Сюжеты Павла Фаенко… А зачем вам, собственно, эти самые сюжеты? Ранняя постперестроечная фантастика сюжетами не блистала — будь то «Просто Мария-4» или «Терминатор-35», все эти книги все равно писались одними и теми же подхалтуривающими студентами Литинститута и преподавателями Московского полиграфического, которым хронически не хватало времени размениваться на подобные мелочи. В строгом соответствии с духом бурных девяностых Фаенко принципиально и смело отказывается от оригинальных сюжетов, беря на вооружение худшие образцы западной фантастики. Смертельные вирусы… Кошмарные монстры, стреляющие из автоматов… Загадочные медиумы, возникающие непонятно откуда и исчезающие непонятно куда… Бравые звездные десантники и умопомрачительные красотки с ногами от шеи, кстати оказывающиеся дочерями межгалактического президента… Как прочно это все навязло в зубах, как тонко автор подмечает и бережно фиксирует самые чудовищные голливудские штампы! Безусловно, такая скрупулезная работа заслуживает высочайшей оценки.

Что касается стилистики, то она тоже вполне соответствует стилистике золотых девяностых годов. Не могу удержаться от цитат:

«— Привет, красавчик! — сказала она. — Я приглашаю тебя отдохнуть на рюмочку виски с приятной музыкой!»

«Пули настигли чудовище во время прыжка и отбросили его далеко назад, уронив на пол».

Кто скажет, что это не могучая литература, пусть первым бросит в меня камень!

Прежде чем начинать разговор о фантастике, стоит определить: а что такое — фантастика? Если мы обратимся за помощью к словарю, то узнаем, что фантастика — это нечто невозможное, непредставляемое, либо литературное произведение, описывающее вымышленные, сверхъестественные события. А уж за счет чего они сверхъестественны — шагнувшая ли вперед наука, магический ли параллельный мир диктует иные законы — это, в сущности, не важно.

И «степеней свободы» у фантастической литературы куда больше, чем у любого другого жанра. Не «все, что было или могло бы быть на самом деле», а «все, что только можно представить». Речь пойдет как раз о том, что же мы беремся представлять?

Сразу формулирую проблему — узко, применительно к литературе. Итак, «доброе зло». Эскадрильи добрых драконов — надо ли напоминать, что в системе архетипов европейской христианской культуры драконы могут быть просто злобными, а могут — мудрыми и злобными; легионы симпатичных некромантов; грифоны, оборотни, демоны и дьяволы всех рангов и мастей… Попытайтесь припомнить, какая из традиционно отрицательных фигур еще не удостоилась разнообразных вариантов реабилитации?

И вот интересный вопрос: а почему?

В темплтонской лекции Солженицына есть замечательные слова о том, что XX век нашел свой способ относиться к людоедам: с людоедами надо торговать. Не правда ли, очень близко к нашей теме? О причинах Солженицын говорит однозначно: «Если бы меня попросили назвать кратко главную черту всего XX века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем: „Люди — забыли — Бога“. Пороками человеческого сознания, лишенного божественной вершины, определились и все главные преступления этого века».

Итак — отказ, последовательное отступление от положений христианского мировоззрения, определившего моральную, этическую и архетипическую структуру восприятия мира в странах христианской культуры? А так ли все просто?

Сейчас принято ссылаться на повальное увлечение восточной философией — ни абсолютного добра, ни абсолютного зла, инь и ян, единство и борьба противоположностей… Впрочем, прошу прощения. Это, кажется, не из восточной философии. Но начато это было не нами, да и не сейчас; первые «реабилитированные» злодеи вышли из-под пера романтиков еще в прошлом веке. И я бы не стала считать Лермонтова или Гете скрытыми буддистами… Нет, определенно не стала бы. Но если все началось с романтиков, может, истоки стоит поискать в литературе и философии романтизма?

Что ж, давайте попробуем; думаю, не так уж мы и ошибемся.

