Внутри же навигатор был еще молодым и ранимым — склонным к глупым увлечениям, таким как влечение к Ме'Линди. Гугол прекрасно об этом знал и старался иронизировать над своими чувствами и не носить столь щегольских нарядов, как сейчас Жак. Виталий носил черную тунику с вышитыми фиолетовыми рунами, которые были едва заметны. Черный означал пустоту. Черный означал искушенность. (Черный был цветом боевой раскраски Ме'Линди).
Жак представил, как Гугол видит его. Костюм торговца предполагал некую пиратскую деловую хватку, но и не без чести, на службе более глубоких чувств. Но все это было притворством. Чувственные губы Жака определенно не сочетались с его скептическими льдисто-голубыми глазами. С одной стороны Жак должен казаться способным на иронию и податливую терпимость — может быть, лишь для того, чтобы подготовить ловушку. С другой стороны он должен быть внутри как гранит, тверже даже такого нарочито жестокого позера, как Обиспал — Жак был сторожем тех, кто сторожил человечество, следователем следователей.
«Достаточно ли я тверд? — спрашивал себя Жак. — Или я уязвим тоже?»
— Навигаторы могут судачить меж собой, словно торговки рыбой, — резко сказал он, — но генокрады должны оставаться тайной для мириада наших миров, за исключением руководителей, которым положено знать, чтобы пресекать смуту.
— Но ведь если люди в общем знают…
— А вот для этого, Виталий, и существует инквизиция. Чтобы найти и искоренить. Смута — это близкий родич Хаоса. Знание приводит к смуте. Незнание — лучшая защита невинных.
Легкая улыбка тронула губы Жака. Неужели Жак Драко действительно верит в эти принципы?
Изображение-четверть… Ме'Линди вышла из транспортной капсулы, спустилась на лифте вниз и легко побежала по пустому движущемуся тротуару на север.
Южные тротуары были переполнены беженцами, спасающимися от идущих боев. Поток людей прибывал, они боролись между собой за место на центральной полосе, где скорость передвижения паникующих была быстрее. Кое-кто был ранен, у кого-то текла кровь. Люди несли тюки с пожитками. Очень часто беглецы, становясь одной ногой на быстробегущую полосу, а другой — на медленную, падали в этот безумный круговорот и исчезали под ногами толпы.
Морось падала из неисправных противопожарных разбрызгивателей. В проводах наверху щелкали вспышки короткого замыкания.
Изображение-четверть… По скоростной полосе на север с ревом летел Гримм на украденном трицикле.
Ме'Линди оглянулась через плечо и увеличила скорость, делая огромные шаги.
Скват стоя на подножке, сбавил скорость и проревел ей сквозь вой мотора:
— Не желаете ли прокатиться?
Ме’Линди лишь прибавила ходу. Сгоряча скват подвел трицикл к ней ближе, выехав одним колесом на её более медленную полосу. Маневр не удался. Машину занесло, и Гримм вылетел через руль с падающего трицикла. Сжавшись в шар из сапог и бронежилета, скват подскочил и кувырнулся с полдюжины раз. Ме’Линди на миг притормозила.
Однако Гримм уже поднимался на ноги, ругаясь, отряхиваясь и подбирая фуражку.
Ме’Линди вздернула руку — в приветствии или предупреждая, чтобы он не подходил? — и снова бросилась вперед.
С отвращением глянув на разбитый трицикл и на толпу, плывущую мимо него по южным полосам, Гримм рысью понесся на север за ассасином.
Жак удивил Гугола — да и самого себя тоже — тем, что сочувственно посмеялся, почти с любовью.
Вскоре Ме’Линди исчезла из поля зрения сквата за широким изгибом полосы. Там она покинула главную дорогу и направилась вдоль подъездных линий, огибая беженцев, шарахающихся от летящей, безликой, угольнокожей женщины. Муха-шпион молнией кинулась ей вслед вниз по узким покинутым мрачным аллеям. Шум битвы потихоньку нарастал. Дрожь сотрясла основание города, разрушая древние канализационные трубы.
Изображение-четверть… и у Жака вырвалось проклятье:
— Вот один из отцов зла.
Средних лет мужчина и женщина сопровождали чистокровного генокрада по выложенными ящиками проходам в каком-то темном и тесном складе.
