Появление Дона Луиса вызвало волнение. Префект тотчас пошел к нему навстречу и сказал:

— Примите нашу благодарность, месье. Ваша проницательность выше похвал. Вы спасли нам жизнь, мне уже вторично.

— И лучший способ вознаградить меня, господин префект, это дать мне возможность до конца довести мою задачу.

— Вашу задачу?

— Да, господин префект. Я только начал. Заверением должно быть освобождение мадам Фовиль и Саверана.

Демальон улыбнулся.

— Ого! У вас есть неопровержимые доказательства их невиновности?

— Да.

— Вам, может быть, интересно будет знать, что мы обнаружили там, где помещалась адская машина? При входе в эту переднюю, прямо под паркетом.

— Это не существенно, господин префект. Важно, чтобы вы узнали всю правду, убедились воочию.

Префект подошел ближе. Чины полиции и магистратуры окружили их. За каждым словом и жестом дона Луиса следили с лихорадочным вниманием. Неужто истина открыта, наконец?

После предупреждения о взрыве малейшее заявление дона Луиса приобретало значение факта. Люди, которым он только что спас жизнь, готовы принять все самые неправдоподобные утверждения его.

Дон Луис заговорил:

— Господин префект, вы тщетно ждали сегодня ночью появления четвертого письма. Случаю угодно, чтобы мы все присутствовали при его появлении сейчас. И тогда-то обнаружится, что все преступления — дело одной и той же руки, и обнаружится, чья это рука.

Бригадир Мазеру, соблаговолите запереть дверь и задернуть занавески на окнах. Электричество…

— Мы его выключим…

— Одну минуту… Нет ли у кого-нибудь карманного фонарика? Впрочем, можно воспользоваться свечкой.

Он вынул из канделябра свечу, зажег ее и выключил свет. Потом со свечой в руках направился к столу.

— Думаю, что надо ждать. А там факты будут сами говорить за себя.

Несколько секунд полного молчания были из тех, что не забываются.

Дон Луис сидел на краю стола, рассеянным взглядом обводя комнату и грызя плитку шоколада, закусывая ее корочкой хлеба. Видно было, что он голоден, но вполне спокоен.

Другие сидели в самых напряженных позах, подавленные ожиданием взрыва и того, что должно было произойти. На стенах плясали тени.

Прошло больше времени, чем рассчитывал, видимо, дон Луис. Тридцать-сорок минут, тянувшихся бесконечно. Но вот Перенна немного поднял свечу и шепнул: — Наконец.

И все увидели: с потолка спускалось письмо. Оно медленно кружилось, как лист, падающий с дерева в тихую погоду. Слегка задев дона Луиса, оно легло на паркет против средней части стола.

Дон Луис поднял его и подал Демальону, говоря:

— Вот, господин префект, то четвертое письмо, которое вы ждали.

Префект смотрел то на письмо, то на потолок, ничего не понимая.

— Тут нет никакой фантасмагории, — заговорил дон Луис. — В сущности все очень просто и в то же время трагично до ужаса. Бригадир Мазеру, отдерните занавеси — побольше света.

И, взяв стремянку, оставленную рабочими в углу, дон Луис поставил ее посреди комнаты и взобрался на нее, очутившись, таким образом, на уровне люстры.

Это был, собственно, плафон, состоящий из большого медного круга с хрустальными подвесками и трех лампочек, расположенных в углах медной же треугольной рамы, маскировавшей провода.

Перерезав провода, дон Луис стал развинчивать плафон. Затем пришлось молотком отбивать часть штукатурки. Наконец, с помощью подоспевшего Мазеру дон Луис спустил тяжелую люстру вниз и положил ее на стол.

Сейчас же обнаружилось, что к плафону приделана металлическая, формы зуба, коробка, которая и входила в потолок между железными крючками, почему и понадобилось повредить потолок.

— Что это значит? — воскликнул Демальон.

— Загляните сами, вот крышка, — ответил дон Луис.

Префект приподнял крышку: внутри колеса, пружинки, целый механизм, напоминающий часовой.

