«Да-да, я приехал неожиданно и еще немножко чужой. Исхудал… и наголо пострижен. Она не может ко мне привыкнуть. Когда я болел, она изучала меня… А я совсем стал дикарем…»
Как-то к Ивану забежал Похалуев. Борода его поседела, и весь он был как-то суетлив и нервен.
— В Тюмени аресты… В Челябе — тоже. Нам многое стало ясно в людях. Из Кобякова большевика не получится, хоть Мрачковский его и таскает к нам… К эсерам открыто прет.
Несколько окрепнув, Иван начал выходить гулять.
Апрель шестнадцатого года был бурный: то рванется поземка, то стихнет, а то с кровли потечет блестящая и звонкая капель.
Недалеко от Верх-Исетска обучали солдат. Резкая команда, отсчет шагов и топот раздавались в морозном воздухе. Лица солдат уставшие, серые; Малышев смотрел на них со стороны и возвращался к дому.
Вечерами Наташа приносила газеты. Прежде всего он развертывал «Уральскую жизнь» и кричал возбужденно:
— Слышишь, Натаха, меньшевики агитируют рабочих выбирать своих представителей в военно-промышленные комитеты! Что за вздор! Это же буржуазная организация! Нет, как хочешь, а завтра я выйду. Некогда лежать.
Наташа молчала, глядела не мигая перед собой. Наконец сдержанно произнесла:
— Не советую…
— Да, понимаешь, я чувствую себя здоровым. Чертовски здоровым. Завтра я пойду, — сказал он с внезапной запальчивостью. — Надо помочь товарищам провести собрания. Не дать обмануть рабочих.
Первое свое собрание после болезни Малышев проводил на спичечной фабрике купцов Ворожцова и Логинова.
Встретили его радостно:
— Да ведь это Иван Михайлович!
— Поднялся, друг?! Похудел же ты!
— Вовремя пришел к нам, Михайлович!
Низкие своды корпусов, казалось, источали ядовитые запахи. Работницы (здесь работали в большинстве женщины) бледнолицы, измождены. Выделялась среди них невысокая, но крепкая сероглазая девушка, одетая в полушубок. Она манила рукой кого-то и кричала:
— Айдате сюда! О войне рассказывать будут!
— О войне, верно… Хотя бы то, что война эта окончательно расшатала царский трон.
— Айдате! — все прерывал Малышева голос сероглазой.
— Куренных у нас сегодня что-то боевитая! Речь, говорить собираешься, Маруся?
Девушка неожиданно густо покраснела и спряталась в толпе.
День Малышева был строго распределен. И в этот распорядок входила обязательная встреча с Вессоновым. Иван тщательно подбирал для него книги, обсуждал их с ним и каждый раз удивлялся тому, как быстро понимает все этот изувеченный человек, какие ставит вопросы, часто сам на них и отвечая.
— Ну, Иван, сегодня ты опять ползунка ходить учить будешь? — спрашивал он.
Иван смеялся:
— Ты не ползунок, а Илья Муромец!
Вечерами Иван сам читал, делал выписки, готовился и тоже смеялся над собой, говоря Наташе:
— А это я сам ходить учусь… Мне все кажется, что я ничего не знаю…
Наташа молчала. А ему так хотелось рассказать ей и о сероглазой Марии Куренных, и о Степане Вессонове, о силе, которую он в них подозревал.
Наташа не глядела в его сторону, не улыбалась, как прежде, углубленная в книгу.
Однажды в дверь резко постучали.
— Полиция! — шепнул Иван. — Ты не волнуйся, Натаха: у меня ничего не найдут… Только ты встречай их спокойно. Если даже и арестуют — будь спокойна.
Он не ошибся. Трое полицейских ворвались в комнату. Побледневшая Наташа стояла в стороне, сжав на груди руки.
Полицейские обыскали комнату: книги, рукописи разлетались по листку.
Ничего не найдя, жандармы ушли.
Уснуть Малышевы в эту ночь не могли. Наташу бил озноб. Иван бережно прикрывал ее одеялом:
— Испугалась? Для тебя впервые. Если меня арестуют, вот тот чайник — с двойным дном. На первое дно будешь для меня газеты и материалы укладывать, приносить в тюрьму, а сверху нальешь квас или молоко. Завтра Давыдову передай прокламацию, я сегодня написал, против войны. А когда отпечатают, помоги распространять по заводам. И ничего не бойся! Да, еще молодежь наша собирает сейчас помощь для беженцев. Давай и мы хоть белья дадим.
