Сценография спектакля (худ. Юрий Суракевич) — емкая, точная, ясная, помогающая артистам и замыслам режиссуры: деревянная фактура создает ощущение прочности и долготы дней. Пластическое решение спектакля аскетично — все нацелено на объединение людей, собирание их в пространство дома и двора, что только горше подчеркивает их стремительное желание вырваться из ограды этого «тесного бытия».

В этом иркутском спектакле, безусловно, есть актерский ансамбль, что принципиально важно для ткани распутинского повествования. Наталья Королева вообще должна играть «бестелесную жизнь», полную внешнюю неподвижность, но при этом актриса находит средства преодолевать эту старушечью невыразительность тела — любой ее мелкий жест заметен, любой взгляд художнически оправдан. И физиология отступает, уходит на второй план ради проявления чувства и мысли. Вообще быт, бытовую игру с предметом (за исключением сцены встречи и сцены в бане, где мужики засели выпивать за неожиданное «выздоровление» матушки) значительно отсекли и в других актерских работах: остается только самое необходимое, «удесятеренная значительность» мизасцен, направленных на глубинное по сути расхождение с матерью. А потому искренний темперамент Степана Догадина или яркое переживание сиротства, оставленности матерью Татьяны Двинской, почти усталое и равнодушное понимание, что больше не войдешь в эту жизнь Владимира Орехова и чудная трогательная тональность детства в Маше Кузнецовой (играет внучку Анны), лирическая повторяемость в Таньчоре Татьяны Буловой, и покорная, счастливая готовность всех примирить в Анастасии Пушилиной (играет жену Михаила) — все эти актерские силы были стянуты в центр, расположены вокруг старухи Анны, чтобы жить, плакать, кричать, упрекать друг друга и своей громкостью будто отгонять от самих себя мысли о смерти и собственные страхи. И тем не менее, весь спектакль пронизан совсем иными, необыденными токами. Это уже не «просто жизнь», — она вся, насквозь, пронзена сотрясающими обыденность токами, вопрошаниями о смысле жизни.

Быть может это и странно, что Иркутский театр обратился к повести советского времени, что именно ее выбрал для выявления своих художнических и гражданских мыслей, что именно в ней нащупал тот пульс русской жизни, что позволял человеку жить нравственно крепко, не завистливо и осмысленно. Ни кровавый документализм сегодняшней культуры, ни ее гиблые пиры и «праздники бедствия», ни упоения и упивания никак не укрепляют человека, не дают ему смысла жизни. В спектакле совсем нет исторической ностальгии — но есть проницательность понимания, что хранящая силу и развивающаяся из себя самой жизнь питается чем-то существенно иным, чем «удовлетворение потребностей». Писатель Борис Агеев уже позже Валентина Распутина писал очерк о курской «старинной старухе». И удивительно это совпадение судеб в самом главном: «настоящие историки называют себя наблюдателями событий, а вот баба Дуня (и распутинская Анна — К.К.) могла считать себя действующим лицом: пускай незаметным, но — главным. Потому что история именно её брала на перелом и стойкость, каток событий всегда катился по ее судьбе и по её детям». Право на счастье, конечно же, государство гарантировать не может. Но вот жизнь осмысленную, чтобы реализовались «стратегические долгосрочные цели модернизации России» без изменения отношения к культуре и образу человека в ней невозможно по определению. Нет, не в прошлом осталась старуха Анна — это мы далеко ушли от самого ценного в самих себе.

Впервые на сцену прославленного русского театра она вышла студенткой. Это был спектакль «Пропасть» по пьесе венгерского драматурга Иожефа Дарвежа.

В ту пору Наталия Швец была студенткой первого курса Театрального училища им М.С.Щепкина при Малом театре. Ее мастер, профессор Иванович Вениамин Цыганков, был сдержан в любви к своим студентам, но всегда всем своим питомцам был готов помогать. Именно он рекомендовал венгерскому режиссеру юную Наталию на одну из главных ролей в «Пропасти», — спектакль энергично готовился к участию в Фестивале «Дни Венгрии в России» и, собственно, окрывался им.

