— Что? — спросил Жак. Ме’Линди, похоже, стояла на пороге какого-то откровения — может быть, схожего с фальшивым озарением наркотического бреда, когда раздавленный жук кажется переполненным космической значимости. — Что, Ме’Линди?

— Я вот думаю: не может ли по-настоящему выдающаяся личность избавиться от владычества Хаоса собственными силами? Тогда эта личность станет невосприимчивой к Хаосу, в точности как я невосприимчива к гидре — надеюсь, что невосприимчива.

— Может ли Зефро Карнелиан быть такой личностью? — тихо спросил Гугол со своего ложа навигатора. — Везде как дома, как он похвалялся! Способной скакать по мирам Хаоса и не запачкаться.

— Ненавижу его, — туманно ответила Ме’Линди. — Хотя… глубоко внутри он меня тронул.

«Глубже, чем я?» Жак ощутил укол ревности.

— Я чую вонь культа, — объявил он резко. — Крестовых походов и спасителей. Человеческий разум очень склонен к культам. Культы генокрадов, культы Хаоса, заговоры… Но есть только один спаситель. Император. Держитесь только за эту надёжную цепь (Хотя насколько надёжна она в реальности? Насколько надёжной она осталась?). Пусть эта цепь связывает вас. Примите её оберегающие узы с радостью.

— В таком случае, — спросил Гримм, — не должно ли нам с радостью принять узы гидры? Если она на самом деле очистит Галактику от демонов, и мутантов, и злобных ксеносов?

Жак вперился в сквата злым взглядом:

— И от недолюдов тоже, коротышка? Почему тогда не от всех, кто отклоняется от человеческой нормы? Пока не останется только одна норма повсюду — в галактике моноразума.

Такой была позитивная сторона гидроплана; с обратной стороны была… галактика, кишащая отродьями Хаоса.

— Я, помню, не был нормой, — В душе Жака боролись противоречия. Он прижал ладони ко лбу. Пробормотал молитву — кому? Слабеющему Повелителю Человечества?

— Я только спросил, босс, — сказал пристыженно Гримм так, словно ему передалось душевное смятение Жака.

— Вся галактика спрашивает. — И кто ответил на её мольбы? Лицемерная клика потенциальных рабовладельцев? Пройдоха-арлекин? Или осыпающийся утёс, который хлещут волны Хаоса?

— Куда мы направляемся? — Навигатор желал знать.

Точно, очередная полезная единица испрашивала руковождения. И, конечно, гидра обещала даровать тотальное руководство. Если бы Жак только мог поверить заговорщикам… но он не мог.

— Наша цель — священная Терра, Виталий. Больше некуда. Мы проникнем туда на виду у всех. Это будет проверкой твоего мастерства пилота.

— Да я, м-м, особо не напрашивался на проверку. Не в таком виде, во всяком случае! Не то чтобы я не рад возможности… Но Виталий Гугол против целой оборонительной сети солнечной системы… Э-эм, да? Ладно…

— Этот полёт может войти в легенды, — подсказал Гримм. — Может, ты сложишь хвалебную песнь своему пилотажу.

Ме’Линди холодно усмехнулась:

— Или наоброт — оду самоубийству.

— В первую очередь, — сказал Жак, — нужно выбросить за борт ящик с гидрой. Пустим его своим ходом в самое солнце. Местное голубое светило сгодится не хуже остальных.

— Это твоя единственная улика, босс. Гидра — твоё доказательство.

— Ты думаешь, я сплю и вижу, как бы протащить её контрабандой в самое сердце Империума? Вообрази, если выпустить гидру на волю в недрах мира, породившего нас, в самом центре человечества? Невозможно!

Тем не менее, подумал Жак, часть вещества гидры всё-таки долетит до самой Земли. Та часть, что незаметно прячется внутри Ме’Линди, усвоенная, обезвреженная.

Он представил себе Ме’Линди в застенках своего ордоса. Он представил себе, как её распинают и вскрывают, словно лягушку, в демонологической лаборатории Маллеуса, исследуют, зондируют, разрушая сначала разум, потом тело.

Его разум отверг это видение, но не раньше, чем её встревоженный взгляд встретился с его.

