Церковь, конечно же, здесь была «смешной и уродливой» архитектуры (откуда коренному населению набраться вкуса?) — похожа «на пень с грибами» (автор, впрочем, признается, что кто-то так уже называл собор Василия Блаженного — но я уже предупреждала читателя об уличном происхождении идей и наблюдений г-на Быкова).

С первых же страниц романа читатель извещается об особом (потайном) русском языке, который и станет для героев своеобразным паролем (кто его понимает или говорит на нем — тот свой, коренной). И с ходом повествования становится ясно, что коренными были варяжский офицер Волохов (просто до поры не знал об этом), спецагент Гуров (он же Гурион), так как «работал» и с хазарами, и с варягами (а на самом то деле был сторожем при коренном населении и помогал ему выживать). К коренным принадлежали туземка Аша в далекой Сибири (как и все туземное население Сибири), и тетка Аши, проживающая в Дегунино. Коренными были и васьки (это такие особо опущенные существа, напоминающие бомжей, которых отлавливали, помещали в васятники, а сердобольные граждане могли взять их в семью, как берут из питомника бездомных собак или кошек). История васьки Василия Ивановича и сопровождавшей его в странствиях (в Дегунино, а потом в Жадруново) девочки Аньки должна, очевидно, умилить читателя своей «трогательностью» (васьки в основном странствуют).

Но придумать столь же обширную «идеологию» для коренного населения (с хазарами и варягами проще, там много всякого было и до Быкова написано) оказалось гораздо труднее. Коренное население («кондовое и неразвитое», кроткое до предела, всепростительное и терпеливое) узнает друг друга, повторю, через тайный древний язык, который извратили завоеватели. Так, например, известное заборное трехбуквенное слово на самом-то деле «слово волшебное, его призывают волки, когда нужно принести удачу или унести врага». (Правда, не совеем понятно, почему язык этот называется «русским», если автор не раз подчеркивает, что само коренное население — не русское. Ну, да не будем к нему придираться, в такой важный момент как собирание конструкта под названием «коренное население»). Это нерусское население с русским языком исповедует не Христа, а служит природному культу волка. Христианство в его авторском, быковском проекте, вообще ничего созидательного не принесло в русскую историю с ее бесконечными неплодотворными повторениями, а тот идеальный «монастырь» с «подлинными» монахами-ясновидцами, который вдруг появляется на страницах «ЖД», скорее напоминает «интеллигентное» заведение модного дзенского толка.

О коренном населении известно и то, что «смыслообразующей фигурой» его жизни является круг (езда по кольцу, например в метро, тоже тайный знак принадлежности к коренному населению, которое, кстати, вообще любит строить всякие кольцевые дороги, в том числе все строит и строит некую железную дорогу, находя смысл в строительстве из никуда в никуда. Но таков уж «блуд труда» — по определению самого Быкова). С коренным населением в романе собственно ничего особенного не происходит, за исключением двух героев. Один из них, командир летучего отряда варягов Волохов, испытывает в своем роде «психологический шок», узнав, что он из коренных. И новое знание о себе приводит его к «сильным» размышлениям: «Никто в России не чувствовал своей ни землю, ни квартиру, ни женщину»; русская власть всегда и при любом периоде истории в «первую голову уничтожала собственный народ»; ненависть к жизни обнаруживалась прежде всего «в повадках трех главных воспитателей и утешителей человека: священников, врачей и учителей» («даже попы с отвращением крестили детей и отпевали усопших…», а «русский Бог умел только требовать…»). Посетив каганат, влюбившись в идейную хазарку журналистку Женьку, просвещенный Гуровым (двойным агентом), что он, Волохов «из волков», герой приходит в итоге к выводу: «Гуров был первым, кто наконец избавил Волохова от главного проклятия — от любви-ненависти к своим. Теперь их можно было спокойно ненавидеть и не считать своими, и так же спокойно можно было ненавидеть хазар, имевших на эту землю не больше прав, чем его родной гнусный народ». Все ясно, идем дальше.

