Ну и уро-о-одина! — протянула Танька, заглянунув мне через плечо. — Лицо как у лошади!
Я обиделась и прижала фотографию к груди:
— Ничего и не уродина! На себя посмотри…
— Гляделки — во!
Танька выпучила свои и без того круглые глаза.
— Носище — во!
Она прижала палец к носу, расплющив его по щекам.
— Пасть вот такая!
Танька засунула пальцы в рот и растянула его до самых ушей.
— Волосы…
— Ты! Ты!!! — закричала я, не в силах выносить Танькиных издевательств. — Она не уродина! Она… она…
— Красавица! — подсказала Танька и злорадно ухмыльнулась. — Ну-ка, дай мне полюбоваться.
Танька цапнула фотографию за угол и потянула к себе. Я не отпускала.
— Ну, дай, дай! — требовала Танька и тянула фотографию.
Я держала крепко. Двумя руками.
Танька тянула.
Я держала.
Хр-р-рясь! Фотография разорвалась пополам с противным громким треском.
— Ты-ы-ы! — захлебнулась я жгучим негодованием.
Дзы-ы-ы-ы-ынь! — прокатился по коридорам звонок на урок.
Танька хихикнула, бросила обрывок мне под ноги и ускакала прочь, вскидывая кверху коленки и небрежно размахивая портфелем.
Дома я тщательно разгладила куски фотографии. Приладила их друг к другу. Склеила с обратной стороны скотчем. Подула. Ещё раз разгладила. Отодвинула в сторону и посмотрела издалека.
С чёрно-белой фотографии глядела девочка. Глядела не на меня, а куда-то вдаль. Огромные глаза её были задумчивы. Нос чуть приплюснут. На вытянутом лице застыла неподвижная широкая улыбка.
Одета девочка в белое кружевное платье. На плечах — тёмные густые кудри. В руках — маленькая книжечка. Рядом, на круглом столике, картинка с изображением Бога и белые лилии в вазе.
Я всматривалась в её черты. Таяла от нежности и любви к девочке на фотографии, похожей на спустившегося с неба ангела.
— Агнешка, — прошептала я и погладила девочку по волосам. Что за удивительное имя! Его можно петь: Агнешка…
В прошлой четверти Елена Павловна принесла в наш класс пачку разноцветных конвертов с иностранными марками.
— Вот, — Елена Павловна торжественно хлопнула пачкой об учительский стол. — Это ваши зарубежные друзья. По переписке.
Мы обрадовались и принялись греметь стульями. Но Елена Павловна сразу нас успокоила. Она сказала, что зарубежные друзья будут не у всех, а только у отличников и победителей районной олимпиады по математике. Я была отличницей, и мне досталась Агнешка. Неземная, восхитительная Агнешка. Прекрасная, как принцесса из сказки.
Жила Агнешка в Варшаве. Варшава оказалась столицей Польши.
Я разворачивала карту мира и искала Польшу. Польша была, похожа на корявую оладью, распластавшуюся на сковородке Европы. Такие корявые оладьи по воскресеньям печёт моя бабушка.
Я брала линейку и мерила расстояние. От Москвы до Варшавы выходило всего четыре с половиной сантиметра. А как будто на другой планете.
Мне казалось, что Польша — совершенно особенная, ни на что не похожая страна. Потому что там есть город Краков, который чуть не взорвали во время войны фашисты, и Барбара Брыльска из «Иронии судьбы», и, самое главное, Агнешка.
Агнешка присылала мне удивительные, необыкновенные письма. Она писала по-русски, старательным круглым почерком. Про свою сестру Малгосю. Про брата Янека. Про папу, который играет на скрипке полонез Огинского. Про маму, которая готовит на обед бигос. Про то, как по воскресеньям они всей семьёй ходят в костёл.
В свои письма Агнешка обычно вкладывала маленькие засушенные цветочки. Или этикетки от духов. Или конфетные фантики.
Я засовывала в конверт нос и втягивала в себя головокружительные запахи: увядших цветов, съеденного шоколада, чего-то неописуемого, заграничного. И у меня действительно начинала кружиться голова. То ли от этих запахов. То ли от любви к Агнешке…
— Врёт она всё! — говорила Танька, когда я, захлёбываясь от восторга, пересказывала ей Агнешкины письма.
— Что врёт? — не понимала я и обижалась на Таньку.
