Созерцательное наслаждение можно испытывать вновь и вновь, вглядываясь в работы художника, написанные гимном своей земле в картинах «Туман», «Утренний этюд», «Зимний пейзаж», «Северная деревня», «Зимние хлопоты», «Зимняя Вологда» и «Ферапонтово», «Вечер в Белозерске», «У озера». Да, белый цвет и белый снег художником бесконечно любимы — любимы за изначальную и без-печальную чистоту.
Что и говорить, художники, которым известно некоммерческое воодушевление, живут сегодня трудно. Но меня всегда поражало их упрямство в отстаивании своего творческого досуга, который еще Аристотель (уловивший самую точную меру в теории искусства и сущности творчества) не просто рекомендовал, но требовал для человека, «свободного по природе». Без творческого досуга невозможна никакая вдумчивая созерцательность. А потому именно таких, сочетающих в себе жадный интерес к мировому искусству с русской душой, я и полагаю сегодня стоящими на передовой позиции борьбы за эстетику, только при определенных условиях, могущую быть этичной. Юрий Воронов может рисовать Северную Италию или «Воспоминание о Ванкувере», древние развалины Греции («Ника», «Греческая керамика», «Идущая к нам») или «Дворец царя Зимрилима» (Месопотамия), но при этом, безусловно, он остается русским художником, вкладывая в свои «заграничные работы» легкий аромат театральности, скептическую просвещенность образованного человека, некоторую русскую барственную утонченность. Да, мы любим и знаем на Западе часто то, что сами они уже любят и знают меньше нас: воистину, Достоевский навек высказался актуально, сказав о святых для русского «камнях Европы».
Русской провинции всё ещё удается держать высокую планку в искусстве живописи, графики, в искусстве портрета. И это тем более удивительно, что ведь и они живут в рыночной экономике, где возникают новые сообщества людей, объединенных не схожестью идей и эстетических пристрастий, но схожестью потребления. Если помещик Межаков (тесть нашего знаменитого мыслителя Н.Данилевского, автора труда «Россия и Европа») собирал в своей усадьбе Никольское уникальные предметы искусства, в том числе и картины, то нынешний человек, напротив, стремится всеми силами купить похожее: вещь или предмет той или иной марки (фирмы). Как пошутил один американский исследователь: «Место братства по ремеслу заняла демократия звонкой монеты»! Итак, современных людей объединяет не характер убеждений, не феномен предпочтений, но акт приобретений, то есть тип потребления. Теперь уже уникальное и неповторимое вызывает недоверие (исключение составляют только драгоценности). Современному «успешному художнику» вопреки всей многотысячелетней традиции нужно создавать предмет потребления, «вещь», но не давать жизнь неповторимым в своей уникальности и красоте живописным полотнам. Американский писатель Артур Миллер очень точно рассказал об этом процессе: «Потому что главное сегодня — это хождение по магазинам. Много лет назад человек, если он был несчастлив, не знал, куда себя деть. Он шел в церковь, устраивал революцию — лишь бы делать хоть что-нибудь. А сегодня? Вы несчастны, не знаете, чем заняться? Спасение — в хождении по магазинам». Ему вторит другой американский историк и романист К.-А. Сэндберг в книге «Да, это люди»: «Папа, а луна что рекламирует?»
Если «спрос» и есть гарантия достоинств, то Юрий Воронов выпадает из данной системы оценок. Высокая традиция сегодня требует от художника жертв — главная из них состоит в самоограничении (в выпадении из общества потребления). Увы, местные держатели средств, предпочитают не у своих художников закупать работы, а устраивают какие-то немыслимые кинофестивали, свидетельствующие и о том, что провинциальное европейничанье у нас тоже в ходу.