С возникновением романтизма личностный взгляд на мир стал определяющим, самым важным и истинным, объективная же реальность — чем-то второстепенным, не важным, в перспективе — не существующим. Но личностный взгляд может быть «твой», а может быть — «мой» или какой-нибудь «его». А должен ли всеобщий враг быть врагом самому себе? Личностный взгляд на мир, субъективная реальность, включая в себя некое зло, всегда оставляет для него лазейку: то, что является злом для «меня», вполне может таковым не быть для какого-нибудь «него».

И вот тут есть смысл вернуться к христианскому миропониманию. Так вот, в христианской системе нет абсолютного зла. Нет и никогда не было. Даже Сатана — зло не абсолютное. Зато существует понятие абсолютной, всеконечной истины. А такая истина может являться категорией только объективной реальности, но никак не субъективной.

Итак, что же есть зло в традиционном, архетипическом понимании, которое предлагают нам легенды? Сразу вспоминается эпитет Сатаны: враг рода человеческого. Да и драконов убивали, помнится, не за форму хвоста или расцветку чешуи, а за вполне конкретные вредоносные действия. А наличие в сказках добрых фей и добрых колдуний приводит к мысли, что ведьм не любили не за волшебство, как таковое, а за приносимый ими вред. И вред, добавим, объективный (если рассматривать сказки как источник информации).

Итак, представитель сил зла — это враг. Черт, ведьма, дракон, некромант… Он приносит вред «мне» или «моим», тем, кого я защищаю. Короче, «нам». И тут мы сталкиваемся с тенденцией, проходящей через всю человеческую историю: наличием деления на категории «свой» и «чужой». Причем понятие «чужой» несет явно отрицательную смысловую нагрузку. Попытайтесь — да не то что припомнить, просто вообразить себе сказку или легенду, в которой рыцарь пытается вначале пойти на компромисс с драконом, предпринять хоть какую-то попытку понять и, быть может, разрешить конфликт мирным путем. Не получается? А-а-а… То-то-и оно. Я говорю сейчас не о фэнтези, а именно о традиционных сюжетах. До появления романтизма не предполагалось того, что истина может быть субъективна. «Моя», «наша» истина и была единственно истинной — объективной.

Но наряду с делением на категории «свои» и «чужие» существует общая направленность развития общества на расширение круга «своих», ведущая в качестве результата-идеала к полному отсутствию вообще деления «свой — чужой» или, по крайней мере, отождествления понятий «чужой» — «враг». Если вначале есть «мое племя и все остальные», то потом «моя страна и все остальные», «христианский мир и все остальные»… Мы — люди, мы — ойкумена… А что же — остальные?

Общество развивается, развивается и техника. И вот наступает эпоха великих географических открытий. Новое время все… нет, не упростило — усложнило, с одной стороны сжав пугающие просторы Земли Изгнания до размеров глобуса, футбольного мяча, а с другой стороны, вдруг выяснилось, что и реальность-то не есть что-то постоянное и неизменное, у каждого она может быть своя: чья-то Земля — шар и вращается вокруг Солнца, а чья-то — плоская и покоится на трех китах. И как раз процесс «обобщения», расширения круга «своих» не дает решить этот вопрос не единственно правильным (упаси меня Бог от таких утверждений!), но единственно простым способом: моя реальность правильная, а его — нет. А главное, самые основы мироосознания, обуславливающего взаимоотношения людей в обществе, могут быть абсолютно разными. («Ибо что такое добродетель? — восклицает в ужасе Дмитрий Карамазов. — У меня одна добродетель, а у китайца другая — вещь, значит, относительная. Или нет? Или не относительная?»)

Не стоит забывать, какие бы времена ни описывались в книжке, какие бы декорации условно-европейского средневековья (да и вообще любого — прошлого) ни использовались, книга пишется нашим современником и для наших современников. И герои книги так или иначе похожи на нас. Таким образом, в любые декорации прошлого автор и читатель неминуемо вносят мироощущение XX века — мироощущение либерального общества. И тогда рыцарь начинает договариваться с драконом. Потому что «другой» — не обязательно чужак, не обязательно враг. Людоед-христианин — чудовище, а людоед-папуас — далеко не всегда. У него другие взгляды, другая система ценностей, и внутри нее он может быть вполне хорошим человеком.