И опять у Джо возникло впечатление, что с ним говорит не взрослый мужчина, а десятилетний мальчик, который спохватился, что допустил бестактность…
— Должно быть, я веду себя недопустимо, — сказал Николас, улыбаясь. — Но этот человек выводит меня из равновесия. К счастью, когда я зол, я рисую гораздо лучше. Если бы я его убил, я бы, наверно, стал действительно неплохим художником!
— И что же ты ответил на его замечание об этих линиях? — спросил сэр Александр.
— Ничего! И вот это — самое худшее! Я молча проглотил этот замок Галтберг и закусил салатом… О, Джоан! — он посмотрел на темную дорогу за их спиной.
Она подбежала и остановилась, дыша немного чаще, но — ни следа усталости.
— Я надеюсь, вы не воспринимаете всерьез все, что говорит мой муж о моем отце! — И она снова рассмеялась весело и безмятежно, полная распирающей ее радости жизни.
— Откуда ты знаешь, что я говорил о твоем отце?
— После того, что он сказал сегодня за ланчем, я знала, что, встретив дядю Александра, ты не выдержишь и расскажешь ему обо всем. — Она обратилась к Джилберну: — Отец сказал, что его картины напоминают…
— О, я уже говорил об этом! Может, хватит на сегодня бегать? Что за поразительное увлечение, которое заключается в многомесячных тренировках и лишениях ради того, чтобы в течение десяти или одиннадцати секунд двигаться чуть быстрее, чем несколько других девушек?!
— Любая победа не длится дольше, — Джоан взяла мужа под руку. — И тут я, по крайней мере, наверняка буду знать, что я первая, вторая или третья. А ты до конца своей жизни не будешь знать, делаешь ли ты именно то, о чем мечтал, или находишься в процессе совершения какой-то ошибки, из которой потом многими месяцами будешь выбираться, отыскивая пути для отступления. А может, я просто люблю выигрывать! — Она рассмеялась. — Ну, так вы идете к нам?
— Нет, — Джилберн покачал головой. — Твой отец еще не знает о приезде мистера Коттона, и вероятно, он сейчас занят. Завтра утром я позвоню ему.
— Да, он сидит в своей пещере, — Николас указал рукой на угловое окно дома, в котором зажегся свет. — Если шторы закрыты днем, это значит, что он работает. Он не выносит дневного света! И такой человек пытается говорить о живописи!
— Николас! — сказала девушка с нарочитой строгостью, хотя в ее голосе не было гнева. — Если вы не идете, будем прощаться. А завтра или послезавтра давайте соберемся на партию в бридж. Может, в воскресенье, ладно?.. После ланча я целых три часа не тренируюсь. Таким образом, если вас это устраивает, а Николас не убежит от меня на натуру…
Алекс поклонился.
— Прекрасно! — Джилберн помахал ей рукой. — Завтра я позвоню твоему отцу, а потом условимся точнее. Я думаю, после ланча в воскресенье — это подходящее время. Праздничный день в деревне ужасен, если его чем-нибудь не разнообразить. Спокойной ночи!
Они направились обратно. Спустя некоторое время Джо сказал:
— Кажется, между тестем и зятем отнюдь не процветает семейная любовь, которая является даром бессмертных богов?
— Решительно нет! К счастью, они редко видятся. Старая леди Элизабет тоже не жаловала Николаса особой симпатией.
— А ведь на первый взгляд кажется, что этого молодого человека должны любить все.
— Да. Я сам, впрочем, очень его люблю. Но история его супружества с Джоан, как бы это сказать… очень современна. Они вступили в брак три года назад, и тогда это всех совершенно ошеломило. Джоан отправилась в Лондон навестить одну из своих подруг по пансионату, нынче молодую поэтессу… Старая леди не усмотрела в этой поездке ничего дурного. Впрочем, Джоан тогда исполнилось восемнадцать лет, и она была уже взрослой, хотя никто не принимал этого всерьез, быть может, потому, что бег, как на него ни смотри — увлечение больше школьного возраста. И вот Джоан в субботу утром уехала в Лондон, а в понедельник вечером вернулась замужней. Мужа она с собой не привезла, а лишь приехала за своими личными вещами. Она спокойно заявила, что ее избранник — гениальный художник, что она его любит, а кроме того, ей ничего не нужно ни от отца, ни от бабушки: она совершеннолетняя, и они могут отнестись к ее решению как им будет угодно. Впрочем, она уже замужем. На вопрос, как давно она знает своего мужа и почему он не бывал в ее доме, она ответила, что ему было бы трудно это сделать, поскольку они познакомились лишь в субботу, и стало быть, ему пришлось бы заранее предвидеть это знакомство. В первую минуту отец и бабушка решили, что это шутка. Однако они перестали так думать, когда девушка показала брачное свидетельство и заявила, что отныне ее зовут Джоан Робинсон. Тогда бабушка пришла в отчаяние и страшно рассердилась. А прошу мне верить — гнев старой леди Элизабет действительно ужасен для человека, который его на себя навлек. Но коса нашла на камень. Я присутствовал при этом. Леди Элизабет сидела прикованная к своему креслу на колесиках и извергала пламя, как артиллерийская батарея, а Джоан стояла перед ней очень бледная, но совершенно спокойная, а когда бабушка на секунду замолкала, чтобы перевести дыхание, девушка повторяла одно и то же: она его любит и она его жена. Ирвинг стоял рядом и не знал, как себя вести, потому что все, что он может обдумать и сказать в течение часа, его мать высказывает за полминуты. Наконец Джоан повернулась на каблуках и без единого слова вышла. И сразу же уехала.