Юрий Воронов не впускает на свои холсты силы стихийные — он предпочитает их сдерживать, окультуривать, возвышать до символа. Понимания символического языка искусства его работы требуют неукоснительно и настойчиво: в какой-то простоте и первоначальности предстают в его работах предметы крестьянского быта, которые у художника не столько этнографичны, сколько символичны. Так, холст «Вологодский натюрморт» изящно и естественно сочетает лоскутную скатерть, крынку с молоком, туесок с засохшей травой и деревянную церковку с одной маковкой, стоящую на втором плане с какой-то основательностью вечности. В «Николе зимнем» все тот же берестяной туесок, да брошенный на снегу ключ (толи от трудного земного счастья, толи от старинного амбара), колодец с поднятым из него полным ведром воды, горшок, в котором кашу варили в русской печи и сидящая на первом плане за прялкой деревенская девушка, — все это помещено среди белых бескрайних снегов и «читается» как сиротливость, как символы того, что прежде составляло крепкий крестьянский космос, о которых сейчас, об их отдельности, разбросанности по миру, если и печалится кто, так это — художник. К философски-раздумчивым полотнам можно отнести и «Сны лоскутного одеяла», где в лоскутах, как в клеймах, проглядывают сквозь времена и сроки лица. Вот лицо бабушки (а она у Юрия была кружевница — занятие творческое, не у неё ли внук впитал эту любовь к «составлению картин»?!). Вот — лик Богородицы. А дальше — молодица у зыбки качает дитя. А чуть ниже и вбок — летит щепная птица счастья, которых еще и до сих пор принято в домах подвешивать прямо в красном углу, перед киотом, где эта самая северная легкая птица символизирует Дух Святой.
Сны и «воспоминания» лоскутного одеяла — это еще и история рода, причем крестьянского. А в «Зимней элегии» причудливо и почти эстетски на белом снегу разбросаны предметы крестьянского быта, о ладе которого так проникновенно и красиво написал Василий Белов. У художника, правда, и полотенце вышитое, и самовар, и дуга, хомут и сани «очищены» от быта, помещены снова в «белые снеги», а у края этого земного стоит ангел, взор обращая к сидящему на втором плане «Христу в темничке». Сидящему так просто в бескрайних и бедных этих просторах, будто так все это изначально и было задумано. И где-то совсем глубоко, по линии горизонта, разметались крошки-избушки — белое безмолвие снова упирается в жизнь. Впрочем, лучшие натюрморты Юрия Воронова тоже так и называются «Крестьянские», «Северные». Вологодская же художница Джанна Тутунджан словно продолжает тему Юрия: «Я увидела его по соседству, на деревенской улице. Вывешенное на солнце Лоскутное Одеяло. Оно поразило меня не просто цветом… Оно обожгло меня своей сутью. Той, которая его смастерила, давно нет на свете, но это Одеяло, сшитое ею из того, что было под руками, выглядело, как вся ее Жизнь… На нем горели алые лоскуты ее сарафанов, как наши Праздники и Победы… Чёрные вдовьи дни и платки — муж и два сына не пришли с войны… Защитные куски солдатской формы — внуки вернулись из Армии… Голубые тряпицы ее надежд… Светлые, в цветочках, распашонки правнуков…Да это же не только ее — это жизнь Страны! Я была ошеломлена». Так видеть может, наверное, только художник.
…Особую часть творческого мира Ю.Воронова представляют его работы, связанные с иллюстрациями произведений литературы. Заканчивая обучение в институте, он создал серию линогравюр, посвященных поэту Николаю Рубцову (в 1981 году у поэта не было еще нынешней общенародной славы). Потом появились портреты-вкладки знаменитых мыслителей и деятелей культуры — А.Ф.Лосева (он позировал художнику), Д.С.Лихачева, В.П.Астафьева, В.И.Белова и др. — для популярного журнала «Студенческий меридиан». Кажется, что лучшие его портреты посвящены жене Нине и дочери. Хрупкие, нежные, бездонные в своей цельности — эти портреты говорят нам, что создающий их был на высоте своего творческого счастья…
А вернувшись в Вологду после учебы и работы в Москве, Юрий иллюстрирует книги вологодских писателей и поэтов, слава которых была отнюдь не провинциальной — Н. Рубцова, А.Яшина, создает графические циклы «На родине писателя Василия Белова», «В гостях у поэта Александра Романова», создает серию иллюстраций (в технике граттографии) к новому изданию стихотворений Анны Ахматовой. И вот уже совсем недавно им был написан коллективный портрет «Вологодские художники» — работа, наполненная какой-то живой и трепетной памятью дружества, общей судьбы, одинаковой доли.
