Тут уже не выдержала тётя Лида:
Полюбила я милёнка,
Да забыла, кто такой…
Дядя Сёма встал на дыбы: как это забыла! Он попытался выбраться из-за стола через могучую фигуру Виталика, не смог и, задрав край скатерти, на карачках полез под стол. Из тёмной глубины донёсся его бархатный баритон:
— Тунеядец! — задорно крикнула баба Надя и, не желая сдавать позиции, взяла совсем высоко:
На горе стоит берёза,
Под берёзой…
Тут уже пошло-поехало! Всё закружилось, завертелось, затопало каблуками по гулкому паркету! Только мама всё время кричала:
— Дети! Закройте уши! Вам нельзя!
Ирочка послушно прижимала ладони к своим маленьким ушкам и весело заливалась над глупыми рожами, которые корчил ей Севка. А Костик только притворялся, что зажимает уши, и слышал всё-всё, и замирал от восторга…
Мене милый подарил
Золотые часики…
Это ж надо! Во как! Часики! Не хуже, чем Денис Смехачёв!
Вспомнив Дениса, Костик пригорюнился и скис. Всё это, конечно, хорошо. И Севка с Ирочкой. И оливье с колбасой. И частушки. Вот только никаких друзей… А в среду городская контрольная… И завтра во дворе его будет ждать Бубенцов… Костику захотелось уползти с головой под одеяло. Ничего не слышать. Не видеть. Не чувствовать.
Тут в дверь позвонили. Коротко и резко. Дзын-н-нь!!! Потом ещё раз. И ещё. И ещё.
— Кого это черти несут? — крикнула разгорячённая баба Надя. — Наши все здесь!
А у Костика вдруг подпрыгнуло и чуть не выскочило сердце. И сам он выскочил в прихожую и рванул входную дверь.
— С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!
Они пришли все.
И долговязый зануда Шишков. И лучший друг Витюша. И Антонова с Калединым. И Бубенцов в рваных штанах и с фонарём под глазом. И Денис Смехачёв со своим другом Колькой. И лопоухая Бубнова. И весёлая Воробьёва. И дылда Машка из соседнего подъезда. И даже жадина Коротков. А ещё шесть одноклассников, трое ребят из волейбольной секции, Митька со второго этажа и парочка новых приятелей из лагеря. И все-все-все. Даже те, кого он вычеркнул из списка. Или вообще забыл в него вписать.
Они смущённо улыбались, топтались и смотрели на Костика. А Костик стоял как вкопанный и смотрел на них. У девчонок в руках были цветы. У жадины Короткова — торт и коробка конфет. У Бубенцова — сетка с мороженым, которое уже успело растаять и капало прямо на пол.
— С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!
Тут Костик разревелся по-настоящему. Ну прямо как маленький, честное слово. А все стали хохотать. И окружили его. И хлопали по спине. И по плечам. И дёргали опухшие от юбилея уши.
А потом на шум прибежали мама, и тётя Мила, и Ирочка, и Севка, и тётя Лида с дядей Сёмой, и все остальные. И стали галдеть и суетиться. И притащили чистые тарелки. И принялись всех рассаживать где попало и угощать оливье с колбасой и бабушкиными пирожками.
А потом все хором пели под папин охрипший за вечер баян: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад…». И прыгали по прихожей на скорость в мешках из-под картошки. И кидали кольца на пустые пластиковые бутылки. И метали дротики в мишень, криво пришпиленную на двери. И не было равных в меткости Бубенцову и дяде Сёме.
А потом в дверь опять позвонили.
— Наши все здесь!!! — дружно завопили Воробьёва и баба Надя.
Но это оказалась служба доставки. Пыхтя и чертыхаясь, курьер втащил в квартиру новенький, блестящий…
— Велосипед!!! — заорал, как сумасшедший, Костик и от счастья чуть не лишился чувств.
И тут же мама с папой вспомнили, что забыли вручить свой подарок. И подарили Костику мобильный телефон. И он сразу стал названивать себе домой. А бабушка каждый раз снимала трубку и громко кричала:
— Ал-л-лё! Ал-л-лё! Кто это хулиганит?!