Наташа поднялась, зажгла лампу.. Иван открыл сундучок. Выбирать не из чего, но одну, наиболее крепкую пару белья он завернул в газету. Наташа положила на стол сверток от себя.
Чуть свет за свертками пришли гимназистки Вера и Светлана.
Он усадил девушек к столу, сел рядом. Наташа отошла к окну, кутаясь в платок.
— Значит, работаете, девушки?
Светлана сверкнула глазами.
— Нас Елена Борисовна Вайнер заставляет столько читать!.. Нигде не можем найти Базарова и Степанова «Общественное движение в Германии в средние века и в эпоху реформации» и Бебеля «Женщина и социализм».
— А Ленин?
— Ленина папа достал. Теперь в плане кружка — помощь беженцам…
— …И бежавшим из ссылки, — напомнил Иван.
Нельзя было без улыбки смотреть на разгоряченные лица девочек. Шея Веры, обрамленная белым воротничком формы, была такая худенькая, детская, а взгляд стал совсем взрослым, озабоченным.
XIX
Начиная с первого мая шестнадцатого года уральские большевики жили особенно напряженно. Появился опыт, забастовки становились настойчивыми и продуманными.
Пропагандисты Екатеринбургской организации не сидели на месте: поехал один в Ревду — вспыхивала забастовка в Ревде; второй поехал в Миньярский завод — забастовка в Миньяре. Рабочие понимали смысл своего протеста — не дать выполнить хозяевам военные заказы, сорвать работу транспорта, обслуживающего нужды войны.
Малышев с Вайнером принимали у Давыдова связных из Кургана, из Верхней Туры, без конца печатали на гектографе листовки. На всех мелькали слова:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь! РСДРП. Екатеринбургский комитет».
«…Уже более двух лет, как льется потоком человеческая кровь… Миллионы разоренных жизней, калек и сирот — результат этой ненужной для народа бойни».
…Вошли Кобяков и Вессонов. Последний возбужденно сообщил:
— Слышь, братцы, внимание нам оказывают: в комитеты промышленные зовут…
Иван Михайлович отложил валик, встревоженный тем, что Вессонов с Кобяковым вместе.
— А ты обрадовался, Степан?
— А как же? Впервые… не погнушались…
— Не погнушались, говоришь? Этот военно-промышленный комитет обслуживает войну! Участвовать в нем — значит изменить делу социализма!
Вессонов впился взглядом в лицо Кобякова. Потом согласно кивнул Малышеву:
— Я понял, Михайлыч, все… И кое-что еще…
Давыдов вставил:
— У нас есть партийная директива: бойкот этих комитетов. Мы будем принимать участие в выборах выборщиков, чтобы легально разоблачать эти комитеты.
— А по-моему, — участвовать в них! — вступил в разговор Кобяков. — Рабочие группы в них будут организующим центром!
Давыдов сидел неподвижно, уткнувшись подбородком в грудь, сложив руки на коленях. Говорил медленно, от гнева перехватило дыхание:
— Это на предательство похоже.
— Будем на них опираться и возродим рабочее движение. Смотри-ка, начиная с войны, оно глохнет. Нет, я, например, войду в рабочую группу, — убежденно продолжал Кобяков.
Насмешливая улыбка скользнула по лицу Малышева, застыла в глазах.
— Это похоже на измену, Николай прав.
Кобяков ушел, хлопнув дверью.
Вайнер сердито проворчал:
— Считает себя умнее всех!
— Как все тупые и ограниченные люди, — вставил Давыдов.
— Надо очистить нам организацию от всякой швали!
— А мне вы дайте дело, да потруднее. Справлюсь я… — неожиданно заявил Вессонов, вскинул глаза на товарищей.
— Дадим, — ответили те.
Дома Иван рассказал Наташе о Кобякове — с насмешкой, о Вессонове — с гордостью. Они молчали. Нужно вывести, наконец, жену из этого состояния. Иван вполголоса запел:
Тяжело, братцы-ребята,
Тяжело на свете жить,
Зато можно ведь, ребята,
В вине горе утопить.
В утешенье нам дано
Монопольское вино.