— Всё врёт! — обрубала она разговор и скакала прочь, вскидывая кверху острые коленки.
Почему-то Танька сразу невзлюбила Агнешку. Она высмеивала и её почерк, и её письма, и её засушенные цветы.
— Ты ей тоже что-нибудь пошли, — говорила она, с деланным интересом рассматривая Агнешкины сувениры.
— Что? — я наивно ожидала, что Танька даст мне дельный совет.
— Ну… — Танька притворно морщила лоб, — допустим, прошлогодний автобусный билет. Или шкурку от колбасы. Или… хочешь, я принесу тебе Рыжика? Ты ей пошлёшь. Она обрадуется.
— Какого Рыжика? — не понимала я.
— Ну как же? — хлопала себя по бокам Танька. — Рыжик! Усатый такой! У нас на кухне живёт, за помойным ведром.
— Ну тебя! — обижалась я на Таньку.
А она веселилась, и подскакивала, и вспарывала коленками воздух.
Ещё Танька любила меня пугать.
— Я где-то чита-а-ала… — у Таньки была такая привычка — тянуть слова, когда она хотела кого-нибудь позлить, — чита-а-ала, что в Польше взбесились все коровы.
— И что? — замирала я от нехорошего предчувствия.
— Как что-о-о? — тянула Танька. — Люди едят их мясо и сами становятся бешеными. И твоя Агнешка скоро сбе-е-есится.
— Неправда! — я топала ногой, и к глазам моим поднимались горячие слёзы. — Неправда!!!
— Пра-а-авда, — убеждала меня Танька, — сбесится обяза-а-ательно. А ещё…
Мне хотелось заткнуть уши и убежать и больше ничего не слышать. Но почему-то я продолжала стоять. И не убегала. И слушала.
— Ещё я видела по телевизору, — продолжала Танька, — что к Земле летит комета. Или метеорит. Огро-о-омный…
Сердце моё колотилось от ужаса, и мне приходилось держать его руками, чтобы оно не выскочило из груди.
— Учёные высчитали, что он упадёт на Польшу, — Танька закатывала глаза, что-то прикидывая в уме. — Точно! На Агнешкин дом.
— Глупости это всё! — успокаивала меня мама, когда я, рыдая, прибегала домой. — Нашла кого слушать! Она просто ревнует.
Я не понимала, что значит «ревнует» и какое отношение это слово имеет ко мне, к Агнешке и к Таньке.
Я продолжала рассказывать Таньке про Агнешку. Танька высмеивала её письма. Я рассказывала. Танька высмеивала. Моё сердце разрывалось на части. С одной стороны была Агнешка. С другой — Танька. Я любила Агнешку и дружила с Танькой. Танька дружила со мной и терпеть не могла Агнешку.
А теперь ещё эта фотография…
— Тебе письмо, — заглянула в мою комнату мама, крутя в руках конверт. — Странное какое-то.
На письме не было ни марки, ни обратного адреса. Только мои фамилия и имя, написанные почему-то с маленькой буквы.
Я раскрыла конверт. Из него выпала фотография. На фотографии была Танька.
Она смотрела на меня в упор и щурилась от солнца. Ветер трепал её лохматые волосы и короткий сарафан. Вокруг Таньки были цветы: она стояла посреди клумбы, уперев руки в бока. А кто-то невидимый поливал сбоку клумбу, а заодно и Таньку, из шланга.
И она хохотала. И щурила глаза. И смотрела на меня в упор.
Я перевернула фотографию.
На обратной стороне кривым Танькиным почерком было накарябано:
«Я ТО ЖЕ ХЧУ БЫТЬ ТВАЕЙ ПДРУГОЙ ПО ПЕРИПИСКЕ».
Мне стало ужасно смешно. И так легко, будто я долго несла неподъёмную тяжесть и вдруг с меня её сняли.
Эх, Танька, Танька! Ну когда же она наконец выучит русский язык?
Колдунья
— Хр-р-р! Бр-р-р! Гр-р-р!
Нет, это просто невыносимо!
Опять Она храпит, выводит за стеной рулады:
— Хр-р-ру-у-у! Бр-р-ру-у-у! Гр-р-ру-уу!
Я стараюсь спрятаться подальше от этого страшного храпа. Зарываюсь в подушку. Накрываюсь с головой одеялом. Но и сквозь толщу гусиного пера и ватина до меня доносится:
