Другой план — этические нормы горожан, не исполнявших в полисах никаких официальных обязанностей. Представление о них дает эпитафия одного из жителей города Евменеи (IGRR, IV, № 743) по имени Γαίος [πραγ]ματικός[434] (время Александра Севера). Канья трактует последнее слово как negotiator aut procurator privatus. Однако указание в тексте, что Гай был занят науками или литературой (γράμμασι), позволяет считать более предпочтительной точку зрения Рамсея. Текст надписи следующий:
Я не копил богатства на жизнь — невелика важность, —
Занят науками был, скромные средства имев.
Ими делясь, друзьям я посильно оказывал помощь,
Всем доброхотством своим людям всем делал добро.
Было отрадно ведь мне — помогать, если в том кто нуждался.
Истинно, счастье других сердцу отраду несет.
Пусть же никто, ослепленный богатством, не мнит понапрасну —
Тот же Аид ведь для всех, и одинаков конец.
Есть ли несметных и впрямь обладатель богатств? На могилу
Ту же получит земли меру, не больше, и он.
Смертные, радость всечасно душе доставлять поспешайте —
Жизнь на земле так мила, жизни же мера дана.
Так вот, друзья. Ну, а больше к чему? И того уже нету.
Стела о том говорит, камень — конечно, не я
[435] В этой эпитафии четко выражено этическое кредо автора: помогать друзьям, делая добро людям, находить в том счастье жизни. Здесь же высказано осуждение богатства, равенство всех людей перед лицом смерти. Идеал автора — заниматься наукой, соблюдать умеренность в жизни.
В городах Малой Азии женщина исполняла целый ряд должностей в полисе, была жрицей, помогала городу в трудные времена с помощью различных пожертвований — и денег, и хлеба. Дошли до нас многочисленные декреты, в которых говорится о почестях, дарованных женщинам, увенчании их золотым венком, постановке статуй и пр. Женщины могли быть членами герусии. Например, в надписи из Себасты (Фригия, конец I в. н. э.) говорится о трех таких женщинах (ВСН, 1883, р. 454). На Фасосе герусия почитает Флавию Вибию Сабину, «мать герусии» (La Carie, II, p. 174, № 67). В Гераклее известна женщина-стефанефор, которая блестяще исполняла свои обязанности, за что ей был поставлен почетный декрет (CIG, 3953 с). В Гермессе (Памфилия) совет и народ почитают жительницу города, которая в декрете именуется κρατίστην μητέρα βουλής (Lanckoronski, II, № 9).
Женщины могли возглавлять советы отдельных областей и регионов. Арриан сообщает о правительнице Карий и отмечает, что участие женщин в управлении является специфически малоазийской чертой (I, 23, 7). Наряду с этим в эпиграфике городов отмечаются такие качества женщин, как «любящая мужа» (Люстра — МАМА, VIII, № 35; Саватра — MAMA, VIII, № 234), «имевшая одного мужа». Любовь женщины к своим детям обозначалась термином φιλοστοργία, довольно часто встречающимся в эпиграфике (см.: МАМА, VIII, № 248)[436].
В деревне роль женщины как хозяйственной единицы, на которой держалась жизнь семьи, была особенно велика. Она ткала, пряла, готовила пищу, воспитывала детей, выполняла незаметную повседневную домашнюю работу. Однако положение ее, как правило, было весьма тяжелым, о чем свидетельствуют многие надписи. Вот одна из них (REG, 1979, 92, VII–XII, р. 415, № 1142). Ойконом, управляющий имением, в скупых словах надгробной надписи описал судьбу своей жены Сотериды: она прожила с ним семь лет, оставила ему троих детей и умерла в возрасте 20 лет. Следовательно, замуж ее выдали, когда ей исполнилось всего 13 лет. Сравнительно редко на надгробных надписях, которые муж ставит жене, встречаются слова καλώς συνβιόσασα, т. е. хорошо прожила с ним жизнь.
В деревнях наиболее употребительной в отношении женщин похвалой является σεμνότατη[437]. Это и почтеннейшая сожительница (МАМА, VIII, № 37), и почтеннейшая жена (МАМА, VIII, № 370), и сладчайшая и почтеннейшая жена (МАМА, VIII, № 116). Встречается эпитет πιστότατη. Последний термин (наинадежная, вернейшая) в одном из случаев Л. Робер переводит как «заслуживающая доверия»[438] и связывает с профессией мужа — прагматевта, поставившего ей эпитафию. Возможно, она принимала какое-то участие в делах мужа, за что получила от него похвалы.