Глаз Ужаса лежит у окраины Галактики к галактическому северо-западу, в области такой же одинокой, как Жак иногда чувствовал себя в эти дни. И на душе легче не стало, когда Гримм едва не покинул корабль на полпути к Терре…

Скват утверждал, что расстояние слишком большое, чтобы пытаться преодолеть его одним варп-прыжком с тем запасом топлива, что оставался в баках «Торментума».

Он, без сомнений, был прав. Только указать на это должен был Виталий Гугол. Навигатор утверждал, что собирался это сделать, как только корабль покинет систему голубого солнца, как только «Торментум» снова полетит, швыряемый штормами, сквозь варп.

Не хотелось ли Гуголу в глубине души помешать полёту на Землю, ограничить возможные заправки по дороге, чтобы пришлось зайти куда-нибудь на крупную базу, где бы начали задавать неудобные вопросы или агентам заговорщиков было легче нанести удар?

Хуже того, не стал ли Гугол беспечным? Разве ему всё равно: застрянут они где-нибудь на необитаемом куске камня или нет? Навигатор обиженным тоном возражал на эти полуобвинения.

Из вымученных отрывков стихотворения, которые Жак подслушал потом, выходило, что поэта гнетут воспоминания об унизанной кольцами великанше, словно кислота, разъедая его романтическую душу, по причинам, которые Жак не совсем понимал и решил, что будет умнее туда не лезть. Представляла ли Кралева Маланья нечто вроде антиидеала для Гугола, некий отталкивающий пример сексуальности, который неотступно преследовал его, от которого он пытался избавиться и забыть его, но не мог?

В какую романтическую формулу он мог бы уложить Кралеву? Если этого не сделать, то как её забыть? Как ему смириться с тем, что оставил тёмные страсти этого живого, телесного города — так же, как смирился с тем, что никогда не получит Ме’Линди?

Жака это привело в уныние.

Они направлялись к одинокому красному карлику под названием Бендеркут в тысяче световых лет к центру, в сторону сегментума Соляр. Записи числили Бендеркут как прародителя всего четырёх небольших каменистых миров, все — необитаемы. У самого крайнего приютился мелкий орбитальный порт для военно-космического флота и торговых судов. Гравитационный колодец был неглубоким: всего два дня пути от безопасной прыжковой зоны внутрь системы и два дня обратно наружу.

Оставалось надеяться, что порт не уничтожен нападением чужаков или не заброшен; записи могли устареть на сотни лет. При неудаче с Бендеркутом у путешественников оставалось ещё как минимум три очевидных варианта — три порта на второстепенных трассах, куда они могли причалить. Жак лишь надеялся, что Гугол ведёт корабль честно, и клял себя за подозрительность.

Как бы там ни было, тысячелетний порт по-прежнему кружил возле Бендеркута-4. У причала стоял пришвартованный имперский крейсер: скопление украшенных резьбой рифлёных башен, соединённых арчатыми контрфорсами, утыканных черепами — эмблемами смерти. Плюс дырявый, латаный-перелатаный округлый грузовик.

Гримм, который снова потратил долгие часы, доводя до ума, а потом — ещё полируя, движки «Торментума», отправился «на берег», чтобы передать мешочек с редкими металлами в качестве оплаты и «подышать воздухом», как он выразился.

Настал час отправления, Гримма всё не было.

— Мне пойти его поискать? — спросила Ме’Линди.

Жак посмотрел в иллюминатор на бугристое металлическое плато, усеянное мостками и пузырями оборонительных систем. Ярко-освещённые башни отбрасывали тени, похожие на тёмные канавы. Порт небольшой, однако, без сомнений, там прячутся многие километры коридоров и залов. Топливные и кислородные шланги, извиваясь, отошли прочь.

«Сапфирный орёл, вылет разрешён, — прохрипело радио. — Человеческой чистоты вам».

— И вам того же, — ответил Жак. — Мы задержимся на полчаса, — и уже к Ме’Линди: — Если у него неприятности, мы застрянем здесь, как в силке.

— Движки он оставил в порядке, — сказал Гугол. — Мне будет не хватать этого мелкого нахала.

— Считаешь, он удрал?

— Наверное, не захотел прыгать к тигру в пасть… Не знаю, как у вас, инквизиторов, там заведено, но тебя, возможно, уже объявили отступником.