— Разрешите, господин префект? — спросил дон Луис. И приподняв механизм, обнаружил позади другой, соединяющийся с первым лишь зубчатыми колесами и представляющий собой почти точную копию автоматических приспособлений для разматывания ленты с напечатанными объявлениями. В глубине коробки, в том месте, где она соприкасалась с краем потолка, была щель и у этой щели письмо…

— Пятое и последнее разоблачающее письмо, — сказал дон Луис. — Тут находились и предыдущие, приготовленные заранее, и в определенное время искусно сделанный механизм выбрасывал их в щель, скрытую от глаз лампочками и хрустальными подвесками.

— Допустим, — сказал префект, — но каким образом преступники могли устроить такую штуку в отеле, в комнате, охраняющейся день и ночь?

— Очень просто, господин префект, устроено это было тогда, когда отель еще не охранялся.

— То есть, до убийства?

— До убийства, господин префект.

— В чем же дело? Объясните: почему вы оттягиваете свои разоблачения?

— Раз тайна писем раскрыта, мы близки к истине. Вы сами назвали бы уже преступника, если преступление не было бы настолько отвратительно, что это само по себе отводит подозрения.

Демальон внимательно смотрел на дона Луиса.

— Так вы полагаете, что письма эти были помещены сюда исключительно с целью погубить Саверана и мадам Фовиль? И помещены еще до убийства, а, следовательно, коварный замысел предшествовал убийству?

— Совершенно верно, господин префект. Стоит только допустить, что Гастон Саверан и мадам Фовиль невинны, и придется признать, что все улики против них подстроены искусственно, их слишком много. Выезд в тот вечер мадам Фовиль и тот факт, что она не может объяснить, где провела время с двенадцати до двух, ее необъяснимая прогулка и появление ее кузена близ отеля, все это результат махинаций. Следы зубов на яблоке — тоже! Да еще какая дьявольская махинация! Все это было заранее подготовлено, устроено, предусмотрено. И все шло с точностью вот этого самого часового механизма.

Демальон задумался.

— Но ведь в этих письмах господин Фовиль обвиняет свою жену? Следовательно, одно из двух: или он имел основания или письма подложные.

— Эксперты признали, что они написаны Фовилем.

— Но в таком случае…

— В таком случае…

Демальон вздрогнул. Он начал догадываться.

— Не понимаю.

— Нет, вы понимаете, господин префект. Понимаете, что раз письма были одним из орудий против Гастона Саверана и мадам Фовиль, то и содержание их специально к этой цели приноравливалось.

Наступило молчание. Все были взволнованы.

Наконец, префект заговорил, не спуская глаз с дона Луиса, и подчеркивая каждое слово.

— Кто бы ни был виновник, трудно представить себе, что-либо страшнее и отвратительнее.

— О, вы еще не знаете, господин префект, какова была сила ненависти человека, замыслившего все это. Я понял это, только выслушав рассказ Гастона Саверана и тогда в своих рассуждениях пошел от этой ненависти. Кто мог ненавидеть таким образом? Кто избрал своими жертвами Гастона Саверана и Мари-Анну Фовиль? Какой злой гений так искусно оплел их сетью? Я раньше не обратил внимания (и говорил об этом бригадиру Мазеру) на математическую точность доставки писем. Если бы в этом был замешан человек, случились бы, несомненно, нарушения, сроки не соблюдались бы так, и я понял: тут действует механизм. Раз и навсегда установленный, функционирующий с непреложностью закона природы. Я сопоставил эти два положения: о ненависти, преследующей двух невинных людей, и о механизме, использованном ненавидящим, и тогда… и тогда… тогда вспыхнула искра, я вспомнил, что Ипполит Фовиль был инженером.

Присутствующие слушали дона Луиса с глубоким вниманием. По мере того, как проливался свет на драму, тревога у всех росла и тоска сжимала сердце.

Однако Демальон нашел возражение.

— Заметьте, что письма появлялись в определенные дни, но в разные часы.

— Вернее, время их появления колебалось в зависимости от того, дежурили мы при свете или в темноте. Именно эта подробность и послужила мне путеводной нитью. Письма появлялись в темноте. А когда электричество горело, что-то удерживало их. Несомненно, что эксперты придут в восторг от искусства изобретателя и подтвердят мои догадки. Но, как бы то ни было, раз механизм с письмами Фовиля обнаружен в потолке этой комнаты, разве я не прав, утверждая, что устроен он был Фовилем, инженером-электриком?