В своих комбинезонах эта пара выглядела обычными рабочими. Если бы не лазпистолеты, которые они держали в руках неумело, но решительно. И остекленевшие, наполненные безумной любовью, глаза.
Эти двое были эмоционально зациклены на этом монстре, связаны с ним чувствами, которые были жестокой пародией на любовь и семейную близость.
Могучий чужак шел, угрожающе пригнувшись так, что костяные рога на его позвоночнике топорщились. Длинный череп выступал вперед, с клыков капала липкая слюна. Верхние лапы заканчивались когтями, способными рвать броню, а панцирь был крепок, как керамит. Жилистые связки переплетали конечности. Из пасти высовывалась роговая трубка языка: языка, который мог одарить человека через поцелуй генетическим материалом хозяина.
На миг Жака пробрала дрожь под гипнотическим взглядом существа, пусть даже и через экран, и пусть даже он был защищен от психического воздействия.
— Отец зла, — произнес он нараспев в некоей пародии на молитву, — и дедушка тоже…
Да, действительно. Человеческая мать, родившая уродливого звероподобного гибрида, будет слепо любить его, до безумия, и защищать, словно тигрица своего детеныша. Потомство таких гибридов будет на вид менее чудовищным. В четвертом поколении тварь будет похожа на человека, останется лишь чарующий свет в глазах.
А вот в пятом поколении снова будет чистокровный генокрад. И цикл будет повторяться вновь с ужасающей инстинктивной неизбежностью.
К тому моменту семья будет насчитывать тысячи тварей и незаметно наводнит общество, выводок будет тщательно следить за потребностями друг друга. И где-то глубоко в роскошном тайнике патриарх-переросток, с которого пошла эта скверна, будет эмпатически наслаждаться деяниями своих потомков…
Изображение-четверть… Генокрад разрывает грудь солдату СПО и снова скрывается в укрытии…
На некоторое время Жак вызвал на экран мозаику с видами из глаз всех ста летающих мух-шпионов. Использовав своё психическое чувство присутствия, он почувствовал, что битва внутри Василарёва вязнет, замедляется и концентрируется где-то в пятнадцати километрах к северу от отеля. Именно там сгруппировались выжившие генокрады и их приспешники. Возможно, что патриарх был уже мертв. Это было там, куда с одной стороны направлялся Обиспал. А с другой — Ме’Линди.
Еще изображение-четверть… Темная наблюдательная кабинка — второй этаж какой-то лаборатории. Мерцает аварийное освещение, какие-то загадочные аппараты дымятся и искрят, брошенные своими операторами. Вспышки света рывками выхватывают монстров, явно собирающихся для штурма.
Жак велел шпиону переключиться на инфракрасное видение.
Внутри этой кабины сидела на корточках чернокожая Ме’Линди. От монстров её отделяла забаррикадированная пластальная дверь. Наблюдательное окно, несомненно, было сделано из армированного стекла. Что она там делала? Скрывалась? Заперлась в относительно безопасном месте?
Ассасин убрала свое джокаэровское оружие подальше в пояс. Распылила растворитель на небольшом участке руки и воткнула в образовавшийся зазор в синтекоже иглу инъектора. И сгорбилась еще ниже, между согнутых ног, словно кролик перед прыжком.
Внезапно из её спины выросли шишки, голова начала удлиняться. Пальцы превратились в когти.
— Что с ней происходит? — воскликнул Гугол. — Неужели она заражена?
Жака передернуло.
— Должен сказать, она верит в свои силы!
— Что с ней произошло, Жак? — Гугол схватился за руку Жака, потрясенный тем, что Ме’Линди превратилась в монстра.
— Она ввела себе полиморфин.
— Полиморфин… Звучит как что-то обезболивающее, разве нет?
— Это не обезболивающее.
Ассасины были невосприимчивы к боли, но Ме’Линди наверняка в курсе, что ее не избежать, пока тело усилием воли принимает другую форму.
Гугол истерично захихикал.
— Ассасинское средство, верно? Они используют его, чтобы принять новый внешний вид. Замаскироваться. Заменяют себя кем-то. Но этот кто-то все же человек, Жак! Я слышал о полиморфине. Но он не может изменить тело настолько! — его палец ткнул в сторону экрана. — И не так быстро!
