— Симона здесь нет, — заметил капитан.

Коралия промолчала. Она с волнением осматривала вещи: незаконченный ковер на пяльцах, с воткнутой в канву иглой, ящик с сигарами, чернильницу, книги. На некоторых из них была сделана надпись карандашом «Коралия» или «Патриций». На столе стояли две детские фотографии — ее и Патриция.

Очевидно, здесь протекала жизнь людей, связанных не мимолетной страстью, а глубоким и нежным чувством.

— Уйдем отсюда, — прошептала Коралия, опираясь на плечо Бельваля.

— Да, да, идем! Вы слишком взволнованы теперь!

Но сделав несколько шагов, они остановились, изумленные: дверь оказалась закрытой.

— Глаза их встретились.

— Но ведь мы не закрывали ее! — неуверенно произнес Патриций.

Он подошел к двери, чтобы открыть и только теперь заметил, что на ней нет ни ручки, ни замка. Одностворчатая, из цельного дерева, массивная, дверь казалась несокрушимой. На ней не было никаких резных украшений, но зато виднелось несколько царапин, точно кто-то уже пытался открыть ее. Справа была сделана надпись карандашом: «Патриций и Коралия, 14 апреля 1895 года. Бог отомстит за нас», а ниже — крест и другая дата, написанная более твердым почерком и, по-видимому, недавно: «14 апреля 1915 года».

— Сегодняшнее число! Но кто это написал? Это ужасно, ужасно! — вскричал Бельваль.

Он бросился к окну, сорвал занавес и невольно вскрикнул: оно оказалось замурованным.

В комнате было еще две двери. Капитан распахнул их и натолкнулся на кирпичную кладку.

Патриций и Коралия переглянулись: одна и та же мысль промелькнула в их головах. Так же, наверное, начиналась и та драма, двадцать лет назад… После матери и отца теперь наступила очередь сына и дочери. Снова влюбленные оказались в ловушке, в руках беспощадного врага.

— Нет, нет! — воскликнул Патриций в отчаянии.

Он бросался то к окну, то к дверям со стулом в руках, в тщетной надежде пробить их… Увы! Его попытки были так же бесполезны, как и усилия его отца, о которых свидетельствовали царапины на двери.

— Ах, Коралия, Коралия! — вскричал он. — Это я виноват! Моя вина, что я привел вас сюда! В какую бездну погрузил я вас, желая устроить все один, не прибегая к помощи тех, кто знает и умеет больше меня! Безумец, я слишком переоценил себя! Простите меня, если можете, Коралия!

Молодая женщина полулежала в кресле. Она улыбнулась, чтобы успокоить его, и тихо произнесла:

— К чему так волноваться, мой друг! Возможно, это простая случайность!

— Но число! Число, Коралия! Тот же год, то же число, начертанные чьей-то рукой! Первую дату написали наши родители, вторую — наш враг, твердо решивший покончить с нами сегодня.

Она невольно вздрогнула, но все еще пыталась казаться спокойной.

— Пусть так, но у нас есть не только враги, но и друзья…

— Они будут нас искать, Коралия! Но найдут ли? Разве мы не приняли все меры к тому, чтобы никто не знал, куда мы пошли? И никто не знает этого дома…

— А Симон?

— Он приходил сюда, возложил венок, но здесь был и тот, другой, кто держит нас в своей власти и, быть может, теперь он постарается избавиться от Симона.

— Но что же тогда нам делать, Патриций?!

Бельваль почувствовал, что она очень испугана, и ему стало стыдно за свою слабость.

— Делать? — переспросил он, овладевая собой. — Ждать… Ведь на нас еще не напали… То, что нас заперли, вовсе не означает еще, что мы погибли. Мы будем бороться, не так ли? Поверьте, у меня еще довольно сил для борьбы… Подождем, Коралия…

Капитан решил удостовериться, что в комнате нет какого-нибудь замаскированного отверстия, через которое можно было бы выйти на свободу. На протяжении почти часа они тщательно обследовали свою клетку. Но толстые стены повсюду издавали один и тот же звук, пол под ковром был выложен плитами, и все они были одинаковы.

Оставался один выход: забаррикадировать дверь, через которую они вошли, чтобы защититься от неожиданного нападения. После того, как вся мебель была сдвинута, Бельваль зарядил пистолет и положил его рядом с собой.