Вскоре прибежала соседка Тихомирова — вернуть соль, сахар и спички.
— Ой, а что тут у вас? А то у меня люстра прыгает, и у кошки от вашей музыки понос.
Ей очень хотелось устроить скандал. Но когда она узнала, что у Костика юбилей, то сразу сбегала к себе домой за трёхлитровой банкой клюквенного варенья и своим мужем Игорем Ивановичем. И они тоже включились в общее веселье. А там и соседи сбоку подтянулись… и сверху тоже.
И такое началось!!!
Расходились поздно. Темно уже было.
Костик лежал в кровати и слушал, как плещется на кухне вода и тихо переговариваются взрослые.
Заснул он абсолютно счастливый. Жаль было только одного: юбилеев в жизни так мало! По пальцам пересчитаешь!
Борьба за независимость
Хорошо сидеть дома, когда за окном дождь. Не дождь, а настоящая буря. Не буря, а тайфун. Цунами. Ураган. Ветер рвёт с корнями деревья. От грома трясутся стены. В окнах дребезжат стёкла. А ты сидишь дома… Сидишь и выдумываешь всё это: про ураган, про цунами, про дождь…
Нет, дождь идёт на самом деле. Только тихий и какой-то неуверенный. Он робко стучит в окно. Струится по стеклу тонкими змейками. На столе горит лампа. На кресле лежит плед. Под пледом…
— Доченька! Вынеси, будь добра, мусор!
Доченька — это, конечно, я. Я сижу в кресле, под пледом. В руках у меня книга. Интересная, между прочим, книга. Про пиратов, пиастры и одноногого Джона Сильвера. Про «йо-хо-хо» и чёрную метку. Я читаю и одновременно слушаю дождь. Слушаю и радуюсь, что вот он идёт, а я сижу. Сижу дома, в тепле. На столе горит лампа…
— Иду, мамочка!
Я откладываю книгу. Выключаю лампу. Наматываю на шею шарф. Мусоропровода у нас нет, и мне придётся тащиться с ведром на улицу. Туда, где дождь, и цунами, и ураган.
— Не задерживайся!
— Хорошо, мамочка, не волнуйся!
Первое, что я увидела, выйдя на улицу, была огромная лужа. Она разлилась от подъезда до самой помойки. А в центре лужи, в самой её глубокой середине, стояла Танька. Стояла, раскинув в стороны руки и запрокинув к небу голову. Зажмурившись, подставляла дождю лицо. Улыбалась. Вид у Таньки был блаженно-глупый. Как, впрочем, у всякого счастливого человека.
— Ты чего это, Тань?
— Простужаюсь, — не поворачивая головы, ответила Танька.
— Зачем?
— Завтра ж контрольная.
— Ну и что?
— Тебе ничего, а мне… Слушай! — Танька повернула ко мне голову и открыла глаза. — Давай вместе?!
— Чего?
— Простужаться! Вставай рядом, — Танька широким жестом указала на лужу, словно это и не лужа вовсе, а её царская вотчина.
— Не, — сказала я, — меня мама ждёт.
Осторожно, стараясь не промочить ноги, я обошла Таньку и направилась к помойке. В нос мне ударил кислый запах тухлого лука и гнилых картофельных очисток. Пока я вытряхивала мусорное ведро, Танька бубнила:
— Никакой в тебе романтики. Скучный ты человек. И жизнь у тебя скучная. Серая у тебя житуха.
В общем-то, Танька права. Жизнь у меня действительно скучная. Неинтересная. Без историй и приключений. Без сумасбродств и потрясений. Без фантазии и полёта. А всё потому, что я очень послушная девочка. Я всегда делаю, что мне говорят. Вот, пожалуйста: выношу в дождь мусор. Не грублю взрослым. В автобусе уступаю место пожилым людям и гражданам с детьми. В школе получаю пятёрки. Дома подметаю пол и мою посуду. В мороз надеваю шапку и тёплые штаны. Не грублю… ах да, это уже было…
— Ну что тебе стоит постоять со мной? Ну немножко? — продолжала ныть Танька, пока я на цыпочках пробиралась по краю лужи к своему подъезду. — Постояли бы, попростужались… эх, скучный ты че…