— Мы не какие-нибудь обсевки… Мы дочь свою в одном платье не выпустим.

— Форму-то мне зачем? Оставь сестренкам, — вмешалась наконец Наташа.

— Ну, форму-то, и верно, я возьму. Новой не покупать.

— И вот это… — Наташа подала матери еще какое-то платье.

— Ну и это… Мало́ тебе. Возьму, — согласилась Мария Михайловна.

Вайнеры рассмеялись.

— А это что за люди? — строго спросил отец.

— Наши друзья.

— Такие же голодранцы, видать.

— Такие же! — в голос подтвердили Вайнеры.

Это старику понравилось. Он сел ближе к столу и потребовал:

— Налейте-ка и мне чаю.

— И зять ваш — голодранец, — продолжал Вайнер. — За это ему в его двадцать пять лет и имя с отчеством!

Наташа виновато вставила:

— Мы ведь, папа, бруснику завариваем, чаю-то нет…

— Удивила! Все теперь бруснику или кипяток пьют, — в быстром говорке отца было что-то лихорадочное: — Только — венчаться… Это ведь невиданно — не венчаться! — вскипев снова, он вскочил и, потрясая над головой руками, пошел к дверям, рассерженный. — Прокляну!

Мария Михайловна шепнула, уходя за ним:

— Не проклянет.

Леонид смеялся:

— Признали они зятя зятем, дочь дочерью!

Ночью Наташе не спалось. Она глядела на склоненную над столом фигуру мужа, молчала, чтоб не мешать. Наконец поднялась, накинула ему на плечи пиджак, заглянула в исписанный листок, вздохнула.

— Что с тобой?

— Не знаю, как сказать. Но ты не будешь смеяться надо мной? Скажи, правда, не будешь? Ты не качай головой, а скажи.

— Не буду.

— Вот… вижу я, что и без меня ты много делал… и больно мне, что без меня… И вообще, как это можно, чтобы без меня?!

— Понимаешь, девочка, некогда мне ждать тебя было…

Заводские гудки ревели протяжно. Густой, хриплый, непрерывный звук, казалось, выходил из недр и низко расстилался по земле. Начинался рабочий день.

Почтальон, далеко завидя Малышевых, махнул письмом.

Иван Михайлович тут же вскрыл конверт, весь светясь, сообщил жене:

— Киприян, дорогой друг Потапыч вспомнил.. В Питере он, мобилизован… Настроение в армии враждебное, «к свадьбе», это значит — к войне. Я обязательно использую это на собрании!

Неожиданно Иван Михайлович потребовал:

— Поздоровайся со мной, Натаха… Руку подай.

Та, не понимая, протянула руку. Он подал ей свою свернутую горсточкой ладонь.

— Что с тобой, Ванюша?

Тот взволнованно сказал:

— Вот так Киприян всегда здоровался — горсточкой… Письмо его я обязательно на собрании использую!

Вечером к Малышевым неожиданно собрались друзья.

Петр Ермаков кричал:

— Не сопротивляйся, Наталка. Мы решили все-таки вам свадьбу устроить.

Гости нанесли подарков: два стула, семилинейную лампу, посуду, продуктов. Елена Вайнер захлопотала около плиты. Леонид украшал стол букетом из пихты, вместо вазы — глиняная кринка. Петр чистил картошку.

— Где же Миша так долго? — звонко спросил Василий Ливадных.

Наташа, вся сияя, объявила:

— Сегодня приняли меня в партию.

— Ура!

— Нашего полку прибыло.

— Это мы сегодня отметим!

— Только живой работы мне на дают… Говорят, что зубы у меня шпикам приметные. Ваня их кремлевской стеной зовет!

Ливадных объявил:

— Слушайте, я на днях песню услышал. Мотив не уловил, а слова запомнил.

— Читай, Вася!

Тот начал:

И оглядел всех блестящими с хитринкой глазами. У него почти квадратное лицо. Густые темные волосы стоят ежиком, и Ливадных то и дело приглаживает их большущей ладонью.

Вайнер сказал:

— Вот вам народное творчество!

— Ну, стихи, скажем прямо, не очень… Однако же — настроение.

— Настроение народа.

— Нет, а какова у Василия память?