Героиню Наталии Щвец звали Эржике. Ей роль пришлась по душе, а сама Наталия понравилась иноземному режиссеру, видимо, своей наивностью и искренностью. Она зарделась и смутилась, когда ее представили Дарвежу, и он увидел, что нашел то, что хотел: на роль чистой и наивной венгерской девчонки подходила эта симпатичная большеглазая и стеснительная русская студентка.

Дебют ее был ошеломляющим… На первом курсе и большая роль! На первом курсе и уже на сцене прославленного Малого! А рядом — великие и великолепные партнеры — Виктор Иванович Коршунов, Юрий Иванович Каюров, Нелли Ивановна Корниенко, Муза Ивановна Седова.

И вот, премьера. Играют гимны Венгрии и СССР, в ложах — правительственные лица и дипломаты с двух сторон… Медленно поплыл знаменитый красный, тяжелого бархата, с золотыми кистями занавес… Погас свет … и спектакль начался. Артисты играли великолепно, а уж наша молодая героиня была счастлива как никогда — правда, она волновалась страшно и только старалась помнить слова наставника быть смелой и «работать по школе». В общем, все шло отменно, и внутренний голос подсказывал, что это успех. В финале артисты выходят на поклоны и с любопытством смотрят в пятый ряд партера, где сидел режиссер спектакля…И увидели они сцену необычную — режиссер Дарвеж, старательно вжимался в кресло и вся мизансцена демонстрировала его полнейшее недоумение…

Да, именно так — он не узнавал своего спектакля. Дело в том, что поставив спектакль и сыграв его на публике в филиале, довольный режиссер отбыл на родину. И вот ту-то в дело вмешался главный режиссер Малого театра Борис Иванович Равенских: буквально за несколько дней ловко переделал весь спектакль так, как посчитал нужным… Он заменил некоторых артистов, убрал «лишнюю» на его взгляд мебель и реквизит, отяжеляющие и приземляющие спектакль; чуть-чуть поработал над текстом, отчего пьеса заметно сократилась, что, впрочем, было вполне оправдано (венгр поставил спектакль на три с половиной часа); естественно, поменял и мизансцены. Режиссер Б.И. Равенских любил скульптурность, четкость сценических рисунков, избегал бытовых нагрузок в сценическом оформлении. Вот и подправил спектакль… Правда кончилась эта история достаточно грустно… Венгерского режиссера почти силой взметнули на сцену, а он упирался и не хотел раскланиваться за успех как ему казалось не его спектакля. Что ж резон тут был, но и успех был… Однако недолгий — спектакль скоро сняли с репертуара. Через один сезон..

У юной Наталии Швец не закружилась голова от успеха… Она, воспитанная почти спартански («должна», «обязана» — самые важные повелительные глаголы, какие она всегда помнила), не знавшая слова «не могу», бурное начало своей профессиональной судьбы принимала и понимала как подарки чьей-то высокой любви. В этот же год, параллельно с репетициями роли Эржики, она снималась в фильме «Ты и я» Ларисы Шепитько. Когда Наталия попала впервые на «Мосфильм», она была, естественно, потрясена. Ее привели к Ларисе Шепитько украдкой, тайно (она боялась сказать в училище о съемках). Красивая, стройная, с чудными руками (с длинными изящными пальцами), с глубоким пронзительным взглядом, Шепитько посмотрела внимательно на Наташу. Потом попросила принести платочек… На Наталью платочек одели и Лариса сказала только два слова: «Да, это она…». Так Наталья получила эпизодическую роль девушки. Веселой, жизнерадостной молоденькой Наталие нужно было играть тяжело больную девочку, которая в конце-концов умирает… Первый киноопыт был огромным — доброжелательная Лариса сняла все страхи, нежно разъясняла неопытной актрисе что и как ей делать, и результатом оказалась довольна. Вскоре фильм был показан на фестивале в Венеции и получил приз «Серебрянный лев». На фестиваль студентка не ездила, но на всех афишах, расклеенных по Венеции, красовалась симпатичная русская актриса Наташа Швец. И опять-таки, так важно, что рядом с ней были Алла Демидова и Юрий Визборн.