Недавно в «Российской газете» вышла статья Д.Дондурея и К.Серебренникова «В поисках сложного человека». Статья, что называется, симптоматичная. В ней много критики государственной культурной политики, — той критики, о которой в ряде изданий (как журнал «Москва», например) и интеллектуальных кружках говорится уже лет пятнадцать. Тут авторы присоединяют голоса, видимо, к прежним своим оппонентом. Я, всегда поддерживающая сложные культурные явления и не раз говорившая и чудовищном упрощении культуры, о «революции низких смыслов», десять лет назад написавшая статью о концепциях человека в современной литературе, конечно же, не могу возражать против сложности человека и культурного многоцветья. Но как означенные авторы описывают сложность?

В сущности, сложность для них сконцентрирована в особых креативных зонах — авторского кино, элитарного театра, где постепенно растет и ширится потребитель сложного. И сколько нужно десятилетий или столетий, чтобы вырастить таким элитарным способом хотя бы 25 % населения? И вообще, сколько нужно «сложной культуры», чтобы работа «на развитие человека» дала серьезные, ощутимые результаты в других областях нашей жизни?

Во всех рассуждениях двух авторов смущает, во-первых, установка на избранность (еще недавно, помнится, Дондурей полагал, что достаточно и 3 % культурных людей), а во-вторых, отсутствие каких-либо критериев описания «сложности». Сложной может быть и «культура гомосексуалистов», «сложной» может быть психика убийцы, сложным человеком может быть любой извращенец и даже при этом быть поклонником авторского кино! Ну а чем не инновационны такие формы художественной активности в современной культуре как хеппенинг, инвайронмент, инсталляция, перформенс, реди-мейд?! И чем не инновационны были так безжалостно потерпевшие крах новомодные (слизанные с западнических интеллектуальных площадок сборки) идеи «коллажного мышления», «культурного бессознательного» и «шоковой терапии», а также прочие «симуляционные парадигмы» как «децентрации субъекта» и «смерти человека» А помимо «децентрации», с этим самым человеком и культурой проделывалась «диссеминация и шизоанализ», насаждались «фаллогоцентризм, фаллогократизм, ризома, разичАние-различЕние, детерриторизация, номад и др.». Это все так недавно (а то и до сих пор) представлялось как культурные инновации. Чем вам не дондуреевский ЦИК (центр инновационной культуры) — попробуйте, воспитайте такую публику, чтобы она жила во всех этих симуляциях! Иначе как «бессознательно» в таком культурном поле находится опасно…

В статье Дондурея и Серебренникова, как и во всей прогрессистской культуре последних десятилетий, мы видим сугубую боязнь — боязнь категории ценности. Без нее вообще смешно говорить о концепции личности человека. Именно здесь, в области ценностной, сегодня нужна самая открытая и самая серьезная общественная дискуссия. Да, авторы, ищущие сложного человека, эффектно определили «нашу культуру» как «культуру боли». Я не знаю, как понимают они «нашу культуру», но вот называть русскую культуру только «культурой боли» — по меньшей мере, слишком недостаточно. Да, можно сказать, что русский боли не боится, если понимать под «культурой боли» способность мощного, преодолевающего напряжения; если понимать под ней способность к переживанию страдания и выходу из него с укрепленной душой; если понимать способность героического сознания. Но мир сегодняшний боится боли и не желает ее терпеть (отсюда обезболенные роды) — мир предпочитает «культуру анестезии». Вообще тут много темного, культурологически неясного, есть ведь и чувственное мещанское наслаждение чужой болью, есть страх перед болью, есть ненависть к боли и т. д. Современная западная цивилизация как раз и развивает технологии преодоления боли, но она же мрачно смотрит на мир как исключительно место страдания (темы «подверженности страданию», невозможности «отделиться от страдания», сбежать или отступить от него, «неумолимость и неотступность телесных мук» и т. д.) Но если в «мире правят законы боли», то, согласитесь, в «культуре боли» может легко появиться и новая тема — осознания ничтожной ценности собственной жизни. Так что в «культуре боли» и «культуре смерти» есть и совершенно не отеческий «код». И если тебе не важна ценность собственной жизни, зачем ты будешь что-то делать «для всех» (государства, семьи, коллег?!)