Наташа не слушала стихов, то и дело выходила из комнаты. Все понимали — тревожится за мужа.

Наконец явился Иван, удивленно оглядел друзей, узнал, что они пришли к ним «на свадьбу», застенчиво и виновато улыбнулся. Наташа, помогая ему снять пальто, шепотом спросила:

— Что-то случилось?

Он молча ее поцеловал и снова виновато улыбнулся. Наташа вздохнула. Стоит у окна степенный Рагозин. Ливадных оглядывает всех смеющимися глазами. Ермаков с Еленой Борисовной хлопочут о чае, Похалуев выжидательно следит за хозяином. Это — друзья. «В другое время Ваня весь бы загорелся от радости видеть их у себя!» Наташу томило предчувствие беды.

Когда уже все сидели за столом, Малышев посмотрел на часы и сказал:

— Мне пора, братцы…

— Куда же?

— Что это значит: жених убегает!

Глядя на Наташу, Малышев сообщил:

— Дело в том, что я получил повестку в армию. И явиться должен на пункт через час.

Наташа, потрясенная, опустила руки.

— Они нарочно тебя… Ты им мешаешь!

— Значит, за веру, царя и отечество!

Наташа собирала вещи, совала их в заплечный мешок. Ей помогала Елена. Малышев говорил:

— В армии я буду бороться против войны. Это просто хорошо, Наташа, что я буду в самой гуще событий! — Иван Михайлович забросил мешок на плечо. — Не провожайте меня… Не надо.

Судорожно обняла его Наташа.

За ним пошли мужчины. Когда утих скрип снега под их ногами, Елена сказала.

— Вот тебе и свадьба!

В Саратовском юнкерском училище Малышев пробыл недолго. Острое воспаление легких свалило его с ног. Внезапно на занятиях он упал и потерял сознание.

В бреду кричал:

— Газету, газету спрячь, Василий!.. Наша партия отстаивает интересы народа… — Он звал Наташу, мать, бранил эсеров и меньшевиков. Кто-то крепко зажимал ему рот. Время от времени до сознания доходил простуженный голос Василия, товарища по училищу. Тот кому-то шептал:

— Читали, зарывались в снежный окоп, как в шубу. А вот она, шуба-то как обернулась…

Около койки больного часто сидел то Василий, узколицый, с черными усами юнкер, то строгая женщина в белом халате — врач, сторожа каждое его слово.

Иван понимал, что это — свои.

Желтые стены палаты то сдвигались, то раздвигались. Койка плавала между ними. Женщина-врач говорила кому-то о том, что у больного воспаление легких, что она постарается его списать из армии, что держать его в госпитале нельзя. И снова все погружалось для Ивана в серый туман, и плавало, и качалось, и надвигалось, давило.

И сколько длилось это, он не знал.

Потом понял, что он в поезде, что его куда-то везет строгий человек в штатском. Навязчиво билась одна мысль: «А где та… в белом халате? Она наша? Да, конечно, она — наша… Нас много. Нас очень много!»

Он ехал домой, к Наташе, к друзьям. Скоро узнает новости. И как хорошо, что у него есть Наташа, самый близкий человек.

Вот и город. Синий снег, темнеющая дорога, дремлющие извозчики в кошевах с заснеженными полостями.

Сопровождающий усадил Ивана в холодную кошеву, сел рядом. Голова больного клонилась к нему на плечо.

Они ехали в снежной ночи по неосвещенным улицам.

Наташа ждет. Сейчас он ее увидит. Сопровождающий ввел его в квартиру, Иван увидел Наташу, радостный испуг в ее глазах и сказал:

— Спать.

Наташа, вот она… возле! Она что-то говорила… Да, да, письмо от Маши. У сестры родился сын. Звать Михаилом.

Улыбнулся непослушными губами:

— Пусть больше нас будет, нас, Малышевых!

Он уснул, впервые не боясь бредить.

«…Почему же Наташа так отдалилась?» — думал Иван, незаметно разглядывая жену. Она сидела за столом, подперев маленьким кулачком подбородок, и читала. Лицо ее было, строго. Она стала неулыбчива, малословна. Иногда он видел ее ночью прикорнувшей на стульях. Но каждый раз, встречаясь с ним взглядом, она отводила глаза.