть со своим отрядом в Рим, внезапно напасть на императора и убить его. Осуществлению плана помешало предательство: Матерн был схвачен и обезглавлен, а сообщники его сурово наказаны.
С романами, где действуют разбойники, упомянутые истории объединяет сама тема бунтарского выступления людей, бросивших вызов судьбе. Ни авторов романов, ни тем более Диона Кассия и Геродиана никоим образом нельзя считать сторонниками бунтовщиков, и все же, несмотря на ряд их высказываний, в которых осуждается непокорность и нарушение законов, эти авторы не могут скрыть того, что, невзирая на преследования и потери, численность разбойничьих шаек не убывала. Отряд Буллы Феликса состоял в основном из крестьян и «цезаревых слуг», отряд Матерна — преимущественно из бывших военных, а также освобожденных из заключения. Причиной постоянного притока людей в разбойничьи отряды было, по-видимому, недовольство существующими порядками. В разбое искали спасения от нищеты, от жестокой системы налогообложения, от судейского произвола.
Отряды разбойников, судя по описаниям в романах, были вооружены и организованы на военный манер союза-«братства» (ср.: Apul. Met., VII, 7: latronis collegium). Как известно, государство поощряло деятельность коллегий, одновременно вмешиваясь в их дела и контролируя их, но оно, естественно, не могло поощрять деятельности коллегий, прокладывающих путь опасной частной инициативе, и тех союзов и объединений, где цели и нормы поведения их членов вырабатывались самой группой, а не спускались сверху. Тем большие опасения должны были вызывать у властей «братства» разбойников. Соответствующим образом формировалось общественное мнение о разбойниках как крайне кровожадных и жестоких людях (ср. упоминание о разбойнике, обрубающем ноги своим жертвам. — Galen., II, 188). В коллективной психологии населения империи сложился устойчивый стереотип «разбойника», нашедший отражение и в романах (ср. необычайную кровожадность разбойника в «Вавилонской повести» Ямвлиха).
Упрочению этого взгляда способствовали бытовавшие среди римлян традиционные представления о Египте как жестоком крае (ср., например, описание случаев каннибализма в Египте. — Juv. Sat., 15, 80), а также нашедшая отражение в греческих романах египетско-финикийская традиция ритуальных жертвоприношений, уходящая корнями в глубокую древность, — в романах в основном упоминаются египетские буколы, обитавшие на границе Египта и Финикии. Так, в романах есть эпизоды, когда героя или героиню намереваются принести в жертву покровительствующему разбойникам божеству (по большей части Аресу-Марсу. — Xen. Eph., 2; Apul. Met., 7, 10), и лишь благодаря случайности или изобретательности персонажей все оканчивается для них благополучно.
Конечно, очистительные и искупительные жертвоприношения имели место в действительности, но при этом в жертву приносили животных, а вовсе не прекрасных девушек, как в романах Ахилла Татия, Гелиодора, или детей — у Лоллиана. Авторы романов подробно описывают этот ритуал, из чего можно предположить, что он был им достаточно хорошо известен. Однако описание процедуры жертвоприношения, как и нагнетание ужасающих подробностей в романах ни в кос:! мере не следует рассматривать в качестве достоверных свидетельств: фиксация внимания на «невероятных», «странных» и «удивительных» фактах соответствовала духу времени и преследовала чисто художественную цель — поразить воображение читателя.
Вместе с тем некоторые сведения, содержащиеся в романах, можно интерпретировать и как отражение реальных черточек быта и поведения разбойников, в частности так называемых буколов, населявших дельту Нила. О восстании буколов предположительно в 172 г. (дата оспаривается) сообшают Дион Кассий (71, 4) и авторы SHA (М. Ant., 21, 2; Avid. Cass., 6, 7); представляется вполне вероятным, что используемая авторами романов военная терминология в связи с описанием разбойников исторически достоверна: «главарь разбойников», λήσταρχο: (ср. у Не-rodian., 1. 10; ά νιλησταοχος) называется βασιλεύς—«правитель» (Ach. Tat., 3, 9, 3; 12, 1; Heliod., I, 4, 1; 7, 1); у него есть «помощник» («щитоносец») — υπασπιστής (Heliod.; I, 4. 2). сами разбойники называются «соратниками по войску» — συστρατιώται (Heliod., I, 19, 3; 29, 5), а их шайка «войском»—ό στρατός (Ach. Tat., 3, 12, 1).
Однако больше всего читателей привлекало то, что все, связанное с разбойниками, отражало некую систему неофициальных ценностей, где в почете были чувства товарищества, верность, отвага и т. п. Вступление в разбойничий отряд в глазах многих читателей было порой предпочтительнее, нежели «унижение и рабская жизнь» (Apul. Met., VII, 4), отвечало некой компенсаторной идее величия и даже избранности «отверженных» представителей презираемых занятий (невольно возникает аналогия с воззрениями ранних христиан). Эта чужеродная система ценностей обнаруживает себя в романах в самых разнообразных формах: герои, к примеру, постоянно попадают в чужую им общественную среду: помимо разбойников, это могут быть кельты (Ant. Diog.), эфиопские гимнософисты (Philostr. VA) и т. д.
При характеристике разбойников в романах подчеркиваются такие их свойства, как доброта, доверчивость, способность к милосердию. «Настоящие разбойники вели себя гораздо приличнее, чем вы, — говорит Левкиппа купившему ее в качестве рабыни хозяину и его слуге, — и никто из них не был насильником» (Ach. Tat., 6, 22). Разбойник Амфином утешает находящуюся в плену Антию и усмиряет сторожевых собак (Xen. Ebh., 4, 6). В отрывке папирусного фрагмента романа, изданном Циммерманном, отмечается, что «разбойникам вообще не свойственно унывать»[110].