Другой заметной фигурой повествования в романе является упоминаемая уже туземка Аша (ее опять-таки «трогательной» любви к губернатору туземного административного округа, их бегству из края, их взаимной преданности автор щедро отдает едва ли не сотню страниц, незаметно для себя нарушая законы жанра — от миазмов сарказма переходит к тривиальному детективу). Аша, вступившая в связь с чужим и зачавшая от варяга, в соответствии с тайными знаниями коренного населения, должна родить волка-антихриста, чего допустить коренное население не может. Отсюда и ее бега, увы, с очень незначительным итогом — она родила, убежав в горы, обыкновенного ребенка. Жаль читателя, вынужденного (если конечно не пролистнет эти страницы) вычитывать «мифы» о волках, даждь- и жаждь богах, в которых свято верят туземцы.

Ну какой роман без любовных историй! Это просто невозможно. Несколько любовных пар то быстро, то медленно бороздят романное пространство «ЖД». Особенность всех любовных историй одна: все, кто у писателя-вамп любят (поверим, наконец, автору!) изгоняются им вон с основной территории российского государства. О губернаторе и Аше, сбежавшими в горы, на юг, я уже сказала. О Волохове и хазарке Женьке я уже упомянула, — Женьку, обманув, агент Гуров-Гурион, отправляет в загадочную деревню Жадруново (из которой никто никогда не возвращался). Эту деревню можно понимать как «врата в иной мир», как скрытый черный ход истории. В общем, уже не просто с территории России, но и из ее истории изгонит автор влюбленных Женьку и Волохова (туда же, кстати, потом уйдет девочка Анька и варяжский офицер Громов, в то время как его возлюбленная Маша отправится в эвакуацию в Махачкалу, да там и останется; в чужой среде ей проще быть собой, чем в своей Москве). А если вспомнить, что автору романа более симпатична была расшифровка «ЖД» как «живых душ», то вывод можно сделать однозначный. Живые души, то есть герои, в которых есть человеческий состав, которые способны любить, — эти «души» все, как одна, вышли вон из истории и государства российского вполне сознательно и добровольно. Нет им, живым, в этом душном и неживом государстве, в этой скверной, господа, истории, — нет им тут места, нечем им тут жить.

Поскольку движение (бессмысленное) по кругу — одна (по Быкову) из «мифологем» нашей истории, то роман завершится вполне резонно там, где начинался. В районе Дегунино готовится грандиозное генеральное сражение между хазарами и варягами. Естественно, подмигивает нам автор, вы же понимаете, что в верхах давно уже обо всем договорились (часть южных территорий отходит к каганату). Естественно, мы всё понимаем. Да и какой иной при таких «исторических обстоятельствах» наш автор может применить прием в описании сражения кроме абсурдистского, даже и представить трудно. В общем, противники тщательно избегают соприкосновения друг с другом, бегая от деревни к деревне и топча, топча бедную дегунинскую заветную землю, уничтожая солдатским сапогом и посевы, и травы. …И земля восстала (о чем предупреждали туземцы-волки). Ведь еще в канун сражения перестала выдавать пирожки чудо-печь, стала высыхать яблонька. Ну а в день сражения и сама земля пошла на людей войной — на варягов и хазар в равной степени, поглощая или «выплевывая» километров на двадцать их войска. Экологический исход многовековой распри позволит автору, мне кажется, номинироваться и в какой-нибудь премии «зеленых». Чисто и невинно звучит авторский голос: не трогали бы, мол, землю — она и рожала. Руки прочь от человека! Не трогайте человека, не пашите его «плугом» (этикой, да христианством всяким!), не «удобряйте» человека «химикатами» (эстетикой, да идеями разными!), не заставляйте работать, оставьте в покое, он и будет схож со своей землей, он и будет вполне природным и естественным человеком!