Изображение Жака козырьком прикрывало глаза рукой с зажатым молотом, будто смотрело в тёмные дали из яркого места. Карта дёргалась. Пульсировала. Внезапно её потянуло, словно прут лозоходца так, что, казалось, отпусти Жак карту, она бы тут же улетела, поддавшись порыву.

— Босс… — Гримм потянулся, словно чтобы поймать карту, если та выскочит, но отдёрнул руку. — Ты это сам делаешь?

«Сам ли? — подумал Жак. — Это моё подсознание, куда записаны все энграммы памяти, подсказывает мне вспомнить самый безопасный путь через топографический кошмар дворца? Или некая незримая сила руководит всем этим, всем нашим путешествием?»

Чья сила? Самого Бога-Императора?

Карта рвалась из рук.

— Эта карта будет нашим поводырём. Нужно срочно уходить отсюда.

Как раз вовремя. Едва они пробрались через огромный зал, из тени в тень, от колонны к колонне, скользя по гадкой бурде на полу, избегая лучей света и внимания снующих сервиторов, Жак посмотрел назад в магноскоп и заметил вдалеке высокую фигуру, внимательно изучающую пространство возле конвейера. Сапоги, кожаные брюки, длинный чёрный плащ… Жутковатый высокий шлем — трёхэтажный бронзовый череп, увенчанный зубцами, из которых торчали антенны. Фигура пошевелила ядовитый суп, заливший плиты пола, торцом своего лазерного копья.

— Это что за деятель? — спросил Гримм.

— Кустодий, — буркнул Жак. — Дворцовый гвардеец. Мы, наверное, задели какой-то сторожевой луч.

И тут из устья туннеля выскочила гигантская, покрытая бородавками крыса, чья матовая шкура еле заметно светилась. Кустодий опустил наконечник копья и лазером сжёг тварь.

Жак прочитал заклинание незаметности:

— O furtim invisibiles!

Карта Таро тихо дёрнула к одному из арчатых проходов.

Они спустились через несколько страт из пластали, где текли целые реки из грязного масла и химикатов, где стоки изливались в озёра, в которых бурлила светящаяся накипь водорослей. Они прятались от передвижных машин, пестрящих пятнами, — там могли сидеть люди или как минимум верхняя часть тела киберрабочего. Они переночевали в кабине брошенного колоссального бульдозера, наполовину ушедшего в блестящую искорками топь.

Сейчас они взбирались по винтовой лестнице, спрятанной внутри колонны, к тускло освещённому проходу, где по сторонам, сидя возле своих семейных ячеек, под электросвечами трудились писцы.

Этот проход протянулся на километр. Несколько сотен писцов в чёрных бумазейных плащах с капюшонами заносили данные из лобных имплантатов в тяжёлые гроссбухи, обёрнутые в кожу — возможно, в кожу своих отцов и дедов, любовно снятую после смерти, выделанную и отданную для труда, которому усопший посвятил всю жизнь.

Другие писцы переписывали выцветшие строки из древних, рассохшихся пыльных томов в новые. Шаткие, покрытые паутиной башни из старинных рукописей высились от пола до потолка, в некоторые упирались переносные лестницы. Многочисленные писцы трудились, шепча себе под нос. Беззубая старая карга-куратор в бурых одеждах восседала, словно высохшая мумия, на высоком кресле. Доисторический чужацкий манускрипт лежал раскрытый на высоком столе перед ней, но её больше занимало присматривать за писцами сквозь магнолинзы лорнета. Старуха указывала жезлом — и жертва тут же дёргалась и покрывалась потом. Курьеры приходили и уходили: одни приносили инфопластинки, другие утаскивали прочь тяжёлые фолианты.

— Кто идёт? — прокудахтала она, когда Жак со своим отрядом подошли ближе.

— Слово имеет силу, — отозвался Жак.

— Проходите. Проходите.

Закутавшись в краденые серые ризы аудиторов администратума, а Гримм — в шерстяной костюм кухонной прислуги, они шагали по суетливой базилике, полной колдовской машинерии. Визжали священные клаксоны. Техножрецы крутили ручки верньеров. Сандаловый дым поднимался к потолку, разбавляя едкий смог.

