Но с того момента, когда я прочел завещание старой леди, я понял, что человеком, у которого есть самый серьезный мотив желать гибели семьи Эклстоунов, является Томас Кемпт. Он ведь внук сестры Джекоба Эклстоуна, и если бы исчезли все наследники, он один остался бы лицом «в жилах которого» — как говорит завещание — «текла кровь этого рода».
Джоан была исключена вследствие оговорки, говорящей о бездетности, а ввиду того, что старая леди уже никогда не изменит завещания из-за своего здоровья, Кемпт спокойно стал бы владельцем многомиллионного состояния, которое старый Джекоб выжал из своих малайских плантаций и предприятий на территории страны. Поэтому, когда утром выяснилось, что портрет опять переменил положение, мы, то есть я и Джилберн, немедленно прибыли в Норфорд Мэнор, и я прямым текстом предупредил Кемпта, когда мы уезжали оттуда. Я, разумеется, не мог сделать ничего больше, потому что у меня тогда еще не было никаких улик против него. Напротив, именно он уговорил Джилберна прийти ко мне со своими подозрениями. Кроме того, в четыре часа я должен был перебраться в Норфорд Мэнор и просто не мог поверить, что кто-нибудь попытается рискнуть нанести удар в таких обстоятельствах. В довершение ко всему, я послал сержанта Кларенса с полицейской собакой только для того, чтобы возможный убийца видел, как они ходят по парку и в окрестностях дома с самого утра… И быть может, Кемпт не рискнул бы, не будь его план так прост, так безошибочен и так идеально «безопасен». Признаюсь тебе, Бен, что я видел много преступлений, также, как и ты их видел много, но такого плана, такого исполнения и настолько точной реализации разработанного проекта я не видел еще никогда. Ты сам, впрочем, знаешь, как это выглядело на первый взгляд… Убийство казалось совершенно невозможным, а все улики указывали на самоубийство, мало того, они вселяли уверенность, что это именно Ирвинг был маниакальным безумцем, который убил свою сестру и покончил с собой под влиянием навязчивой мысли о мести Дьявола в десятом поколении…
— О, разве я не знаю об этом! — Паркер приложил ладони к щекам. — Меня бросает в дрожь от воспоминания о том, что я говорил тебе и как я смотрел на тебя. Нет, честно, я законченный осел, Джо!
— Я не относился бы к этому так трагически… — Алекс говорил совершенно серьезно. — Думаю, что ни один полицейский в мире на твоем месте не поступил бы иначе. Вы связаны законами, методикой расследования, то есть тем, что мы называем уликами и доказательствами. А тем временем я все больше начинаю верить, что такие вещи, как доказательства, отпечатки пальцев и тому подобное, в наше время больше нужны умным убийцам, чем полиции. Убийца всегда имеет то поразительное преимущество перед полицией, что он располагает неограниченным временем для того, чтобы обдумать и испытать свой метод, а мы можем рассчитывать лишь на его ошибки и неточности. В этом случае убийца не совершил ни одной ошибки, ни одной неточности и был настолько убежден в своей безнаказанности, что пригласил меня в качестве свидетеля, когда совершил убийство! Ты понимаешь это, Бен? Этот человек только одного не принял во внимание: того, что я заранее был готов к фальшивым доводам и фальшивой видимости. Иначе он никогда бы не устраивал всех этих фокусов перед убийством. И проделывал он их лишь потому, что хотел, чтобы интеллигентный представитель закона оказался на месте преступления и сделал бы те выводы, которые он ему навяжет. А поскольку он сумел расположить мнимые доказательства так, что они предоставляли абсолютно всем идеальное алиби, то смерть Патриции, равно как и Ирвинга, должны квалифицироваться как проявление маниакальности последнего, а он, Томас Кемпт, после вскрытия завещания Элизабет Эклстоун стал бы владельцем — к своему изумлению, конечно! — всего огромного состояния Эклстоунов…
И здесь таился слабый пункт его плана. Дело в том, что Кемпт (как я тебе позже подробно объясню) преднамеренно постарался, чтобы я оказался свидетелем или скорее слушателем того выстрела. Когда мы ворвались в комнату Ирвинга, кровь, вытекающая из раны, как раз начала застывать. Это автоматически наверняка исключало в качестве убийц Джоан Робинсон, Николаса Робинсона и сэра Александра Джилберна, которые не расставались со мной в течение нескольких часов, следовательно, никаким образом не могли оказаться в комнате Ирвинга. После дальнейших допросов выяснилось, что никто из остальных домочадцев не находился вблизи дома в момент убийства. Ближе всех были Синди и доктор Дюк, но они имели железное алиби в лице садовника, о присутствии которого поблизости даже не подозревали. Из его показаний вытекало, что они находились в лесу, когда услышали выстрел. Значит, они тоже не могли убить Ирвинга. А в связи с этим вся таинственность поведения Синди, ее ночное отсутствие и моления в гроте получали простое и ясное, хотя несколько деликатное объяснение, которое, я полагаю, не стоит обсуждать. Остались у нас лишь Агнес Стоун и Томас Кемпт. Он: потенциальный наследник богатства Эклстоунов, она — лицо, которое легко могло отравить Патрицию Линч, а кроме того, единственный человек (кроме Джилберна), который мог сообщить Кемпту, что:
а) Джоан Робинсон лишена наследства, при условии, если у нее не будет детей;
б) Джоан Робинсон хотела иметь ребенка, но она никогда не сможет его иметь.