В одном из случаев (МАМА, VI, № 314) муж называет свою жену, ставя ей надгробный памятник, «уважаемой и любящей мужа». Семья Филиппа Пергама ставит надгробную стелу Домне, жене и матери, подчеркивая ее достоинства — любящая мужа, благоразумная, чадолюбивая (этому посвящению соответствует алтарь большого размера с традиционными для женских погребений изображениями зеркала, веретена и прялки).
О положении женщины и ее занятиях можно судить по некоторым надписям из сельских местностей Малой Азии. В деревне, расположенной на исавро-ликаонской границе, была найдена надгробная надпись Зои, дочери Деметрия (МАМА, VIII, № 193), которую муж назвал ή σεμνή οικοδέσποινα[439]. Этот термин, редкий в эпиграфике, вызвал определенные споры, в частности приводились аналогии из Апамеи во Фригии (МАМА, VI, № 194) и Кибиратиды[440]. Предполагалось, что за ним скрывается указание на род занятий. Однако Л. Робер трактует его как «bonne maitresse de maison» (Hellenica, 1965, XIII, p. 35). Эпитет этот имеет разновидности — οικοδεσποΰύνη: из Апамеи, ευσεβή και οίκοδέσπονα (Сидон), οικοδεσπότη; φιλοθρέμματος (Элея).
Женщины, как и мужчины, могли исполнять обязанности жреца в деревне (МАМА, II, № 15; V, № 155). Эта должность в ряде случаев также была наследственной. Жрица имелась, например, в деревне Ведзаитов (МАМА, V, № 155), она возносила мольбы богам за «всех своих и за деревню». В некоторых семьях обязанности жрецов исполняли и мужья, и жены, эта должность по наследству переходила к детям,
а затем и к внукам. Так создавалась определенная каста жрецов, принадлежавших к привилегированной прослойке жителей сельских местностей, в которую входили не только мужчины, но и женщины.
Материала, характеризующего отношение детей к родителям, значительно меньше, чем свидетельств об отношении родителей к детям. В одной из сельских местностей на писидийско-фригийской границе дети ставят своей матери надгробный памятник за ее нежную любовь к детям (МАМА, VIII, № 391). Известны случаи, правда, довольно редкие, когда сыновья и дочери ставят памятники и статуи в честь отца. Из Исаврии происходит надпись (SEG, VI, № 548), согласно которой сын, выполняя пункт отцовского завещания, поставил ему памятник. Правда, в тексте имеется любопытная оговорка ευσέβειας εινεκεν («ради почтения к отцу»), что могло также означать: «ради выполнения сыновнего долга» и не подразумевать особой к нему любви.
В ряде надгробных надписей дети дают характеристику тех моральных качеств своих родителей, которые они больше всего ценили: дети называют своего отца καλλιτέκνω πατρί (МАМА, VII, № 57); Аврелий Панталеон ставит надгробную стелу отцу Телемаху — незабвенному и нежно любимому (МАМА, VII, № 200).
Среди моральных категорий, игравших немалую роль для сельского жителя Малой Азии, имело значение также данное божеству или кому-то из родственников обещание, устное обязательство, которое надо было выполнить, опасаясь кары божества и гнева умершего. Неслучайными поэтому были в надгробных надписях слова ακολούθως τ ή διαταγή — «согласно условию». Так, в надписи МАМА, IV, № 178 (II–III вв.) из Кючюк Кабажи муж не просто ставит после смерти своей жены ей и ее трептой надгробный памятник, что было бы естественно, а делает это лишь согласно обещанию (διαταγή), данному им жене перед смертью, о чем упоминает и в надгробной надписи. Видимо, отношения в этой семье были таковы, что муж по собственной инициативе жене надгробного памятника не поставил бы. (Следует подчеркнуть, что речь идет о полноправных общинниках, о зажиточной семье, имевшей домашних рабов, о жене, которую муж называет γυνή, а не αυνβιον, о памятнике хорошей работы, о надписи, выполненной без единой ошибки на хорошем греческом языке.)