У Дондурея и Серебренникова все звучит красиво и новационно — про «культурные коды» и «бренды», про «имиджевый ребрендинг России», про «параллельные структуры» и «инновационную культуру» … но, увы, вряд ли они правы, утверждая, что «умножение» только технологичными способами «количества сложных людей в обществе автоматически решит множество проблем нашей жизни». Увы, элитарная школа, например, никаких проблем не решила, а про реформы наши в образовании уже никто, кроме чиновников, не говорит ничего хорошего.

Культурные системы — системы сложные и решать проблему человека, конечно, следует через воспитание, что признают и сами авторы статьи, правда воспитывать они собираются только «новых художников» и «новых посредников»: продюсеров, менеджеров, финансистов, зрителей, потребляющих сложное «новое искусство». Учитывая конкретные предложения авторов статьи (создание центров инновационной культуры), мы можем сказать, что они обладают тонким социальным чутьем, понимают необходимость изменения ситуации и пытаются развернуть ее в «свою сторону». Ясно, что с надеждой на государственное финансирование, что тоже вполне понятно. Но все же несколько грубо и самонадеянно выглядит их уверенность в непосредственной причинно-следственной связи между их групповой, элитарной «сложностью» и будущими успехами всего общества.

Между тем, чтобы все общество было включено в инновационные процессы, чтобы человек сознательно ставил перед собой общие задачи и добровольно включался в их решение — область «культурной сложности» и центры, направленные на формирование «сложного человека» должны включать гораздо большие гуманитарные пространства и заниматься разработкой новых гуманитарных технологий, в не сводить в очередной раз сложные процессы мышления всего лишь к интеллектуальной услуге. Ведь синонимами определения «сложный» являются «глубокий», «тяжелый», «трудный».

Давно всем ясно, но никто ничего с этим почему-то не может сделать, — всем ясно, что современная школа никого и ничто не воспитывает. Воспитание сложного-глубокого человека — это воспитание качественной личности, личности с ее основной «способностью свободного самоопределения к нравственным целям». Чтобы этот процесс был запущен, необходима общеобразовательная школа с национальным педагогическим идеалом. В такой школе обязательный минимум сочетается с поисками путей реализации индивидуальных склонностей человека. Такой школы нет. Идеалы не сформулированы. Между тем, в русской педагогике давно известно, что воспитание личности является главнейшим элементом общественного самосохранения. Если общество (школа) не способно воспитать «истинного гражданина», а воспитывает «расчетливого эгоиста» или «беспочвенного идеалиста» — то это и есть свидетельство несостоятельности общества. Поэтому рассчитывать, что воспитание культурой более эффективно без воспитания в школе — значит не быть реалистами.

Так может ли современная культура выправить ситуацию и воспитать в человеке сильную, цельную личность? Да, задним числом можно говорить, как делают это Дондурей и Серебренников, много потрудившийся ради «ликвидаторского проекта» — можно теперь говорить, что «пресловутая чернуха — это их реакция на неопределенность настоящего и на невозможность увидеть себя в будущем». Но ведь они сами по себе, эта «чернуха и порнуха», служат доказательством несостоятельности такой культуры, которая, безусловно, вызывает распад личности, ее вырождение и разложение. Так почему же нет никакого понимания культурной деградации последних десятилетий (с 1991 года): почему нет и оценки — жесткой, реальной, свободной — именно этого торгово-развлекательного периода нашей культуры (а снова, зоной ненависти, местом зла, откуда произрастают все современные пороки, вновь берется советская эпоха и советское наследие). Я полагаю, что по-прежнему нет интеллектуальной свободы там, где речь идет о ближайшей современности. Современности, в которой есть и такие творческие люди, которые опасаются участвовать в культурных проектах наших СМИ (особенно телевизионных), ибо не хотят поддерживать это всеобщее зубоскальство, не хотят участвовать в повальном осмеивании высокого, в травестировании и оскоплении серьёзного. М. Ремизов назвал это карнавализацией интеллектуального процесса и призвал к созданию площадок, защищенных от шутов. На мой-то взгляд, не элитарная норма (3 %), а массовая норма отсутствия смыслов в общенациональном пространстве эфира, например, имеет более значимые показатели для будущего нашего общества (как и для его депрессивного настоящего). Не удивительно, что именно в культуре не дошло дело до национальных проектов — нынешний принцип кружковщины (главный тип союзной деятельности в этой среде) сами же деятели культуры не хотят заменить ничем. И очень жаль, если принципы презумпции серьезности и новационности, будут заперты вновь в некие «параллельные структуры», дондуреевские ЦИКи.