Первый факт был известен Агнес как свидетельнице завещания, второй — как доверенному лицу, которое делало Джоан уколы, когда та проводила в Норфорд Мэнор курс лечения против бесплодия. Этому, впрочем, следует приписывать то счастливое для Джоан стечение обстоятельств, что ей не была уготована судьба ее отца и тетушки. Она выбыла из игры как конкурент на наследство.
Все это я начал окончательно понимать только во время допросов. Я понял это еще лучше, когда увидел на столе Ирвинга ключ от его комнаты и когда мы нашли в ящике стола эти деревяшки с резьбой дьявольских копыт, а в террариуме ключ номер два от комнаты Патриции.
Убийца дал нам в руки все доказательства, подтверждающие, что Ирвинг убил свою сестру и себя самого. Одновременно он создал такую ситуацию, в которой, на первый взгляд, ни он сам, ни кто-либо другой не могли совершить это убийство. В результате он был настолько уверен в наших выводах, что пожалуй, даже в минуту смерти от руки нашего неоценимого Джонса он так и не понял, как вышло, что такой идеальный план провалился…
— Если бы не ты… — начал Паркер.
— Ба, если бы не я! Но ведь он сам меня сюда пригласил! Дай мне, впрочем, закончить. Помнишь, я говорил, что в моем подсознании застряли два факта, которые меня тревожат и которые как-то не согласуются с окружающей их обстановкой. Когда я вспомнил о них во время допросов, я уже был уверен, что это Кемпт, но по-прежнему не мог детально все сопоставить. Так вот, первое смутное ощущение, которое меня раздражало, возникло утром, когда мы с Джилберном приехали, узнав о том, что портрет снова перевернут. Тогда Кемпт сказал нам, что он как раз шел искупаться в бассейн. А ведь он одет был в халат и пижаму. Разве кто-нибудь в мире идет купаться в пижаме? Вторично я испытал такое же чувство, когда после выстрела вбежал на террасу, споткнулся и оглянулся. И вот тогда я увидел Кемпта в плавках и в расстегнутом развевающемся халате, бегущего за Николасом и путающегося в складках этого халата. А ведь было бы совершенно естественным на ходу легко сбросить с плеч мешающий бежать халат…
Но что это могло значить? В первый момент у меня возникло неясное предчувствие, что я нахожусь на шаг от истины. Казалось — еще секунда и я все пойму. Когда Агнес Стоун показала, что Ирвинг сошел вниз после ухода Кемпта в бассейн, я уже знал, что она его сообщница. Ее показания мог подтвердить только покойный Ирвинг. А ведь оно создавало абсолютнейшее из абсолютных алиби для Кемпта. Она сама тоже не могла убить, и хотя в момент выстрела находилась вне поля моего зрения, но просто не успела бы вбежать наверх… И хотя в убийстве был заинтересован один лишь Кемпт, однако без ее помощи он не мог бы совершить ни одного из двух убийств таким образом, каким они были совершены. Но как он совершил второе убийство? А в том, что он совершил его, я был абсолютно уверен. Ведь Ирвинг Эклстоун погиб при таких же неясных обстоятельствах, как и его сестра. Ключ снова находился в комнате, а не в замочной скважине запертой изнутри двери, что даже меня вынудило бы к признанию самоубийства. Погиб он, также не написав ни слова, среди разбросанных книг и записок, мало того, рядом с умершим находилась открытая авторучка. Он условился со мной о встрече в четыре часа, пригласил меня в дом, он был влюблен в свою работу и рассказал мне о своих издательских планах на ближайшее время и на будущее. Если он сошел вниз и спросил, находится ли его дочь поблизости, как показывала Агнес, то мог задать такой вопрос исключительно для того, чтобы избежать ее присутствия в момент, когда собирался совершить самоубийство. Почему же он совершил его тогда, когда она уже появилась здесь, вместе с нами всеми, и он прекрасно видел ее из окна своей комнаты? И почему эти деревяшки с вырезанными дьявольскими копытами были влажными? Когда и зачем их опускали в воду? Они почти высохли, это правда, но дерево сохраняет влагу, или, вернее, ее следы, очень надолго. И тогда я подумал о Кемпте и о бассейне. Но ведь Кемпт находился рядом со мной, когда прозвучал выстрел…