— Чем же все это кончилось?
— Кончилось тем, что все прогнозы бабушки оказались ошибочными. Джоан и Николас любят друг друга, как голубки, уже три года и не могут жить друг без друга, хотя у них различные интересы. Но что характерно для бабушки Эклстоун: когда она исчерпала все возможные способы расстроить этот брак, она провела тщательное тайное расследование (в которое меня тоже втянула) и негласно, оставаясь в глубокой тени, организовала карьеру Николаса. По мнению многих критиков, он очень способный художник. Но вы ведь знаете, как много способных художников умирает от голода в своих мансардах. Недостаточно одного умения что-то делать, надо, чтобы люди узнали об этом, причем узнали из авторитетных источников. Богатство Эклстоунов было использовано так деликатно, что ни Джоан, ни Николас не имеют об этом понятия. Даже Ирвинг не отдает себе в этом отчета. Во всяком случае, в очень короткий срок Николас Робинсон собрал множество превосходных рецензий, одна из ведущих галерей предложила устроить выставку его произведений, а доходы этого молодого человека возросли в течение года примерно в тысячу раз. Поскольку я сам принимал участие в этой операции, должен сказать, что я узнал многое насчет критики и выдвижения ею новых талантов. Не знаю, смеяться или плакать, когда выясняется, какие критерии кроются на дне этих дел и как мало общего они имеют с тем, что думает публика. Но публика существует для того, чтобы вводить ее в заблуждение, и кажется, она сама этого хочет. В случае с Николасом, впрочем, многие незаинтересованные знатоки высказываются о нем самым лучшим образом… Но его взаимоотношения со старой леди приобрели другой оборот. Николас приехал сюда лишь спустя год после супружества с Джоан. Она тоже тогда появилась здесь впервые после той памятной ссоры. Произошло это незадолго перед окончательным ударом паралича, который превратил старую леди в то, чем она является сегодня. Я боюсь, что, как одежда Николаса, так и его манера поведения, подействовали на бабушку весьма отрицательно. Но не это было самое главное. Удар был нанесен с другой стороны. Миссис Элизабет, воспитанная в елизаветинской традиции, считала, что дети являются первейшей священной обязанностью женщины и ее величайшей радостью. Тем временем, за обедом, Джоан сказала, что не хочет иметь детей в ближайшие годы, потому что это нарушило бы все ее планы, а она намерена и должна стать обладательницей золотой олимпийской медали. Бабушка на это не сказала ни слова. Но что еще хуже, Николас мимоходом заметил, что каждый день благодарит Бога за рассудок своей жены, ибо он детей вообще никогда не хочет иметь и просто не выносит их вида. При этом он добавил, что производство будущих покойников, чья короткая жизнь состоит обычно из забот и страхов в бесконечно большей степени, чем из радостей и наслаждений, является преступлением, за которое он не хочет нести ответственности. И на это тоже бабушка Эклстоун не отозвалась ни единым словом. Но мне кажется, что именно в этот момент оборвалась нить, которая связывала ее с внучкой. Для Элизабет Эклстоун дети не являлись всем. Она умела заниматься делами и вела жизнь в разных аспектах. Но женщина, которая могла отринуть священную миссию материнства ради того, чтобы получить медаль за то, что она, полуобнаженная, пробежит сто метров быстрее всех на глазах у безумствующей толпы, должна была показаться ей почти чудовищем. Я не хочу даже предполагать, что она подумала о Николасе. Но наверняка это отразилось на ее решении составить новое завещание…