— Теперь мы можем быть спокойны, — сказал он. — Кто бы ни пришел, он будет убит, прежде чем сумеет причинить нам вред.

Но больше всего их тяготили мысли о прошлом. Все то, что они делали и говорили, когда-то делали их родители в аналогичных обстоятельствах. Наверное, так же готовился к защите отец Патриция, так же молилась мать Коралии. Вместе они баррикадировали дверь и со слабой надеждой приподнимали ковер, осматривая пол…

Чтобы отогнать эти мысли, Патриций и Коралия обратились к книгам. Перелистывая страницы, пожелтевшие от времени, они нашли записку, написанную матерью Коралии:

«Патриций, мой любимый! Я пришла сюда утром, чтобы снова пережить то, что было вчера, и мечтать о том, что будет! Так как ты вечером придешь раньше чем я, то и найдешь эти строки… Я люблю тебя».

В другой книге лежала записка Армана Бельваля:

«Моя единственная! Ты только что ушла, и до завтра я тебя не увижу! Мне не хочется уходить отсюда, из нашего убежища, скрывающего от света столько любви и радости, прежде чем я не скажу тебе еще раз…»

Бельваль и Коралия лихорадочно пересмотрели почти все книги, надеясь найти в них записку, письмо, дающие ключ к разгадке тайны, но, увы, страницы хранили лишь доказательства нежной любви их родителей.

Так прошло еще два часа. Тревога Патриции все возрастала.

— Если ничего не случится и дальше, — произнес он, — то это означает, что мы приговорены к медленной смерти и…

Капитан не закончил фразы, но Коралия поняла весь ужас того, что он хотел сказать. Они должны будут умереть от голода, вот что им угрожало!

— Но чтобы умереть нам, молодым и сильным, — продолжал он, — понадобится три-четыре дня или больше, а за это время нам помогут!

— Кто и как? — спросила Коралия.

— Да те же солдаты, Я-Бон, Демальон! Сегодня же ночью они хватятся нас и…

— Но ведь вы сами говорили, Патриций, что они не знают, где мы.

— Узнают! Это легко… Ведь только один переулок разделяет сады. И, кроме того, все наши действия описаны в дневнике, который я вел все это время и который запер в бюро. Я-Бон знает про его существование. Он скажет о нем Демальону… И потом есть еще Симон… Что с ним сталось? Быть может, за ним следили…

Зачем их здесь заперли? Если враг не уморит их голодом, значит он придумал для них другую муку… Бездействие томило. Снова и снова Патриций осматривал комнату, надеясь найти что-то новое. Он открыл книгу, которую они с Коралией поначалу не заметили и, перелистывая ее, увидел, что два листа соединены загнутыми уголками. Капитан разогнул листы и увидел строки, адресованные ему отцом:

«Патриций, сын мой! Если когда-нибудь ты случайно прочтешь эти строки, то узнаешь причину моей смерти. Прочти то, что я напишу, если успею, на стене справа у окна».

Коралия и Бельваль бросились к стене. Но она оказалась закрытой деревянной панелью высотой около двух метров, которая заканчивалась узким карнизом. Капитан при помощи каминных щипцов снял кусок карниза, а потом одну из досок панели. Под ней на ровной поверхности стены действительно виднелось несколько слов, написанных карандашом.

— Любимая манера Симона, — заметила Коралия, — писать на стене и потом прикрывать деревом или глиной.

Патриций снял следующие доски, и под ними оказалось еще несколько строчек, написанных, очевидно, второпях, и побледневших от времени. Их выводила рука его отца в то время, когда ему грозил мучительный конец! Через несколько часов смерть наступила для него и для его возлюбленной…

Он прочел вполголоса:

«Я пишу это для того, чтобы негодяй не остался безнаказанным… Если Коралия и я умрем, то все-таки другие узнают причину нашей смерти.

Несколько дней тому назад он сказал моей Коралии: «Вы отвергаете мою любовь и тем призываете на себя мою ненависть! Пусть это будет так, но я убью вас и вашего любовника и убью так, что никто об этом не узнает, и вашу смерть припишут самоубийству. Все готово. Берегитесь, Коралия!».