– Можно попробовать, – сказал Феликс.
Среда, 27 февраля 2013
Две недели до того дня, когда звезды сойдутся и грянет буря. Они уже отсняли самую первую сцену с тонущим кораблем и 8Рукком в купальной шапочке и очках: получилось на удивление хорошо. Свою первую сцену с Ариэлем Феликс думает записать на следующей неделе. 8Рукк был слишком занят технической стороной постановки. Ему нужно дать больше времени, чтобы проработать роль.
Сегодня они снимают Калибана. Крупные планы с репликами. Дальние планы добавятся позже. Сегодня Костыль впервые полностью облачился в костюм и нахлобучил чешуйчатую шляпу Годзиллы: они убрали глаза и зубы, а козырек разлохматили, чтобы он свисал космами на лицо, покрытое болотно-зеленой краской. На ногах – рейтузы, раскрашенные под змеиную кожу. На руках – временные татуировки со скорпионами и пауками. Получилось не хуже многих костюмов Калибана, которые Феликсу довелось повидать в профессиональном театре, и даже лучше некоторых.
– Вы готовы? – спрашивает Феликс.
– Да, – отвечает Костыль. – Э… мы там добавили кое-что. Анна-Мария нам помогла.
Феликс обращается к Анне-Марии:
– Хороший номер? Нам нельзя терять время, оно и так поджимает. У нас еще много работы.
Он не вправе ворчать. Он сам призывал их к тому, чтобы они сочиняли свои собственные дополнительные материалы.
– Номер на три с половиной минуты, – говорит Анна-Мария. – Я засекала время. И да, это очень хороший номер. Зачем мне вам врать?
– Откуда мне знать? – говорит Феликс.
– Дубль первый, – говорит Бублик. – Ведьмино отродье. Исполняют: Калибан и ведьмины отродья. Сначала будет кусочек с рассказчиком, его можно снять позже. «А вот Калибан. Из каменной тюрьмы вышел. Пришлось посидеть взаперти – ничего не попишешь. О доле тяжкой скорбя, пусть говорит сам за себя». Типа того.
Феликс кивает.
– Хорошо, – говорит он.
– Не забывайте дышать, – говорит Анна-Мария Костылю. – Дышать диафрагмой. Помните, что я говорила про гнев. Он как топливо – его надо использовать! Сейчас можно и нужно вопить и рычать! Это ваш выход! Раз, два, три!
Костыль расправляет плечи, потом сгибается, припадает к земле, потрясает кулаком. Бублик, Маракас, ЗакраЛось и Рыжий Койот встают у него за спиной, хлопают в ладоши и ритмично выпевают «Оу-оу, оу-оу», пока Костыль выпевает свой яростный речитатив.
Меня зовут Калибан, весь в чешуе, когти как у орла,
Несет от меня тухлой рыбой, такие дела –
Он меня называет еще и отродьем,
Ведьминым отродьем.
И паршивым рабом, и безмозглым уродцем,
Обижает меня, унижает,
Вечно держать взаперти угрожает,
Чтобы меня усмирить,
Покорить.
Только я ему не покорюсь,
Я еще поборюсь.
Я ведьмино отродье!
Мать моя Сикоракса ведьмой была синеглазой,
Говорили, что та еще стерва, зараза.
А папаша, по слухам, был Дьявол вроде.
Так что я дважды противный и злобный,
И о том не жалею!
Потому что я ведьмино отродье!
Мамаша встала им поперек горла,
Была она слишком упертой и гордой,
Сослали ее на остров, бросили здесь умирать,
И некому было ее спасать.
Она меня родила, а потом умерла,
Значит, это мой остров – такие дела.
Это и были мои безраздельные угодья,
Короля по имени Ведьмино Отродье!
Но потом появился Просперо со своей мелкой сучкой,
Мнил из себя невесть что, будто он самый лучший.
Сначала он был добр и мил,
Я его многому научил.
Показал, где еда,
Где питьевая вода.
Пожалел старикашку, вот да.
Все шло хорошо, а потом он взъярился,
Потому что я, видите ли, отличился.
Взгромоздиться хотел на его девицу,
Все честь по чести, чтобы жениться.
Да и ей оно было бы в радость.
Других мужиков-то на острове не наблюдалось,
Так бы в девках она и осталась.
А мы бы с ней славно зажили,
Остров бы весь заселили
Маленькими Калибанчиками,
Ведьмиными отродьями.
Папаша ее обзывает меня и шпыняет,
Я тружусь и тружусь, а он отдыхает,
В тенечке храпит или книги свои читает.
Как он мне надоел, сил моих больше нет.
Но если я огрызаюсь в ответ,
Он дубасит меня еще пуще,
Вот какой злющий.
Но я не сдаюсь, я еще поборюсь.
Я ведьмино отродье!
Я своего часа дождусь,
За свои унижения отплачу.
Его книгу порву в клочки,
Буду делать с ним, что хочу.
Прикончу старого пердуна,
Мозги ему вышибу – да!
И девчонка его, как бы ни верещала,
все равно станет моей.
И будет еще умолять меня,
Чтобы ей посильнее заправил я.
Потому что я хоть и уродец,
Но зато я ведьмино отродье!
Имейте в виду:
Я ведьмино отродье!
Костыль закончил. Он тяжело дышит.
– Шикарно! – говорит Анна-Мария. Она аплодирует, к ней присоединяются дублеры, а потом и Феликс.
– Да, я все запомнил, – скромно говорит Костыль.
– Не просто запомнили! Пока это лучший прогон из всех, – говорит Анна-Мария. – Потом вы посмотрите запись, а в следующий раз мы отснимем финальный дубль. Сопровождению тоже нужны костюмы. Наверное, такие же шапки-ящеры, чтобы все в одном стиле. – Она обращается к Феликсу: – Такого Калибана вы точно еще не видели!
– Это правда, – говорит Феликс. – Не видел. – Он потрясен и взволнован: Костыль превзошел сам себя ради него. Нет, не ради него: Костыль превзошел сам себя ради Анны-Марии. И ради пьесы, конечно. Костыль превзошел сам себя ради пьесы. – «О чудо! Как род людской хорош! Прекрасен мир таких людей!» – говорит он.
– «Тебе все это ново», – смеется она. – Бедняга Феликс! Мы испохабили всю вашу пьесу, да?
– Это не моя пьеса, – говорит Феликс. – Это наша пьеса.
Он сам в это верит? Да. Нет. Не совсем.
Да.
29. Сюда! Ко мне!
Суббота, 2 марта 2013
В субботу Феликс просыпается в полдень, словно с жуткого похмелья, что странно: он не пил накануне. Это эмоциональное выгорание, истощение мозга. Слишком много он думает, слишком много работает, слишком сильно волнуется. Слишком большая отдача, слишком сильное напряжение. Он проспал четырнадцать часов, но совершенно не отдохнул.
В своей страшной старой пижаме, пообтрепавшейся за столько лет, он выходит в гостиную. В окно льется холодный свет, отраженный от снега снаружи и поэтому яркий вдвойне. Феликс щурится, отпрянув от луча света, словно вампир. Почему у него нет занавесок? Он не озадачивался занавесками, для чего? Кто к нему будет заглядывать?
