— Чем занимался? — начал допрос Хохряков.

— Жил зятем богатого тестя, — издевался анархист.

Малышев подумал: «К несчастью, не все подлецы трусливы», — поднялся и направился к выходу.

— А насчет «награбленного», Юрий Чекин, пермский анархист, так это все пойдет на строительство нового небывалого государства! — бросил он рвущимся от гордости и негодования голосом и повернулся к анархисту спиной.

Но анархист, наверное, не слышал. Его взгляд снова был обращен к золоту.

В хоромы миллионера Харитонова[9] ворвались молодые голоса. В город начали съезжаться делегаты первого съезда Союза молодежи.

Около кинотеатра «Художественный»[10] группу делегатов окружили реалисты из организации «Колокольчики», совали деньги, упрашивали голосовать на съезде за список контрреволюционных союзов.

Молодежь расправлялась с ними просто: кулаками.

Во дворце — песни, веселый шум. Делегаты проникли и в сад. В саду — беседки, павильоны, скульптуры, на прудке — островки.

В залах лепные потолки, дорогая живопись то и дело вызывали восхищенные возгласы.

Говорят, здесь происходили неслыханные кутежи, сюда привозили выкраденных на рудниках девушек; здесь масса всяких тайников, раскольничьих молелен.

Клавдия Завьялова и Елена Вайнер с тревогой следили за каждым делегатом: это именно они подняли молодежь, учили ее по кружкам, и для них это собрание — проверка сил.

Римма Юровская, дочь подпольщика-большевика, черноглазая, стройная, сидела рядом с подругой Марусей Жеребцовой, нежной и застенчивой. Костя Наумов чем-то смешил их.

Абрам Мовшензон осевшим от волнения голосом открыл заседание.

Начался первый съезд Союза молодежи Урала.

Приветственные телеграммы встречали стоя, громко аплодируя. Римма Юровская звонко читала письмо от большевиков Лысьвы.

Малышев с любопытством оглядывал оживленные лица.

«Подняли силушку! Молодец к молодцу!.. Да это же надежный и крепкий наш помощник!»

Обсуждалась резолюция по текущему моменту. Теперь почти ничего не приходилось подсказывать: ребята сами все понимали и решали. «И когда успели»! — удивлялся про себя Иван, забывая, как он и его товарищи бегали по молодежным кружкам, учили, подсказывали.

Пробрался к трибуне Алистратов, делегат из Мотовилихи, белобрысый, курносый. Парень волновался, вначале косноязычил.

Успокоившись, заговорил четко, возвышая голос. Но что такое он несет?

— Мы, делегаты Мотовилихи, голосовать за эту резолюцию не будем! Нас на это не уполномачивали!

Быстро шел он по проходу обратно, к своему месту. Зал гневно гудел.

Малышев, вначале оглушенный, думал: «Вот тебе и надежный, и крепкий помощник! Ах ты, революционная Мотовилиха! Повыдергали царские тюрьмы лучших твоих сынов, отстала ты, матушка!»

К трибуне подвигался новый оратор — Свинкин из Златоуста. Широкое лицо. Тяжелая спина. Он шел развязно, загребая руками воздух. Он повторил слова Алистратова, но ему не дали договорить.

— Довольно! Хватит! — крикнула с места Светлана Смолина.

Иван подумал с гордостью: «Вот мы какие!»

— Подожди, Света, дай ему до берега доплыть!

— Ему не доплыть! — негодовала та. — Петляет! Да где у него партийная совесть?

— А он беспартийный!

Как показательны эти два оратора! И в Мотовилихе, и в Златоусте рабочее движение последние годы замерло. Нельзя людей оставлять без руководства.

Чернобровый, черноглазый паренек, красный от негодования, выскочил вперед. Миша Луконин, делегат от Верх-Исетского.

— Мне тоже не давали наказа, как я должен думать, за что голосовать! — для храбрости он размахивал руками. — Но я буду голосовать за то, что мне дало возможность свободно прийти на съезд и свободно высказаться. Я душой рабочего чувствую, что за эту резолюцию голосовать надо!

Аплодировали неистово.