Позже они пересекли кафедральный собор-лабораторию. Иконы, помеченные символами стихий, висели над внутренними арками контрфорсов. Шандалы натриевых светильников за высокими фальшивыми окнами цветных витражей наверху раскрашивали шахматку пола пятнами янтарной сукровицы, пасоки и гемоглобина. Светились жерла алхимических печей и бурлили перегонные кубы, очищая и переочищая редкие снадобья, выделяемые из органов чужацких животных, которых тут же заживо резали хирурги-мясники позади бронированного стекла.

Пронзительно выли и ревели фанфары, заглушая вопли. Очевидно, эти органы нужно извлекать живьём, без усыпляющего, чтобы сохранить их полную силу. Оранжевая и золотистая кровь бежала по трубам, её перекачивали золотушные крепостные, прикованные к насосным мехам. Платформы подъёмников появлялись снизу с новыми экземплярами — и уходили обратно, увозя остовы и требуху.

Их остановил вооружённый лазером техножрец в кремовой рясе:

— Ваше дело? Ваш чин?

— Мы ревизоры из управления синтепищи, — ответил Жак, сотворив ауру убеждения. — Я второй префект диспендиума, палата расходов и убытков.

— Никогда о такой не слышал.

Однако, этот факт не просто не вызвал у жреца подозрений, а совсем наоборот! Ведь, по самым скромным подсчётам, в администрацию дворца входило десять миллиардов человек.

Жак кивнул в сторону Гугола и Ме’Линди:

— Это мои третий префект и субпрефект. Скват — слуга. Мы подозреваем, что протеин после этих экспериментов попадает в отходы.

— Вы называете это экспериментами? — негодующе завопил жрец. — Здесь извлекается часть молекул бессмертия для самого Императора!

— И остаётся немало доброго мяса, — проворчал Гримм.

— Это чужацкое мясо, ты, кухонная нелюдь! Оно не переваривается.

— Можно переработать в синтетику.

— Вздорный и наглый посудомой! Как смеет слуга обращаться ко мне подобным образом?

— Вы наверняка простите нас!

— Мудрый адептус, — прервал облачённый в бежевое послушник.

Жрец отпустил отряд Жака, лишь чуть озадаченно нахмурив лоб. Однако, он нахмурился бы ещё сильнее, если бы сумел сосредоточиться и припомнить, что ревизоры по идее должны были начать проверку, а вместо этого скрылись с глаз.

Выйти из собора через хорошо охраняемый пост оказалось намного проще, чем попытаться войти той же дорогой.

Однако за собором открылась как будто нескончаемая брюзжащая очередь просителей по двадцать человек в ряд, которая, словно чудовищно длинный слизняк, ползла по унылой аркаде проспекта в сторону какой-то далёкой конторы администратума, чтобы получить… что? Пропуск? Бланк заявления? Собеседование?

Самые предусмотрительные просители толкали минитележки, в которых дремали, свернувшись калачиком, их товарищи, ожидая своей очереди оказать такую же услугу. Вдоль очереди бродили торговцы сластями и глюкозными палочками и разносчики затхлой воды. Сгорбленные золотари в спецовках цвета хаки возили туда-сюда передвижные уборные.

Из припаркованных наземных машин за порядком следили патрульные арбитры, в то время как автобус со штурмовиками ждал в резерве на случай беспорядков. Сквозь синее бронестекло Жак разглядел их шлемы с плюмажами.

Группа вооружённых контролёров пробиралась вдоль очереди, водя портативными комплексами психодиагностики. То одного, то другого просителя брали под арест. Один вырвался и получил пулю.

— Из огня да в полымя, — заметил Гримм. — Нам ни за что не протиснуться сквозь эту толпу.

Очередь становилась всё беспокойнее. Арбитры взялись за щиты-подавители.

Карта потянула Жака в сторону.

Если смотреть с низкой орбиты сквозь мутную атмосферу, то дворец, раскинувшийся на целый континент, казался совокуплением наползающих друг на друга утыканных самоцветами черепашьих панцирей, которое извергало из себя вычурные монолиты, пирамиды и зиккураты многокилометровой высоты с прорехами посадочных площадок и щетиной антенных мачт и орудийных батарей. Целые города были просто палатами в этом дворце: одни — мрачно великолепные, другие — неприятно омертвелые, но и те, и другие покрывала корка тысячелетних наносов.