Многие соскочили с мест, тянули к Луконину руки, когда тот проходил к своему месту.

Савва Белых, делегат от злоказовского пивоваренного завода, светловолосый красавец, живой, смешливый, страстно продолжил его мысль:

— Наш путь указан партией большевиков и Октябрьской революцией. Другого мы никогда искать не будем!

Иван Михайлович ласково думал: «Здорово. Надо этих ребят использовать для агитационной работы среди населения».

Вот они ведут разговор о новом законодательстве, экономическом положении подростков. Правильный разговор.

Малышев повеселел: «Не дадут ребята глумиться над своей правдой!» — Он радовался и тому, что съезд этот объединит молодежные организации, утвердит программу и устав. Этот союз будет называться ССРМ — то есть Социалистический Союз рабочей молодежи.

В зал вбежал Хохряков, потрясая пистолетом:

— Анархисты грозили забросать вас гранатами!

Делегаты съезда повскакали с мест:

— Записывайте нас в рабочие дружины!

— Меня запишите!

— Нас! Мы им покажем!

В городе неспокойно. На заводах поддерживали порядок члены дружины из Союза молодежи.

У станков около молодых рабочих стояли винтовки. Ермаков записывал дружинников, распределял между молодыми оружие, вел обучение.

Летучий отряд Хохрякова много снимал оружия у проезжавших через Екатеринбург казаков, которых для чего-то везли в Омск. Их разоружали, чтобы они не смогли создать ударную силу против Советов.

Верх-исетские мальчишки караулили Малышева на улице и кричали:

— Иван Михайлович, дайте и мне револьвер. Пойду за Советскую власть.

— Просите у Захарыча.

— Он с нами не разговаривает. Он все выбирает поядренее.

— Так и я выбираю поядренее. Вам надо подрасти. А борьбы у нас будет много, успеете. На вас надеемся.

— Мы хотим сейчас…

— Айда, ребята, в Центральный штаб Красной гвардии, к товарищу Хохрякову!

Им доставляло удовольствие произносить эти новые слова: «комитет партии», «Центральный штаб Красной гвардии».

Иван, поднимаясь на крыльцо городского комитета, проводил их любовным взглядом. За ним следом шел в отдалении Савва Белых.

— Чай у тебя есть? — спросил Иван Хохрякова, войдя в комнату.

— Прессованный, земляничный.

— Есть новости?

Хохряков, строгая перочинным ножом в кружку чай, сказал:

— Полно́… Царь сидит в Тобольске. При облаве взяли военного специалиста флота. Говорит, что едет в Тобольск осмотреть готовность судов для плавания Северным морским путем. Признался, что с открытием навигации они намерены выкрасть в Тобольске царя и переправить его в Обдорск, оттуда на английском судне — за границу… Это тебе не новость? — Прихлебывая чай, Хохряков продолжал: — Уголовные шайки налетчиков напали на составы с продовольствием. На Северной улице[11] вчера двух девушек зарезали — это тебе не новость? В Ревде, в Шадринске, в Ирбите мародеры из кулаков, из купеческих сынков и эсеров разгромили магазины и военные склады. Пришлось отправить туда красногвардейцев. В Перми, в Челябинске эсеры учинили погромы, это тебе не новость?

— Да, больно новости-то тяжкие…

— Сюда сейчас стягивается вся контрреволюция… заговоры… заговоры… Нельзя допустить бегство Романова. Закрыть надо дороги, чтобы на Восток его не увезли.

Декабрь выл метелями, заметал дороги.

Вместе с завыванием пурги неслась тревога: казачий атаман Дутов организовал контрреволюционный мятеж, захватил власть в Оренбурге и Верхне-Уральске, арестовал руководителей партийных комитетов и Советов.

Цель атамана Дутова была всем ясна: овладеть Челябинским железнодорожным узлом, не пропускать эшелоны с хлебом из Сибири в Центр и на западный фронт, захватить Тюмень. Дутовцы налетали на железнодорожные станции, разворачивали рельсы, обрывали телефонные провода. Заготовка хлеба для рабочих центров остановилась.